ое, был тяжелее, чем он предполагал. Что же могло быть там, внутри? Песок? Камни? Что-то, что можно использовать, чтобы опустить в воду на дно нечто, если нужно, чтобы это оставалось там, в темноте? Мужчина закатал штанины и сел на парапет причала. Волны омывали его ноги до лодыжек, и в этот момент Юнас вспомнил об одной книге, которую читал много лет назад, — об отце, чей сын совершил самоубийство, о горе, которое описывалось именно так — опущенные в воду босые ноги, вокруг которых плещутся волны, внезапный холод, от которого все немеет.
Отец мальчика взглянул вниз на темную воду. Она добралась до одной складки на брючине, и та потемнела. Где-то вдали залаяла собака. Там, далеко, на пешеходной дорожке шла пожилая дама с золотистым ретривером на поводке. И Юнас подумал: если что-то случится, придется вмешаться мне, потому что именно мои действия будут определять исход, и здесь нет никого, с кем можно посоветоваться.
Отец мальчика опустил руки на доски причала за спиной, откинул голову и вдохнул прохладный воздух всей грудью. На лоб Юнаса упала дождевая капля, и в то же время он почувствовал, как все его тело наполняется спокойствием. Пока он совершенно отчетливо представлял, как отец мальчика двинется вперед по краю причала и соскользнет вниз с рюкзаком за спиной, и с тихим плеском его темные волосы скроются под водой, и еще Юнас представлял, что будет дальше: он сам побежит по причалу, быстро сбросит туфли на краю, прежде чем прыгнуть вниз, в тишину под водой, туда, где размытый свет и одежда тянет ко дну, а потом, когда он уже почувствует, что воздух в легких заканчивается, увидит тонущего отца мальчика, и все вокруг будет пронизано спокойствием, потому что так у него есть возможность вытащить его на поверхность, все исправить.
Потом кто-то рассмеялся. Слева послышался резкий звук. Отец мальчика повернул голову и расплылся в улыбке. Приближалась лодка. Юнас ничего не знал о лодках, но это была такая шнека, с крышей над палубой. Какой-то мужчина за штурвалом размахивал шапкой. Отец мальчика поднялся и подобрал ботинки, забросил за спину рюкзак, в лодке показалась коротко подстриженная женщина, и когда лодка причалила, она спрыгнула на берег, обняла отца мальчика, что-то сказала, показывая на берег на другой стороне, тот кивнул и вскарабкался на борт, где мужчина за штурвалом протянул ему пиво. Потом из каюты под палубой вышла мать мальчика, Юнас тут же узнал ее. Волосы были распущены, а на встрече через несколько недель после смерти сына они были заплетены в косу, она тихо плакала, когда они знакомились с выпиской о смерти. Главврач отделения говорил от имени дежурной медицинской службы, тон был спокойный на протяжении всей встречи, скорбный, но спокойный, никаких обвинений или упреков, чего Юнас боялся и к чему готовился. Сам он просидел, не проронив ни слова, большую часть времени, сидел и смотрел на ее округлившийся живот, и на какое-то мгновение, когда она приподнялась на стуле и протянула руку за платочком в картонной коробке на столе, Юнас представил себе, что тот ее ребенок все еще жив, что он, вместо того чтобы той ночью отправить мальчика домой, оставил его в стационаре и что малыш все еще находится там. Юнас так отчетливо представил себе это: вот он встает и выходит из комнаты для встреч, идет в палату на нижнем этаже и поднимает ребенка с больничной кровати, тот не спит, по-прежнему бледен, но уже поправляется, маленькие теплые ручки обхватывают его за шею, когда он несет его наверх, и Юнас осторожно передает ребенка на руки матери, которая не может поверить, что это именно он, ее мальчик, живой и здоровый, а потом она со слезами прижимает его к груди.
Они обнялись там, на лодке. Ее живот еще немного увеличился в размерах; по-видимому, до родов осталось всего несколько недель. Отец мальчика склонился и погладил рукой живот, Юнас так отчетливо видел со своего места, как мать мальчика с легкой улыбкой на лице положила руку на затылок мужа. Женщина с причала запрыгнула обратно в лодку, показала на небо, сказала что-то, что заставило остальных рассмеяться, и все отправились за ней под навес; и когда они скрылись из глаз, лодка заскользила от берега, и раздались первые раскаты грома.
Непогода сопровождала его на всем обратном пути. Отправление поезда отменили, вместо него пассажирам предоставили автобус. Юнас сел на заднем ряду у окна, дождевые капли стекали по стеклу. Уже было поздно, автобус оказался почти пустым. Водитель объявлял в микрофон остановки, монотонно и неразборчиво. Юнасу не нужно было следить за ним, он ехал до конечной. У него было такое ощущение, что его придавило сверху, через сиденье автобуса прижало к полу. Юнас подумал: вот теперь разразилась буря. Первое, что он сделал, приехав в Драммен, — проверил мобильный телефон. Пять пропущенных звонков от Эвы и три СМС-сообщения со все нарастающим градусом раздражения. Никакого беспокойства, никакого страха за то, что могло с ним случиться в эти часы, когда он не давал о себе знать, только раздражение. Точно, они же пригласили несколько друзей на обед, и это была уже не первая договоренность, о которой он забыл за последние месяцы.
