— Иди к урусам, узнай, что замыслили лесные медведи. И что ждет посланцев в крепости. Если не вернется Анбал, то я с них шкуры поснимаю живьем!
Каган стиснул пальцы в кулаки, резко отвернулся от Торника, обдав его запахами благовоний от дорогого парчового халата.
Иоанн Торник тут же поспешил покинуть шатер — чего доброго, еще и нукеров крикнет вытолкать взашей! Постоял у входа, чтобы опомниться от неласковой встречи с каганом.
«Будто презренного холопа выгнал, — с горечью подумал Иоанн, и от обиды закипала злость в душе гордого грека. — Много позволяет себе грязный печенег! Забыл, верно, что я посол императора», — но при воспоминании о божественном василевсе сырым холодом потянуло вдруг от чужой земли, неласковой и враждебной.
Торопливо скинул с плеч дорожный халат, бросил его под ноги, помял. Когда надел, то стал похож на конюха, а не на важного василика великой державы. Снял с пальцев перстни с фальшивыми камнями, притрусил руки теплой пылью из-под чужих ног и таким явился перед русскими посланцами. Русичи сидели под деревом в ожидании своей участи, сидели спокойно, без волнения и страха поглядывали на печенежское войско, на суровых стражников вокруг них, которые шагах в двадцати маялись под солнцем, опираясь на черные хвостатые копья.
— От кагана я к ним, — чуть слышно проговорил Торник ближнему нукеру. Удивление на лице печенега тут же сменилось унылым равнодушием.
Русичи встрепенулись, когда за их спинами раздалось приветливое пожелание:
— Да поможет вам великий бог в отважном промысле ради спасения города своего, смелые василики.
— И тебе бог в помощь, добрый человек, — откликнулся русич в голубом корзне, а старый дружинник с длинным, каким-то ежиным носом и со шрамом под левым глазом скорбно улыбнулся и глухо сказал:
— И тебя не минула лихая беда, греческий посланник. Не дошел до своего Корсуня. Упреждал ведь тебя Славич, чтоб остерегался ты степняков в долгом пути. Надо было Днепром плыть.
— Все под богом ходим. То в его власти — освободить меня и вас, — смиренно отозвался Торник. — Подстерегли посольский караван печенеги, побрали возы с мехами, слуг повязали в полон. Только одного и отпустили за море с письмом к брату: требуют выкуп немалый, не верят, что послан я на Русь как василик императора, — врал Торник, видя, что его слова вызывают сочувственную печаль в глазах доверчивых посланцев Белгорода.
— Прискорбно все это, — отозвался русич в голубом корзне. Загорелое лицо его было Торнику незнакомо, а старый дружинник, выходит, из той заставы, что провожала его за кон земли Русской. — Положись на силу своего разума и уходи от печенегов, пока они по Руси бродят, а не у себя в степи. Там не уйдешь от них.
— Они и здесь стерегут меня крепко. На золото теперь у меня вся надежда. Только оно может сохранить жизнь, — продолжал сетовать Торник и, будто сокрушаясь, развел руками в стороны. — До слез жаль мне храбрых белгородцев. Вас отсюда в полон могут увести, тем жизни сохраните. А тех, кто затворился в городе, что спасет? Ведь их ждет лютая смерть. Разве не так?
Сказал и спохватился: поспешность и легкость, с которой он проговорил страшный по своей сути вопрос: «Разве не так?» — могли насторожить русичей. Но они если и уловили неискренность в его словах, виду, однако, не подали ни взглядом, ни жестом. И никто из них не сделал попытки успокоить его, утешить, чем же именно будут питаться жители Белгорода десять лет, о которых они известили печенегов.
— Сам же сказал, что все мы под богом пребываем, — с легкой усмешкой отозвался пожилой дружинник, тут же повел светлыми глазами в сторону Белого Шатра. — Нет ли какой усобицы среди степняков? И почему послали юного князя? Не прослышал ли об этом, бродя среди ворогов беспрепятственно? Знать бы, какие вести привез гонец?
При слове «беспрепятственно» бородатый русич в голубом корзне чуть заметно улыбнулся в усы, с любопытством поднял глаза на Торника, будто спросил: «Что скажешь на это, грек?»
Если бы Торник знал, о чем успел шепнуть русичу толмач Самчуга за несколько серебряных монет!
— Гонец прискакал из Саркела, от жен кагана. И усобиц давно нет между князьями и великим каганом, — врал Иоанн, лишь бы напугать упрямых русичей. — Правда, прознал я об одном случае, когда сотник обесчестил дочь одного князя и сам за это лишился головы…
— Что же, случается такое и у нас на Руси, — отозвался старый дружинник с ежиным носом, добавил: — Стражники беспокоятся, добрый василик. Не велено к нам никого пускать для разговора. Как бы худа тебе не сделали, если каган прознает.
Нукеры стояли, как замершие истуканы. Торник понял, что он для русичей стал неинтересен. И ему тут больше делать нечего, не доверились они ему. Что скажет он теперь кагану? Опять неудача!
Вновь и вновь озирался Торник на закрытые ворота крепости — не идет ли назад князь Анбал?
Тимарь, кривя толстые губы, выслушал слова Торника о беседе с посланцами, с напускной лаской утешил его:
— Иди, мой добрый гость, к своим людям и не страшись ничего. Наши дела вас не коснутся. Чтобы другие князья случайно не обидели, велю нынче же крепкую стражу у возов поставить.
