— Мне удобнее сейчас, — сдается девушка.
Она быстро переводит взгляд.
— А это правда, что вы должны будете передать информацию дальше?
— Ни в коем случае, — отвечает Юнас, — есть же врачебная тайна. Вы зайдете?
Девушка медлит, потом переступает через порог, и кажется, ему слышно, как в ее сапожках хлюпает вода, она закрывает за собой дверь и остается в кабинете. У нее длинные светлые волосы, дождевик накинут поверх кожаной куртки.
— Восс, — протягивает Юнас, — это по дороге через гору?
Он показывает на стену за письменным столом, но в то же время понимает, что не уверен, правильно ли угадал направление и расположение своего кабинета.
— Вы что, не знаете, где Восс? — девушка смотрит на него с недоумением. — Что, правда? Сколько же вы здесь живете?
— Несколько часов, — улыбается Юнас.
— Это еще почему?
— Почему я переехал сюда?
— Ну да, — кивает девушка, — вы что, никудышный доктор? Только здесь смогли найти работу?
Она не сводит с него взгляд, но Юнас замечает, что она моложе, чем он с самого начала подумал.
— Бывает, иногда надо просто воспользоваться возможностью, — объясняет он.
Его улыбка получается напряженной, но, судя по всему, девушку его ответ удовлетворил. Она проходит вперед в своих промокших сапожках, садится на стул, на самый краешек, подсовывает руки под бедра, на плечах кожаной куртки проступают темные пятна влаги, она кажется промерзшей насквозь.
— Я сделала тест, — начинает она.
— И?
Девушка засовывает указательный палец в прореху джинсов и слегка тянет за свободную нитку. Потом из глаз ее льются слезы.
— Ты беременна? — спрашивает Юнас.
Она склоняет голову и кивает, не отрывая взгляда от рук. Едва заметно подрагивают лопатки, худенькие и выступающие под промокшей тканью куртки. Юнас поднимает руку, но прежде, чем коснуться девушки, она останавливается и беспомощно повисает в воздухе, он не позволяет себе дотронуться до нее, и это один из тех редких, но оправданных моментов, когда Юнас чувствует ограничение, наложенное на него тем, что он врач-мужчина. Юнас отводит руку и берет коробку с носовыми платками, которую главный врач предусмотрительно оставила рядом с монитором компьютера.
— На-ка, — говорит он.
Девушка вытягивает носовой платок из коробки.
— Я хочу от него избавиться, — произносит она.
— Тебе решать, — отвечает он. — У тебя есть предположения, какой у тебя примерно срок?
— Да, — кивает она. — С двадцать шестого августа.
— Это первый день последних месячных?
— Чего? — она поднимает голову. — Не, это когда мы со Сверре переспали в последний раз. Мы были на празднике. В общем, это все.
Юнас задумчиво кивает. Теперь ему следует соблюдать осторожность, взвешивать каждое слово, девушка быстро вытирает нос бумажным платочком и поднимает глаза.
— Я не хочу его оставлять, — продолжает она. — И не пытайтесь меня отговорить или что-то в этом роде, я не хочу никаких детей.
— Как я уже сказал, — замечает Юнас, — решать тебе.
Он тут же объясняет ей, что приносить направление от терапевта необязательно, что она может напрямую связаться с больницей. Юнас кивает на компьютер и предлагает:
— Если хочешь, могу для тебя найти адрес и телефон.
Она пожимает плечами. Черная подводка вокруг глаз размазалась и потекла по щеке, Юнас старается не обращать на это внимания.
Когда раздается сигнал о новом сообщении, он вздрагивает, потому что звук слишком громкий и точно такой же, как в его собственном мобильнике. Но телефон достает она.
— О господи, — бормочет девушка себе под нос и, прищурившись, вглядывается в экран.
— Что? — спрашивает Юнас.
Она кивает на телефон:
— Да кто-то хочет со мной встретиться.
— И кто же?
— Тут нет имени. И номер скрыт.
Она поворачивает дисплей в его сторону, слишком быстро, чтобы он мог там что-то разглядеть, вероятно, ей неважно, увидит он или нет. Посетительница сдувает прядь волос, упавшую на глаза, и проводит пальцем по экрану телефона.
— Я могу найти для тебя номер больницы, — повторяет Юнас, — там тоже есть замечательные люди, с которыми можно поговорить.
Тогда она убирает телефон, смотрит на Юнаса и теперь уже кажется взрослее, чем прежде, быстро мотает головой и улыбается, словно отчаявшись.
— Знаете что, — говорит она, — давайте просто забудем об этом.
— Что ты имеешь в виду?
— Да все это, — она обводит глазами комнату, кивает на стены, на него самого.
— Но тебе есть с кем поговорить? — спрашивает Юнас.
Девушка подается вперед на стуле и опускает мобильный телефон в задний карман узких джинсов.
— Просто забудем об этом, — повторяет она. — Вы же там что-то говорили про врачебную тайну. Так что, договорились? Меня здесь не было, окей?
Она смотрит на него спокойно и настойчиво, и снова эта перемена в лице, оно вдруг становится таким открытым и юным и в то же время взрослым.
— Ты точно этого хочешь?
— Да, — кивает она. — Вы же слышали, что я сказала.