Когда Юнас брел под дождем от остановки к дому, он пытался придумать, что сказать, изобрести какую-нибудь правдоподобную ложь о том, где он был и что ему помешало отправить сообщение. Эва сидела на зеленом стуле у окна. Она поджала под себя ноги, телевизор работал без звука. Юнас увидел ее еще с порога. Он сбросил обувь, песчинки пристали к влажным кроссовкам. «Мне кажется, нам надо отдохнуть друг от друга», — произнесла Эва. Она не смотрела в его сторону. «Ты же можешь переехать к своим родителям на какое-то время, — сказала она, — да ведь?» Юнас остановился и произнес: «От Энебакка мне долго идти пешком до работы». Словно это обстоятельство представляло собой самое большое неудобство. Эва повернулась к нему и ответила: «И еще я поговорила с заведующим отделением». Внутри что-то сорвалось. И снова это чувство, что разразилась буря. «Меня уволили?» — выдохнул Юнас. «Боже ты мой, — воскликнула Эва, — конечно, тебя не уволили, нет ничего странного в том, что ты плохо работаешь, раз ты все время только и делаешь, что ждешь, когда тебя уволят!» Она вскочила и схватила со стола пульт от телевизора. Юнас смотрел на нее. «Плохо работаю? — начал он. — Это твои слова или так сказал заведующий отделением?» Эва прижала палец к верхней кнопке на пульте, экран погас, и она глубоко вздохнула. «Ты должен понять, что это исключительно для твоего же блага».
%
Без четверти пять Лив Карин набирает номер квартирной хозяйки, но и на этот раз никто не отвечает.
— Не надо преувеличивать, — говорит Магнар, — делать ей больше нечего, как отвечать на звонки обеспокоенных мамаш.
Он стоит у кухонного стола и нарезает бутерброды так, словно ничего не произошло. Лив Карин пытается представить себе лицо квартирной хозяйки. Они встречались только один раз, летом, когда она привезла Кайю в Восс, чтобы посмотреть комнату, расположенную в нижнем этаже просторного частного дома на Сивлевеген. Комната Кайи оказалась маленькой, но светлой и уютно обставленной, окнами выходила на озеро Вангсватне. Недавно отремонтированные кухню и ванную она делила с двумя другими девочками из Утне. Квартирная хозяйка была вдовой слегка за шестьдесят, она предложила им вафли и показала жилье; Лив Карин подумала, что тут тепло и чисто, да и Кайя была довольна — она много и оживленно болтала, когда позже они перекусывали в уютном кафе в центре. А потом они отправились домой через гору, и Кайя прислонилась к ее плечу в редком порыве задушевности и сказала: «Я думаю, что это на самом деле будет хорошо, мама».
— И нисколько я не преувеличиваю! — восклицает Лив Карин. — Это же из школы позвонили.
— У них есть правила, которые они должны выполнять, — настаивает Магнар.
Лив Карин смотрит на мобильный телефон в руке, на фотографию на экране — все дети на вершине горы Валанипен несколько лет назад: загорелый Эндре смеется, а во рту у него не хватает передних зубов, Ларс позирует с плиткой шоколада, позади них стоит Кайя, обняв братьев обеими руками, в губах зажата длинная соломинка.
— Ты же сама рассказывала после родительского собрания, — не унимается Магнар, — сколько они говорили про посещаемость, как они боятся, что ученики сбегут из школы.
— А что, если она бросила школу? — беспокоится Лив Карин.
— А еще подумай о том, — говорит Магнар и достает из шкафа тарелку, — что с ней будет, если она не сдаст выпускные экзамены.
И здесь Лив Карин наступает на любимую мозоль Магнара — отсутствие у него образования; он никогда не признает, что это его мучает, как раз наоборот, часто он говорит пренебрежительно о призрачном и бесконечном образовании, которое не привадит никуда, кроме как к стойке на бирже труда, но Лив Карин понимает, откуда берется его неприязнь.
И все же она чувствует, что в чем-то согласна с ним. «Бросила школу, — думает Лив Карин, — и ладно, если тебе так хочется, бросай, но только дай о себе знать, пожалуйста!»
— Кайя — прогульщица, — продолжает Магнар, — ничего хорошего, но жизнь на этом не заканчивается.
Он складывает бутерброды на тарелке один на другой, четыре внушительных размеров бутерброда с черным хлебом, она ничего не ела с обеда, но ей даже не пришло в голову, что надо перекусить.
— Но нельзя же прогуливать школу три дня подряд? — не сдается Лив Карин.
— Говори только за себя, — усмехается Магнар.
Он поворачивается к холодильнику, выискивает сыр и вазочку с вареньем, в дверце стоит сок, который Лив Карин купила еще перед выходными, она подумала, что Кайе он бы понравился, яблочный сок со свежим манго, она заплатила за него почти пятьдесят крон в «Купе», но дочь к нему не притронулась.
Магнар несет на стол сыр и варенье, холодильник начинает низко гудеть, Лив Карин наклоняется к столу, потом глубоко вздыхает и говорит:
— Я кое-что тебе не сказала.
Магнар искоса смотрит на нее, садясь на стул у окна.