Смерть. Она окружает меня. Во всю длину склада раскиданы расчлененные трупы недавно убитых. Их конечности и внутренности оставляют пятна на рифленом железе здания. Рядом с ними тихо лежат погибшие давно, чьи кости трещали под ногами во время сражения.
— Здание зачищено, капитан, — прозвучал слева голос голоса брата-сержанта Кофи.
Я убираю меч в ножны и поворачиваюсь к нему. Глаза сержанта такие же темные, как пепел, который он использует, чтобы скрыть своё лицо.
— Сколько? — сначала я спрашиваю о наших погибших братьях.
— Семь, — Кофи поднимает кулак, в котором держит моток проволоки. С крюков, нанизанных на него, свисают семь языков, — их трупы будут лежать в тишине. Сержант связывает концы и вешает на свою толстую шею.
Я киваю. Удаление языка — древняя традиция с Кретации. Это не даст призраку скаута говорить с преследователями, и он не предаст остальной отряд. Я был рожден и выращен на Кретации, как и остальные двадцать три скаута под моим командованием. Не важно, существуют ли такие призраки, я воздаю дань традиции.
— Что с врагом?
— Почти две сотни по примерным подсчетам.
— Хорошее число, — отвечаю я. Несмотря на все мои усилия, слова звучат так же пусто, как мало они значат на самом деле. Две сотни — это даже не малая часть вражеских сил, наводнивших город вокруг нас. Я смотрю на горящий горизонт на востоке.
— У нас мало времени. Выдвигаемся через пять минут, — я поворачиваюсь к Кофи, — наш правый фланг будет открыт во время пересечения улицы. Пусть основные силы пойдут слева, мы не можем себе позволить застрять в очередной перестрелке. Если она начнется, одно из отделений останется прикрывать наше продвижение.
— Сержант Виритиил и его бойцы пойдут по левому флангу. Их тяжелый болтер подарит нам некоторое время, если мы будем обнаружены, — Кофи делает паузу, — Темель, у нас есть раненые, — он понижает голос, обращаясь ко мне по имени.
Я не спрашиваю, сколько их. Это не имеет значения. Пять, пятьдесят — это не изменит моего приказа, и Кофи знает это. В его глазах нет надежды, они остаются такими же твердыми, как его бугрящиеся плечи. Сержант говорил из чувства долга перед своими воинами.
— Оставьте их.
Хотя я и уверен в том, что делаю, мой голос настолько холоден, что удивляет даже меня самого. Никогда не думал, что доживу до момента, когда смогу отказываться от братьев также легко, как от использованного аккумулятора. Я провел слишком много времени в тени. Мои действия были скрыты, и их судил только неотрывный взгляд моей совести. Я вздыхаю. Даже она превратилась в уставшего наблюдателя, неспособного вызвать чувство вины.
— Долг и честь не всегда идут рука об руку, — звучит голос сержанта Эшироса, похожий на твердый шепот снайперской винтовки, — но они пересекаются достаточно часто, чтобы доблестные остались на верном пути.
— Ты провел слишком много времени с капелланом Апполлусом, сержант.
Я поворачиваюсь к Эширосу, который выглядит очень потрепанным. Кожа на его лице исказилась и загрубела, а нижняя часть обгорела до черноты.
— Что случилось?
Эширос ухмыляется, и его неприятные раны искажаются ещё больше, придавая лицу жестокое выражение.
— Капеллан не дал бы тебе так быстро отойти от темы, капитан.
Я улыбаюсь. В глазах Эшироса горит только праведное тепло. Он точно станет капелланом.
— Я найду Апполлуса, когда мы вернемся на Виктус, — я коротко киваю Эширосу и поворачиваюсь к Кофи.
— Если мы не доберемся до артиллерийских позиций до начала дня, мы провалим задание. Оставьте с ранеными поисковый маяк, когда миссия будет выполнена, мы пошлем за ними.
— Андас и Сотис просили разрешения остаться с ранеными, — Кофи уже отворачивается от меня, — они помогут зачистить одно из меньших зданий.
— Нет, мы не можем оставить никого. Миссия будет тяжелой.
— Увидимся на улице, — голос Кофи не выдает его чувств.
Я смотрю ему в спину, пока он уходит и исчезает во мраке здания. Наша следующая битва в дуэльных клетках многое откроет.
Следующие пять минут я стою один.
Стремительные щелчки перезаряжаемого оружия и резкий скрежет лезвий, водимых по точильному камню, помогают мне следить за временем. Этот привычный отсчет до битв, является для меня более точным, чем любой хронометр. Я смотрю во тьму улицы и мои сердца начинают биться быстрее в ожидании крови и смерти.
Неккарис. Темный мир. Солнце, которое когда-то сияло на горизонте — ушло. Луны планеты — побитые оболочки, безжизненно висящие в черноте. На планете не видно ничего из остальной вселенной, кроме слабого мерцания далеких звезд.
— Ложись! — прокричал с переднего парапета неккарийский солдат. Сержант, судя по бронзовой полосе на его плече, бросился в траншею, и за ним последовали бойцы его отделения.
Капеллан Апполлус не пошевельнулся. Он стоял, опершись на стену, пока вокруг разрывались артиллерийские снаряды. От его брони отскакивала каменная пыль и металлическая шрапнель.
