Пришлось показать ему раскрытые ладони и презрительно улыбнуться.
Он понял — докрутил руку Желудя до позвоночника, вставил ногу в получившуюся петлю[140], выпрямился и жестом подозвал к себе Ослопа:
— Подойди к решетке. Сейчас Нелюдь возьмет меч этого недоумка… за клинок… и ме-е-едленно протянет тебе.
Я повиновался.
— Отлич-ч-чно… Положи его куда-нибудь подальше. Теперь поставь ногу вместо моей. И жди…
Воин тут же выполнил приказ. Причем крайне добросовестно — его нога воткнулась в «петлю» с такой силой, что чуть не выломала Желудю плечо.
Убедившись, что солдат, нарушивший приказ, не в состоянии шевелиться, сотник подошел к решетке:
— Отойди к дальней стене и повернись к ней лицом…
Я отошел. Отвернулся. И даже закрыл глаза.
Через минуту-полторы за моей спиной щелкнул замок, и сапог начальника караула выбил в сторону мою правую ногу…
Обыскивать сотник умел — прежде, чем охлопывать мое тело, он в мгновение ока взял мои пальцы рук в болевой захват и перевел меня в положение, в котором я не мог даже шевельнуться, а потом проверил меня с тщательностью тюремщика, прослужившего в королевской тюрьме лиственей пятьдесят.
Волосы, рот, шея, подмышки — его руки прошлись по всем местам, в которых можно было утаить хоть что-то, напоминающее оружие, и оставили меня в покое только тогда, когда убедились, что такового у меня нет.
— Замечательно. Чист… — не без радости в голосе сообщил он и вышел из камеры. — Ослоп? Отпусти Желудя — я за ним присмотрю. А ты отведи Бездушного к мэтру Сезару…
Мэтр Сезар — худенький и чрезвычайно подвижный паренек, выбранный мною в защитники из-за молодости и полного отсутствия опыта, — действительно ждал. Вернее, изнывал от нетерпения: не успел Ослоп усадить меня на стул и вставить мои ручные кандалы в предназначенный именно для этого замок, как он вскочил с кресла, подхватил со стола какой-то свиток и сунул его мне под нос:
— Вот! Я…
— Простите, что перебиваю, ваш-мл-сть… — Стражник неловко затоптался, — но вы обязаны сказать, где мне ждать конца вашей беседы — тут или в коридоре?
— В коридоре, конечно! — воскликнул парнишка и тут же забыл о его существовании: — Кром, вот это — прошение на имя королевского судьи! В нем я обосновал необходимость продления сроков расследования на две десятины!
— Зачем?! — ошарашенно спросил я.
— Как это «зачем»? Чтобы я мог доказать, что ты невиновен!
— Я… признал… свою… вину… — выделяя каждое слово интонацией, выдохнул я.
Мэтр Сезар по-мальчишески взъерошил себе чуб и расплылся в довольной улыбке:
— Правда? А мне кажется, что тебя просто заставили себя оговорить!!!
Видимо, выражение моего лица было достаточно красноречивым, так как он заторопился объяснить, с чего и как пришел к такому выводу.
После первого предложения я схватился за голову. Мысленно. После второго — по-настоящему: самый молодой из защитников, числящихся в Пятом Приказе, оказался хватким, как ларранская сторожевая — за двое суток, прошедших с нашей встречи, он умудрился не только проанализировать все материалы по моему делу и найти нестыковки, но и откопал доказательства моей невиновности.
— Позавчера вечером я разослал письма во все крупные населенные пункты, которые ты и твоя спутница должны были проезжать по дороге из Атерна в Аверон. А сегодня получил результаты: начальник городской стражи Меллора сообщает, что в седьмой день четвертой десятины второго лиственя ты въехал в город в сопровождении девушки, похожей на ту, чье описание я ему прислал. Скорее всего, через Западные ворота. А на перекрестке Ладейной и Ямы вы столкнулись с шайкой Мокрицы Рада. По свидетельствам некоего Михи Рваного Уха, проживающего на этой самой Ладейной, первачи Мокрицы предложили тебе свободу и жизнь в обмен на девушку. Ты отказался. И убил всех, кроме предводителя. Кстати, насколько я понимаю, ты не мог одновременно и сражаться, и держать коня баронессы д’Атерн в поводу. Значит, в этот момент она могла ускакать. А она, жертва, этого почему-то не сделала.
— Она боялась… Моего гнева, — сверкнув глазами, злобно рыкнул я.
Мальчишку это не проняло! Вместо того чтобы испугаться и, наконец, понять, что я — злобный и жестокий слуга Двуликого, способный на все, что о нас рассказывают, он расплылся в улыбке и ехидно захихикал:
— Ну да, конечно! Ты ее сначала запугал, а потом повез одеваться! Причем не куда-нибудь, а в лавку одного из самых дорогих портных Меллора. Видимо, чтобы запугать ее окончательно и бесповоротно.
Я пожал плечами, мол, думай, что хочешь.
Защитник довольно усмехнулся и продолжил:
— Чтобы удостовериться в возникших у меня подозрениях, я показал список твоих покупок моей маме. Так вот, она готова поставить свою голову против гнутого медяка, что ты одевал не жертву, а спутницу. Или… — парнишка слегка покраснел, — свою забаву…
— Мэтр Сезар, я уже говорил, что…
— Кром! Я не хочу слышать тот бред, который ты нес своему дознавателю. Давай я лучше продолжу.
