Конечно же, то, что убежать из подземного коридора невозможно даже при очень большом желании, они понимали ничуть не хуже меня. Но не могли отказать себе в таком маленьком, но желанном удовольствии.
Я, естественно, не возражал. И реагировал на эти тычки приблизительно так же, как на мелькающих в перекрытых решетками ответвлениях коридора крыс — то есть никак. Зато до рези в глазах вглядывался вперед — в полумрак подземного хода, в котором должна была возникнуть дверь подвала Дворца Правосудия.
Возникла. Вскоре. Почти такая же, какую я себе и представлял, — массивная, окованная железными полосами и с крошечным смотровым окошечком, забранным решеткой.
Ее петли оказались добросовестно смазаны маслом — после обмена паролем и внимательного осмотра всех нас стражником она бесшумно распахнулась и впустила меня в чертоги Справедливости. Одного — конвоиры, напоследок «одарив» меня ненавидящими взглядами, отправились восвояси.
Дождавшись, пока «ворон» [157] закроет за ними дверь, воин в цветах Рендаллов, стоявший рядом со мной, вдруг толкнул меня в плечо, молниеносным движением схватил цепь, соединяющую кандалы, набросил ее на вбитый в стену крюк и защелкнул замок. Потом угрожающе ткнул меня в нос поросшим черным волосом кулаком и торопливо отступил к стене.
Крюк был расположен слишком низко, поэтому я, согнутый в три погибели, добрый десяток ударов сердца пытался найти более-менее удобное положение. И не заметил, когда открылась противоположная дверь. Зато услышал знакомый голос:
— Все — вон! Живо!!!
«Вороны» и вассал графа мгновенно унеслись Двуликий знает куда, оставив меня наедине с хмурым, как грозовое небо, Первым министром Вейнара.
— Меня отстранили от дела, но все договоренности остаются в силе! — остановившись в шаге от меня, сообщил он и пристально уставился мне в глаза.
Я еле заметно кивнул — мол, можете не сомневаться, слово я сдержу.
Граф облегченно перевел дух и склонил передо мной голову:
— Что ж, тогда… Темного Посмертия тебе, Бездушный…
Зал Справедливости сверкал, как ледник на летнем солнце, — свет сотен свечей, полыхающих в кованых люстрах и настенных подсвечниках, отражался в драгоценностях дворян, забивших и белую, и черную ложи, и жутко слепил глаза.
На миг остановившись на пороге, чтобы дать глазам привыкнуть к слишком яркому свету, я мысленно усмехнулся — при моем появлении гул, слышный чуть ли не на побережье Тирренского моря, мгновенно стих. И почти сразу же ударил по ушам ревом, в котором чаще всего повторялись три эпитета — «Нелюдь», «Бездушный» и «отродье Двуликого».
Не дожидаясь тычка в спину, я шагнул вперед — в клеть из железных прутьев толщиной в мою руку, — замер в локте от решетки и закрыл глаза: смотреть на искаженные ненавистью лица вейнарского дворянства у меня не было никакого желания.
Как ни странно, здесь, в клети, сосредоточиться на образе свечи удалось с первого раза. И рев алчущей моей крови толпы отодвинулся куда-то далеко-далеко, унеся с собой мысли о будущем.
Я наслаждался тишиной Вечность. И вернулся в реальность только тогда, когда шум людского моря оборвался второй раз, а где-то в первых рядах белой ложи раздалось громкое шипение:
— Подс-с-стилка Бездуш-ш-шного!!!
Открыв глаза и увидев в толпе перекошенную от злобы физиономию дородной дамы в цветах рода Фарратов, я проследил за ее взглядом и потерял дар речи: от белого порога к моей клети царственно плыла баронесса Мэйнария д’Атерн!
В светло-розовом платье, открывающем плечи, с совершенно безумным декольте, не скрывающим почти ничего, с полупрозрачными вырезами в подоле, в которых мелькали ее ноги, и… с моим посохом в правой руке! Я онемел. И совсем не из-за посоха — вместо того, чтобы скрывать хоть что-то, ее платье подчеркивало все, что можно было подчеркнуть: длину ног, форму бедер, узость талии и размеры груди! Да так, что я, до этого видевший в леди Мэйнарии тень своей Ларки, вдруг почувствовал ЖЕЛАНИЕ!!!
— Это… это… это неслыханно!!! — заверещала тощая, безгрудая и лишенная даже намека на талию девица, «разодетая» в глухое платье желто-серых цветов.
— Плевок в лицо поборникам традиций!!! — в унисон ей поддакнула дородная старуха в вишневом платье с кринолином, под которым при желании можно было спрятать обеденный стол на восемь персон.
Леди Мэйнария их «не услышала»: прошла сквозь толпу, как Последний Вздох[158] — сквозь тирренские кружева, — и остановилась в шаге от моей клети:
— Бастарз смотрит на нас, Кром!
В ее голосе и взгляде было столько радости, что я не сразу понял, что она имеет в виду. А когда понял — закрыл глаза и застонал.
— Я оценила твой поступок… — ничуть не удивившись такой реакции на свои слова, усмехнулась баронесса. — И нисколько не обижаюсь.
Когда я догадался, что леди Мэйнария сказала все, что хотела, и открыл глаза, она уже подходила к королевской ложе. Причем не одна, а в сопровождении пары телохранителей-хейсаров.
