собой, и это было несложно: позвонили из детского сада: дочка Гарда внезапно заболела, по всей видимости ветрянка. Было не так уж трудно описать это или представить: как он бросил все, что держал в руках, — мел, губку, стопку черновиков — и выбежал из класса. «Да, больные дети — это непросто, — заметила Юна, — особенно когда ты один». Она ничего не сказала о длинном черном платье, но позже, когда Люкке стояла перед зеркалом в ванной, рассматривала свои глаза и, наклонившись вперед, таращила их, Юна засмеялась и сказала: «Не думала, что ты такая кривляка».
%
В самом начале восьмого с тренировки по футболу возвращаются домой мальчики. Лив Карин сидит за кухонным столом и пытается работать, перед ней высокая, почти не уменьшающаяся стопка тетрадей — контрольная работа девятиклассников по истории с прошлой недели: «Свобода, равенство и братство», написанные корявым почерком. Ученики всегда бурно протестуют, когда она не разрешает им печатать на компьютере, и пока Лив Карин продирается через более или менее читаемые варианты развития событий Великой французской революции, она размышляет и о том, что, пожалуй, ей следует сдаться и разрешить им использовать компьютер.
Тишина обрывается в ту секунду, когда распахивается входная дверь, слышатся топот и толкотня, напряженная дискуссия о том, был ли последний гол на самом деле голом, обычные препирательства, которые, как правило, возникают после физической активности при низком уровне сахара в крови.
— Раздевайтесь в коридоре! — кричит Лив Карин, поднимается из-за стола и направляется к входной двери, как же ей надоели эти маленькие черные комочки, которые они притаскивают домой на подошвах с искусственного футбольного газона.
— Упс, — говорит Ларс, делает большой шаг назад через дверной порог и пятится к входной двери, где на корточках сидит Эндре и пытается развязать двойной узел на кроссовках.
— Будет сегодня что-то вкусное на ужин, мам? — спрашивает он и смотрит на нее со своей обезоруживающей улыбкой, челка у него влажная от пота и зачесана назад под кепку.
Пока они моются в ванне, Лив Карин готовит тосты. Она режет яблоко на кусочки и красиво раскладывает на блюдечки виноград, перемешивает в кувшине сок. На столе у хлебницы стоит бутылка красного вина. Лив Карин не из тех, кто пьет вино посреди недели, и в любом случае не из тех, кто выдумывает какой-то предлог, чтобы зайти в винный магазин во время перерыва на обед. Из ванной слышатся звуки — смех и плеск воды. Когда она заходит, они сидят друг напротив друга в ванне, голые и сконфуженные.
— Смотри, мама, — Эндре показывает на Ларса, — у меня теперь есть собственная машинка для стрижки ногтей.
При этом Ларс зажимает передними зубами ноготь на большом пальце ноги брата и откусывает его.
— Но, мальчики… — протестует Лив Карин, а потом не выдерживает и прыскает, Эндре тоже смеется.
— Щекотно, — хихикает он, — и в ноге дергает.
Ларс выплевывает ноготь большого пальца в ванну.
— Как на вкус? — спрашивает Эндре и хохочет.
— На вкус как потные ноги, — фыркает Ларс.
Лив Карин вооружается мочалкой и мылом. Мальчишки горланят песни, пока натирают друг другу спины, трут у себя под мышками; запах пота постепенно слабеет, их руки и ноги стали такими длинными и стройными, а та детская полнота, которая сохранялась так много лет, полностью исчезла. Но все же они еще дети, они пока не смущаются, не запирают и даже не закрывают плотно двери, они еще не знают о безжалостной самонадеянности, которая ждет их в далеком будущем. По ночам она не может уснуть, когда думает о той боли, которая их ждет впереди. Это, безусловно, необходимая боль, потому что «иначе какими они вырастут людьми, если не столкнутся с поражением и сопротивлением еще в детстве?» — однажды прочитала она в статье об излишней опеке керлинг-родителей,[5] Лив Карин даже подчеркнула этот отрывок красным карандашом, подумала, что должна запомнить его в качестве утешения.
Зеркало запотело. Она на цыпочках подходит к окну, чувствуя, как по спине под свитером стекают капли пота, и распахивает его, стекло тоже затуманилось, Лив Карин набрасывает крючок, чтобы окно не закрывалось, и в этот самый момент обращает внимание на него — на площадке перед домом. Доктор спускается по лестнице к своей двери, его шаги постепенно замедляются, и в конце он останавливается.
— На что ты там смотришь, мам? — спрашивает Ларс у нее за спиной, и доктор оборачивается и широкими шагами, перемахивая через две ступени, начинает подниматься по направлению к их входу.
Когда Лив Карин распахивает дверь, доктор вздрагивает — он только собрался позвонить и поднес руку к кнопке звонка, так что его рука повисает в воздухе, и постоялец широко улыбается.
— Ой, — выдыхает он, — вы меня напугали.
Ларс и Эндре появляются у нее за спиной, возбужденные любопытством, в одних трусах.
Лив Карин напоминает, чтобы они поздоровались, мальчики застенчиво кивают, протягивают руки и представляются по именам, и знакомая нежность охватывает ее, когда она видит их такими — все еще нуждающимися в ее наставлениях, но в то же время маленькими самостоятельными существами.