— Уже три дня мы подвергаемся атакам, три дня враг обстреливает нас из мортир и осадных орудий, — капеллан повернулся, вперив взгляд в неккарийцев, — и все эти три дня снаряды не падали дальше этой стены. Когда эти идиоты научатся просто приседать?
Харахель хмыкнул. Он стоял слева от Апполлуса, опираясь на эвисцератор, чье лезвие было выше, чем любой местный житель.
— Может быть, тебе стоит использовать это время и провести им службу, вдохнуть в этих «воинов Императора» немного доблести.
— Такие хрупкие сосуды не смогут сдержать огонь доблести, — ощерился Апполлус.
— Я удивлен, что этот дурак ещё не сорвал голос из-за всех этих криков, — сказал Нисрок. Апотекарий стоял с ними на стене, с руками, скрещенными на груди.
Балтиил вздохнул за его спиной. Он ожидал такого открытого презрения от Апполлуса, а сдержанная агрессия Харахеля была намного лучше, чем приступы ярости, которые случались у чемпиона роты. Но Нисрок…Балтиил посмотрел на апотекария, чей левый глаз заменяла бионика. Библиарий потянулся разумом, изучая поверхностные мысли Нисрока. В последнее время апотекарий стал более мрачным, он был сам не свой с Армагеддона.
— Если вы собираетесь насмехаться над ними, делайте это не так открыто. Неккарийцы нам пригодятся в последующие дни, — сказал Балтиил по внутреннему воксу.
— Я сомневаюсь в этом, брат, — указал Апполлус на неккарийских солдат, съежившихся у стены траншеи.
Сет почувствовал на себе взгляд Балтиила, но промолчал. Он разделял чувства Апполлуса. Расчленители плохо подходили для обороны. Это сидение на месте разъедало их сдержанность, и, если они не смогут скоро вступить в бой, то у неккарийцев будут более серьезные проблемы, чем открытая грубость.
— Как долго нам ждать? — спросил Харахель в пустоту.
— Пока Темель не выполнит миссию, — ответил Сет, рассматривая раскатывающиеся взрывы, создающие и разрушающие городской рельеф.
— Если он ещё жив, — сказал Апполлус, — у нас всё ещё нет никакого представления о том, сколько врагов сейчас в столице.
— Капитан Темель не подведёт нас, это не в его крови, — сказал Сет, — как только он уничтожит артиллерийские позиции — мы выступаем, — он повернулся, чтобы осмотреть конвой из бронетранспортеров «Носорог» во дворе. Десять бронированных машин, казалось, возмущены бездействием. Их корпуса дрожали, пока двигатели работали на холостых оборотах.
— К тому времени я бы уже прошел половину города, — между пальцев Апполлуса посыпалась каменная пыль, когда он сжал каменную стену.
— Даже ты и твоя рота смерти не переживут этого, — Нисрок указал на землю за стеной, в которую врезался очередной артиллерийский залп, создавший ещё один кратер на усыпанном обломками ландшафте.
— В нынешней ситуации я готов это проверить.
— Повелитель Сет, — дрожащим, как земля под ногами, голосом обратился к магистру ордена полковник Ним. Его строгий, уверенный тон, поставленный за 30 лет командования, будто пропадал, когда солдат обращался к Расчленителю.
— Что?
Полковник вздрогнул, когда Сет повернулся, чтобы взглянуть на него.
— Астропаты, повелитель, они получили для вас сообщение.
— От кого?
— Повелитель, оно от владыки Данте.
Я замираю. Во тьме перед собой я вижу сжатый кулак, который передает предупреждение. Враг. Я падаю на живот и ползу вперёд. Куски камней и осколки стекла, усеивающие землю, сдвигаются и трескаются от моего движения. Я продвигаюсь с осторожностью, минимальный шум, который я издаю, теряется в завывании ветра и далеком реве артиллерии. Но всё же, каждый шорох камня бьет мне по ушам, будто бы это неожиданный звук выстрела. Я тренировался двигаться бесшумно сотню лет, но столько же тренировался слышать самые неразличимые звуки. Это разочаровывающее противоречие моей жизни, которую я провел, слушаю тишину, которую никогда не смогу услышать.
Я подполз к двери и оказался рядом с Кофи и его отделением. Пять скаутов были почти невидимы, как духи, скрытые дождем и дымом, покрывающим город мрачным покровом. Кофи прижимается к разрушенной части стены, несколько выпавших кирпичей позволяют ему заглянуть внутрь комнаты. Он жестом подзывает меня взглянуть. Я осторожно поднимаюсь на одно колено и смотрю в щель над сломанной железной панелью, закрывающей дверной проем.
Соседняя комната — огромна, её пол заставлен высоченными дата-прессами, потрескавшимися и разбитыми от безжалостной бомбардировки. Металлические опорные балки и арматура торчат в разные стороны из-под скалобетона, покрывающего стены. Мой взгляд следует за толстыми трубами, за извивающийся балкон и неровные края верхних этажей. Всё это я вижу за удар сердец, до того, как запах пепла и быстро потушенного огня появляется на ветру и снова привлекает моё внимание к земле. Примерно в центре комнаты, между несколькими прессами, в круг согнана группа побитых гражданских, в порванной одежде. Мужчины, женщины и дети всех возрастов отчаянно хватаются друг за друга, вымоченные дождем, падающим сквозь сломанную крышу. Справа от них стоят три десятка предателей, они готовы стрелять. Я даю сигнал продвигаться, но останавливаюсь, заметив кое-что ещё.