Поднялась, прошла внутрь, села. Прислонила мой посох к барьеру и, прежде чем его отпустить, провела большим пальцем по моему Пути так, как это делал я!
Я поежился. А совсем молоденькая девчушка, сидящая по левую руку от дамы в цветах Фарратов, перепуганно пробормотала:
— Она — ключ! Самый настоящий ключ!!! Бабушка, давай уедем отсюда! Прямо сейчас! А?
В тот момент церемониймейстер объявил о прибытии короля, и из-за двери, украшенной гербом королевского рода, выскользнули трое хейсаров. Вернее, двое хейсаров и молодой, но исполненный звериной грации и силы вейнарец в хейсарском араллухе и ансах.
Оглядев собравшихся в зале дворян тяжелым взглядом, не обещающим ничего хорошего, он по-горски витиевато пожелал мужчинам силы и зоркости, женщинам — достатка и плодовитости, а мне — справедливости.
«Лев… Вейнарский… — склонившись в поклоне, подумал я. — Самый настоящий…»
Дождавшись, пока его подданные рассядутся, Вейнарский Лев царственно повернул голову к королевскому судье и рыкнул:
— Начинайте…
Услышав его приказ, судья — очень немолодой мужчина, по слухам, занявший свою должность после недавнего мятежа, — почему-то побледнел и, запинаясь чуть ли не через слово, вызвал на Помост Истины королевского обвинителя.
Я посмотрел на «ворона», вставшего со своего места, и удивленно хмыкнул — моим обвинителем оказался не кто-нибудь, а хорошо знакомый мне мэтр Шайгер по прозвищу Огарок!
Кстати, наряженный в черный камзол с ярко-алыми кружевами и поэтому еще больше похожий на дятла, Огарок вел себя намного увереннее судьи. Он без особой спешки поднялся на помост, поклонился королю, членам Внутреннего Круга, Суду и собравшимся в зале дворянам, поклялся в том, что будет говорить одну только правду, и повернулся к Арзаю из рода Уммар:
— Ваша светлость! В ночь с девятого на десятый день четвертой десятины третьего лиственя слуга Двуликого, простолюдин Кром по прозвищу Меченый, не имеющий права на меч, признал себя виновным в следующих преступлениях: в убийстве графа Валена Увераша, в похищении баронессы Мэйнарии д’Атерн и насилии, совершенном над оной. Согласно Строке двадцать девятой двадцать шестого Слова, даже в случае добровольного признания Бездушным своей вины Суд обязан выслушать доказательства как Обвинения, так и Защиты…
Следующие несколько фраз изобиловали таким количеством цитат из Права Крови, что я слегка растерялся. И понял лишь то, что дела будут рассматриваться в соответствии с титулами пострадавших — сначала Суд докажет мою вину в убийстве графа Валена Увераша, а уже потом — в похищении и изнасиловании баронессы Мэйнарии д’Атерн.
Дослушав монолог «дятла» до конца, начальник Тайной службы, хейсар, привыкший оценивать людей не по титулам, а по их личным заслугам, равнодушно кивнул — его, как и меня, интересовал результат, а не порядок рассмотрения дел.
Показания дворян, присутствовавших при изнасиловании девицы Даурии, я слушал вполуха. И блеяние прислуги из таверны «Волчья Стая» — тоже: и те и другие несли бессвязную чушь, которую можно было признать доказательством только при очень большом желании. А вот когда «дятел» вызвал мэтра Корвайна по прозвищу Молния, я превратился в слух. И не зря — поднявшись на Помост Истины, самый известный Мастер меча Вейнара сначала изобразил, как именно я мог подправить удар, который вызвал смерть графа Валена Увераша, а потом и доказал, что это движение было осмысленным:
— Согласно показаниям свидетелей, в момент начала боя противники Бездушного находились в состоянии опьянения. Однако, учитывая их пятикратное превосходство в количестве и то, что каждый из них обучался владению мечом с раннего детства, бой должен был быть очень плотным и вязким. Выйти из него живым и без единой царапины Кром по прозвищу Меченый мог только в том случае, если он владеет посохом на уровне Мастера. Учитывая то, что Мастера Боя никогда не делают лишних движений, можно утверждать, что простолюдин, не имеющий права на меч, намеренно использовал клинок противника для убийства.
«Дятел» набрал в грудь воздуха, чтобы что-то сказать, но Молния жестом показал, что еще не закончил:
— Ваше величество! Ваша светлость! Ваша милость! Прошу прощения, но я считаю, что человек, вступивший в бой с пятью вооруженными НАСИЛЬНИКАМИ, заслуживает не казни, а награды!
— Я тебя услышал… — жестом заткнув промямлившего что-то судью, бесстрастно сказал король. — Но я — такой же зритель, как и все остальные. А приговор выносит Суд!
Опросив еще пяток свидетелей, мэтр Шайгер повернулся к начальнику Тайной службы и поклонился:
— По этой Строке обвинения у меня все. Если защитнику есть что сказать, то я на время замолкаю.
— По этой Строке обвинения мне сказать нечего, — поднявшись со своего места, глухо пробормотал мэтр Сезар. — Мой подзащитный полностью признал свою вину.