— Возьмите свои вещи и бросьте в корзину для грязного белья, — командует Лив Карин и смотрит на доктора извиняющимся взглядом:
— Они только вернулись с тренировки по футболу.
Мальчики сгребают свои вещи, сваленные на полу, наколенники и грязные гетры, спортивные штаны с полосками на боках, промокшие от пота майки.
— «Барселона»? — спрашивает доктор и показывает на спортивную форму Ларса.
Тот кивает.
— Они лучшие, — отвечает он с непоколебимой уверенностью и упрямством, словно готовится защищаться, но в этом нет необходимости.
— Без сомнения, — кивает доктор, — им просто не повезло, что они не выиграли в Лиге чемпионов в этом году.
— Вот именно! — восклицает Ларс.
— А ты был на стадионе «Камп Ноу», видел, как они играют?
— Нет, — покачал головой Ларс, — но, надеюсь, как-нибудь увижу!
Он бросает взгляд на Лив Карин, прижав к груди свернутую спортивную форму, кожа у него на руках покрыта мурашками: из открытой двери сильно дует.
— Давай в дом с грязным бельем, — говорит ему Лив Карин, — и садитесь есть.
Ларс исчезает вслед за братом, быстрые шаги по полу по направлению к прачечной.
— Славные мальчишки, — улыбается доктор.
Лив Карин кивает, на полу у ее ног валяется белая футбольная гетра, покрытая искусственными травинками, ей придется сначала ее пропылесосить.
— Жуткие сорванцы, — отзывается она.
— Ну, так ведь и должно быть, — говорит врач. — А как ваша дочь?
— Кайя? Она в Воссе.
— Точно, — кивает доктор несколько раз, глядя на нее, словно ожидает чего-то еще.
Лив Карин наклоняется и подбирает с пола гетру, подошва у нее влажная, так что, по-видимому, и кроссовки тоже мокрые, надо не забыть поставить их в сушильный шкаф. Из кухни до нее доносится смех сыновей, Лив Карин скручивает гетру и бросает беспокойный взгляд на доктора, она бы предпочла поскорее закончить беседу: ей нужно уложить мальчиков, но больше всего ей не терпится открыть бутылку красного вина.
— Да, это же не так просто, — продолжает доктор, — переехать в съемную квартиру в таком юном возрасте?
Он пристально смотрит на Лив Карин, и ей кажется, что взгляд проникает внутрь; что это, в конце концов, значит? Из кухни доносится звяканье блюдец и хихиканье на два голоса, Лив Карин оборачивается.
— Мальчики! — она повышает голос и бросает быстрый взгляд на доктора: — У нас сейчас как раз ужин. — В голосе слышатся извиняющиеся нотки, но, к ее счастью, он понимает все, как нужно, как намек, скрытое сообщение о том, что он на самом деле помешал.
— Я прошу прощения, — произносит доктор, — но нельзя ли у вас одолжить консервный нож?
— Консервный нож, — задумчиво протягивает Лив Карин.
Доктор быстро кивает.
— Знаете, я купил такое мясное рагу. В консервной банке.
Легкий румянец заливает его щеки, словно он стыдится выбранного на ужин блюда. Или словно вся эта история с открывалкой — вранье, просто предлог, чтобы прийти сюда и позвонить в дверь, но с какой целью?
— Подождите секунду, — говорит Лив Карин.
Снаружи сильно дует, но она оставляет его стоять на крыльце, а сама спешит внутрь, чтобы принести консервный нож.
Она обычно читает им по две главы, сидя на краешке кровати, но сегодня вечером делает это по обязанности, не слишком сосредоточенно и не вникая; и пока она проглатывает страницу за страницей, где добро и зло сражаются друг с другом в неравной борьбе, перед глазами у Лив Карин стоит бутылка красного вина, что дожидается ее на столе в кухне. И еще — Кайя, которая отворачивается и идет к двери. Она ушла уже полтора дня назад, и с тех пор от нее не было ни звука. Да и Лив Карин ей не звонила и не писала, и ей стыдно из-за собственного упрямства, которое она осознает, это такая детская гордыня — ни в коем случае не пойти на сближение первой.
— С овощами? — вдруг вскрикивает Эндре.
Лив Карин поднимает глаза от книги.
— Ты прочитала «с овощами», мам, — поясняет Эндре, он свешивается с верхнего этажа двухъярусной кровати к Ларсу, который лежит внизу.
— Она же прочитала «с овощами», да?
— Да, — подтверждает Ларс и тоже смеется. — Кто же в сказке сражается с овощами?
Лив Карин вглядывается в страницу книги. «С этими чудовищами мы должны сразиться».
— Ой, извините, — спохватывается она, — это я куда-то не туда перескочила.
— Мам, тебе надо сосредоточиться, — смеется Ларс. Он упирается ногами в верхний ярус кровати, просовывает пальцы под рейки и поднимает попу, икая от хохота.
— Не стучи, Ларс! — вопит Эндре, но он тоже покатывается от смеха.
Лив Карин улыбается им и качает головой, удивляясь собственной невнимательности.
— Да, мне совершенно точно не помешает сосредоточиться.