Потом снова раздается звяканье мобильного телефона, на этот раз его собственного. Он извиняется и отворачивается к письменному столу, берет телефон, лежащий рядом с клавиатурой, надо было отключить звук. Это сообщение от мамы. Оно начинается так: «Привет, мой мальчик!» Ему стоило написать им сегодня пораньше, что у него все в порядке. Юнас отключает звук и откладывает телефон в сторону, а когда поворачивается, то видит спину девушки уже в дверях.
— Но как же?.. — начинает он.
Узкие плечи, коротенькая кожаная куртка, мокрые сапожки цвета спелой сливы, он не знает даже, как ее зовут, но дверь за ней уже закрывается.
В коридоре он сталкивается с Вальтером.
— Ну и каково это — быть брошенным на съедение волкам, парень? — ухмыляется тот. — Все в порядке?
— Думаю, да, — отвечает Юнас, они вместе направляются к стойке регистратуры.
— Гляди-ка, — говорит Вальтер и кивает на опустевший приемный покой, — какая прекрасная картина!
И по-доброму смеется. Свет за стойкой погашен. Мурлыча себе под нос, Вальтер скрывается в гардеробе. Гида выходит из лаборатории, натягивая красную шерстяную кофту поверх белого халата.
— А знаете что? — говорит она. — Вы мне очень понравились.
— Спасибо, — бормочет Юнас и смотрит на входную дверь, на улице, кажется, никого нет.
— Да, правда, — продолжает Гида, застегивает кофту и продолжает ему улыбаться.
— Тут только что была такая девушка, — говорит Юнас, — она быстро убежала.
Он кивает на дверь.
— Только что? — спрашивает Гида. — Вы имеете в виду Кайю Маннинен?
— Маннинен?
— А это вы не у них комнату снимаете?
— Ну да.
— Что-то случилось?
— В каком смысле?
— Ну, с Кайей.
— Нет-нет, — быстро бормочет он. — Просто заскочила на минутку.
— Приятные люди, — замечает Гида. — Лив Карин — учительница в местной школе. Невероятно талантливая.
— Ну и хорошо, — отзывается Юнас.
— Она сейчас преподает у Элины, моей старшей внучки, и та говорит, что у них никогда не было учителя лучше.
Юнас снова бросает взгляд на дверь. Но не мог же он пуститься в погоню. Гида проходит мимо него к столу в приемном покое и принимается складывать лежащие в беспорядке бумаги.
— Идите-ка теперь домой и постарайтесь немного отдохнуть, доктор Далстрём, — продолжает она. — И еще раз спасибо большое, что согласились.
%
Ночью ей снится он, заключенный с затравленным взглядом. Ингеборга просыпается без десяти пять и больше не может уснуть. Уже столько времени прошло, а она все никак не привыкнет. Каждый вечер, ложась спать, она надеется, что ей удастся заснуть спокойно и на всю ночь, вплоть до той минуты, когда она проснется отдохнувшей на следующее утро. Перед собой она видит лицо Ивана Лесковича. Его же вчера оставили в больнице? В таком случае они трясутся теперь над ним и сторожат, эти люди из полиции; может быть, они приковали его к постели наручниками или дежурят у его кровати и следят, как бы он не сиганул в окно или не выскочил из комнаты?
Ингеборга закрывает глаза и пытается сосредоточиться на ровном спокойном дыхании. Но ей тревожно, она понимает, что все без толку, потому откидывает одеяло в сторону и садится на той самой кровати, в которой спала еще будучи ребенком или, во всяком случае, подростком, — тогда ее сон был безмятежным и крепким. Хуже всего было в первые дни. Вплоть до похорон она спала не больше нескольких минут подряд, а когда просыпалась, была уверена в том, что ей все приснилось, кошмар, из которого ей, к счастью, удалось вырваться, или просыпалась от собственных слез. И то, и другое было нестерпимо. Элизабет предлагала выписать ей снотворное. «Представь, что это костыли, — сказала она, — иногда нам нужно что-то такое, что поддержало бы нас до тех пор, пока мы не сможем идти дальше самостоятельно, без посторонней помощи». Но Ингеборга отказалась, она считала, что все пройдет, образуется само собой, но этого не случилось, даже когда она вернулась домой через три недели после того, как стало лучше; напротив, она просто не смогла больше плакать.
Когда Ингеборга открывает окно, в комнате становится прохладнее. Отсюда она едва может разглядеть реку, которая тонкой белой полосой змеится по склону горы. Эту реку называют Коровьей: по преданию, с ее крутых берегов скатывались коровы. Ингеборга приставала к отцу, чтобы он рассказывал, здесь у окна или вечером, присев на краешек кровати, а она постепенно засыпала, и папа в который раз начинал — о том, как груда камней внезапно сорвалась со склона горы и устремилась к фьорду, о крошечных селениях, которые долгое время стояли оторванными от остального мира, и о коровах, которые неуклюже катились вниз со склона. Но ей все было мало, и она нетерпеливо канючила: «Расскажи еще раз, папа, расскажи про оползень, про водопад и про коров!» А мама, проходя мимо открытой двери по дороге в ванную или собираясь на встречу с подругами, бросала: «Ты же слышала это тысячу раз, Ингеборга».