Торник молча сглотнул еще одну обиду, но изобразил на лице вымученную улыбку и, кланяясь, покинул ненавистный Белый Шатер.
С такой же ненавистью оглядывался, направляясь к своим возам, Иоанн Торник и на упорный Белгород с его нераскрытой тайной.
«Сидеть бы мне теперь вместе с Парфеном Стрифной в Киеве, за высокими стенами да под защитой дружины княжеской, ждать светлого часа послужить божественному василевсу… Эх, брат Харитон, что надумал ты!»
Печенежские посланцы с князем Анбалом все не возвращались.
Черниговского торгового мужа Глеба первым заметил Вершко — тот спешным шагом шел от зарослей Ирпень-реки, а пообок с ним два верховых печенега. Шел в добротном корзне алого цвета, в куньей шапке, под распахнутым корзном на дорогом поясе покачивался меч в черных ножнах.
— Смотрите, други, еще один посланец к печенежскому кагану, — прошептал изумленно Вершко и тронул Михайлу за плечо. — Должно, воевода послал к нам нечто важное сказать…
До черниговца было уже полсотни шагов, он видел посланцев, но шел мимо, не делая попытки свернуть в их сторону. Михайло вскочил с примятой травы.
— Зачем он здесь?
— При оружии и не бьется с находниками! — подал голос Ярый и тоже встал на ноги. — Не похоже, что к нам послан…
И тут Михайло вспомнил недавнее вече, крики черниговского мужа открыть ворота перед печенегами, за пожитки спасти свою жизнь.
— Неужто измену затеял черниговец? Неужто хитростью из крепости ушел, теперь спешит тайну нашего города ворогам выдать?
— Изловить надо! — Згар сделал попытку кинуться наперехват черниговцу, с ним же и остальные пять дружинников, но Михайло остановил их.
— Того делать нельзя, Згар. Печенеги догадаются, что пришел черниговец с важной вестью, не дадут подступить к Глебу. — Михайло повернулся к Ярому — сотенный нервно теребил руками пояс, но ни меча при нем, ни тугого лука нет сразить продавшего своих единоверцев.
— Стойте здесь, как и подобает стоять посланцам, будто вам до черниговца нет никакого дела. Он — мой кровник!
Михайло перекрестился и решительно направился к Глебу.
Глеб чуть замедлил шаг, на продолговатом загорелом лице только на миг легла печать озабоченности, которая тут же сменилась вызывающей дерзостью — что же предпримет доверенный воеводы Радка? Не на вече они теперь, а в поле. Да и без меча идет к нему кузнец! Сопровождавшие его печенеги остановились, не осмеливаясь копьем в спину подтолкнуть, чтобы шел далее: видели, не простой урус вышел из города и торопится к кагану.
— Зачем ты здесь, черниговский гость? И что задумал, оставя город и направляясь к Тимарю? — Михайло заступил дорогу, встал крепко, не обойти, силу не применив.
Глеб вызывающе усмехнулся, помедлил, раздумывая, говорить ли с кузнецом, но не совладел с нервами и вспылил:
— Не твое дело мои поступки судить, простолюдин! Иду к кагану выкупить свободный путь до своего Чернигова. До вашего города мне дела боле нет!
— Отсчитай нужное число гривен, и я сам войду в шатер кагана с твоей просьбой. Воевода Радко только мне дал слово говорить с печенежским князем.
— Как задумал — так и сотворю! — выкрикнул черниговец, уперев руки в пояс. — Сойди прочь с дороги, или я вспомню твой вызов на судное поле! Смерть себе ищешь раньше срока!
— Русь вознамерился предать? Мнишь, взяв Киев, печенеги до Чернигова не дойдут? И не гривнами намерен, вижу я, откупить себе волю, а тайну Белгорода выдать находникам…
Глеб ступил навстречу, угрожающе крикнул, прервав Михайлу:
— Поди прочь с дороги, не то порешу!
Михайло не отступил, начал развязывать пояс поверх корзна.
— До кагана тебе надо еще дойти! Биться будем на кулаках до смерти! — Михайло сердито глянул на остановившегося в недолгом раздумий черниговца, скинул голубое корзно. Глеб снял кунью шапку, свернул и положил на траву корзно, отстегнул пояс. Делал все это медленно, словно все еще надеялся, что кузнец Михайло устрашится судного поля и уйдет прочь с дороги: голыми ли руками сдержать сильного мужа, на поясе которого висит острый меч? Усмехнулся зловеще, наблюдая, как Михайло проворно закатывает рукава длинного платна.
— Готов ли? — спросил Михайло, становясь боком к супротивнику.
— Ну так смерть тебе, простолюдин! — с презрением выдохнул черниговец, выхватил меч из широких ножен и ступил на шаг вперед.
Михайло с пустыми руками оказался против меча. Услышал, как за спиной выкрикнул что-то угрожающе Згар, возмущенно зароптали дружинники, но Ярый тут же их начал успокаивать властным голосом.
— Вот ты каков, гость черниговский! Вместо судного поля умыслил подлое убийство! Так не ходить тебе боле по Русской земле!
— На помосте ты и без меча куда как смел был! — издевался Глеб, надвигаясь на Михайлу, который все так же стоял недвижно, загораживая дорогу к Белому Шатру.