Естественно, я заткнулся.
— Закупив все необходимое для путешествия в Аверон, вы поехали к выезду из города и столкнулись еще с одной шайкой. Которая, по уверениям нескольких свидетелей, состояла то ли из десяти, то ли из двенадцати человек! Так вот, Кром, даже жертва, насмерть запуганная своим похитителем, увидев такое количество вооруженных до зубов мужчин, должна была понять, что ты, вступив в бой, не сможешь из него выйти… достаточно быстро! Если она не уехала, значит, жертвой она НЕ БЫЛА!
— Хейсары называют это эйди’ло’суари — умиротворением Эйдилии…
— Это?! — удивился защитник. — Искренне сомневаюсь: ты похитил баронессу д’Атерн в ночь с пятого на шестой день четвертой десятины второго лиственя, в Меллор въехал всего через два дня! А насколько я знаю, теплые чувства к мужу у похищенной им девушки появляются в лучшем случае через полгода после свадьбы. Кстати, баронесса д’Атерн — не хейсарка. То есть выросла не на историях о похищенных невестах, а на романтических балладах о принцах, годами воспевающих красоту любимой, стоя под окнами донжона ее родового замка!
— Она растерялась.
— Ага, конечно: она, дочь воина, стояла в растерянности все то время, которое тебе понадобилось, чтобы изувечить двенадцать вооруженных до зубов грабителей… Ты сам-то веришь в то, что говоришь?
Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
— Не веришь! И правильно делаешь — история, которую тебя заставили рассказать дознавателю, не стоит и гнутого копья.
— Мэтр Сезар, я…
— Можешь не благодарить — я человек долга, поэтому доведу расследование до конца и…
— Не надо!!!! — рявкнул я. — Суд должен состояться в назначенное время и ни днем позже! Ясно?
Вместо того чтобы выйти из себя, вызвать стражу и отправить меня обратно в камеру, мальчишка задумчиво посмотрел куда-то сквозь меня:
— Хм… Видимо, тут есть еще один слой правды.
— Какой, к Двуликому, слой? — взвыл я.
— У каждого поступка есть мотивы, — совершенно спокойно ответил он. — Насколько я понимаю, тебя поставили в такие условия, в которых единственный достойный выход — это путь на эшафот.
Я похолодел… и вдруг понял, что он это почувствовал!!!
— Что ж, давай сделаем так — я не буду подавать это прошение… Пока не буду… За два дня, которые остались до крайнего срока, оговоренного в Праве Крови, я о-о-очень старательно покопаю.
— Не надо… — попросил я. — Вы сделаете только хуже. Всем.
Он растерялся:
— Даже так?
— Да, ваша милость.
— Так что, мне сидеть и тупо смотреть, как ты взойдешь на эшафот?! — заорал он.
Я промолчал.
Сообразив, что мое молчание и есть ответ, мальчишка… сломался: сгорбил плечи, обессиленно поставил локти на стол и спрятал лицо в ладонях.
— Жизнь — странная штука, мэтр Сезар, — примирительно сказал я. — В ней много чего несправедливого…
Мэтр Сезар убрал руки от лица и посмотрел на меня полными слез глазами:
— Да, странная. Поэтому Бездушные ведут себя, как защитники, а защитники — как Бездушные…
Глава 28Баронесса Мэйнария д’Атерн
Перешагнув порог кабинета графа Генора д’Эркуна, я слегка растерялась — по моим представлениям, обиталище королевского казначея должно было быть заставлено здоровенными сундуками, окованными стальными полосами и закрытыми на массивные замки, увешано дорогущими картинами и завалено россыпями долговых расписок. Здесь всем этим и не пахло: поперек сравнительно небольшой комнатки стоял самый обычный стол, на котором мирно соседствовали стопка чистых листов пергамента, чернильница, блюдо с песком, подсвечник с парой прогоревших свечей и перевязь с метательными ножами. Перед столом стояло видавшее виды кресло, почему-то затянутое не бархатом, а воловьей кожей и «радующее» глаз потертостями и трещинами. Еще пяток таких же кресел, правда, в чуть лучшем состоянии, стояли по обе стороны от входной двери.
Вся левая стена оказалась увешана оружием. Но не парадным — усыпанным каменьями и отделанным золотом и серебром, — а самым что ни на есть боевым: заботливо смазанными маслом мечами, чеканами, клевцами и топорами. Правая — вернее, проем между двумя распахнутыми настежь окнами — украшена портретом миловидной девушки, одетой в роскошное платье в цветах рода д’Молт. А дальней стены в кабинете не оказалось — все пространство от пола и до потолка занимал чудовищный уродец, который при всем желании нельзя было назвать шкафом. Почему? Да потому, что он состоял из одних только петель и дверей. Глухих — без единого стеклышка — и лишенных малейшего намека на фигурные вставки или резьбу!
Единственной дорогой вещью в кабинете казначея был пол: причудливо уложенные «чешуйки» из десятков пород дерева образовывали самую настоящую картину.
Увы, разглядеть ее целиком не позволял стол, но видимый мне берег, часть морской глади с куском дорожки от Дэйра и нос покачивающегося на волнах корабля выглядели просто потрясающе.