— Это ничего не меняет, — замечает Магнар. — Ты ведь понимаешь, что от этого ничего не изменится.
Лив Карин поворачивается к нему и встречает взгляд его карих глаз, и видит теперь, что внутри этих глаз страх — как она отреагирует, или, может, это из-за Кайи. Они могли бы разделить этот страх, но теперь уже слишком поздно, в ее душе уже ничего не дрогнет.
— Будь так добр, останови машину, — говорит она.
— Да ладно тебе, — бросает Магнар.
— Я серьезно, меня тошнит, мне надо подышать.
Он сворачивает с дороги, принимает влево и заезжает на парковку прямо перед тоннелем, в пасхальные праздники и в хорошую погоду тут многолюдно, теперь же не видно ни одной машины. Магнар дергает рычаг ручного тормоза, он не глушит мотор и бросает быстрый взгляд на Лив Карин.
— Вот только не надо из этого делать драму, — предупреждает он.
— Драму, — усмехается Лив Карин. — А что, ты боишься драмы?
Вряд ли он ждал, что она засмеется, да и сама она к этому не готова, но смех рвется из нее наружу, и она не узнаёт тон собственного голоса. Магнар отворачивается в темноту и отчуждение, а потом звонит телефон.
Она держит его в руках вот уже почти семь часов. Носит его так, словно это свеча, ее путеводная нить в будущее. Вдобавок к двум сдержанным эсэмэскам, которые она отправила, — в них она коротко и без извинений просила Кайю позвонить домой, Лив Карин также написала дочери о том, что любит ее. «Я люблю тебя, моя девочка», — набрала она и тут же удалила. «Я знаю, что у тебя нет любви, которой ты могла бы со мной поделиться, и обещаю, что никогда не потребую от тебя ничего подобного, просто будь добра, дай о себе знать». Этим она и занималась в последние часы — писала и снова стирала; мобильный телефон разогрелся, стал влажным от пота, выступившего на ее ладонях, и теперь, когда он наконец звонит, Лив Карин оказывается совершенно не готовой к этому звуку, и она вздрагивает; телефон выскальзывает из руки, пролетает между коленей и падает в сумку, звонок не умолкает, и она дрожащими руками перерывает содержимое сумки и с такой силой нажимает на кнопку, что включается режим громкой связи.
— Да, — произносит Лив Карин на вдохе, хватая ртом воздух.
Магнар не сводит с нее взгляд, и она так отчетливо видит страх в его открытом лице, и теперь его уже легко прочитать. Магнар выключает двигатель и наклоняется ближе к телефону, хотя голос квартирной хозяйки звучит достаточно громко.
Хозяйка начинает с извинений. Объясняет, что была на читательском вечере — встреча с местным писателем в библиотеке, стихи, основанные на фактах из истории здешних мест, поясняет она, рассказ о деталях поэтического вечера никак не закончится, — потом еще была книжная распродажа и угощение.
— И знаете, мой мобильный телефон, — щебечет квартирная хозяйка, — он остался дома на кухонном столе.
Она тихо посмеивается над своей забывчивостью.
— Кайя, — перебивает ее Лив Карин. — Она пропала.
— Что? — переспрашивает хозяйка. — Когда пропала?
— В понедельник, — отвечает Лив Карин и снова чувствует, насколько правдивым и в то же время нереальным становится все произнесенное вслух.
— Да быть не может! — восклицает хозяйка. — Я только вчера ее видела.
— Вчера? — переспрашивает Лив Карин.
— Да и только что, — продолжает хозяйка, — я буквально только что с ней разговаривала, мы с ней столкнулись около пяти часов, я как раз собиралась в библиотеку, а она заходила в квартиру и ела чипсы.
— Вы уверены? — переспрашивает Лив Карин. — Может, вы ее спутали с какой-то другой девушкой?
— Ну, дорогуша, — голос квартирной хозяйки звучит почти обиженно, — что я, Кайю не знаю?
— Точно?
— На ней еще был свитер, который вы связали.
— Какой свитер?
— Светло-голубой с темными полосками, я его похвалила, а она сказала, что это вы его связали. Я даже припоминаю, что попросила ее взять у вас схему вязания, там такие чудесные детали на канте и еще пуговички на горловине, вы не помните, осталась у вас где-нибудь схема?
Лив Карин проводит рукой по лицу, снова этот тошнотворный запах ванили, надо выбросить крем для рук.
— Из школы позвонили, — выдавливает она. — Кайя там не появлялась с понедельника.
— Неужели? — удивляется хозяйка. — Это что ж, прогуливает, что ли?
Она непринужденно смеется. Магнар откидывается на спинку сиденья, и хотя ей не видно его лица, она замечает, как страх исчезает, как вместо него проявляется самодовольство — даже в том, как он скрещивает руки на груди, отклонившись на подголовник.
— А подождите-ка, — говорит хозяйка, — я ей сейчас трубку дам.
— Ей?
— Может, у нее аккумулятор разрядился или еще что, — продолжает хозяйка, — раз вы дозвониться до нее не можете. Подождите секунду.
На другом конце провода раздаются шаги, слышно дыхание, и пока Лив Карин сидит с закрытыми глазами, она замечает, как тиски, сжимавшие внутренности, медленно ослабляют хватку, она чувствует благодарность и усталость, потому что едва ли существует что-то более изматывающее, думает она, что-то более изнуряющее, чем страх.
— Кайя! — слышит она голос квартирной хозяйки.
Раздается стук в дверь. Потом появляется голос, но не Кайи. Лив Карин слышит с первых слов, что этот голос не принадлежит Кайе. Однажды она его уже перепутала, тогда Кайя только родилась, это было в роддоме в последнюю ночь перед выпиской. Лив Карин перевели в палату на четырех рожениц, и чтобы дать новоиспеченным матерям возможность побыть несколько часов в тишине, заботливая медсестра забрала четырех младенцев в комнату для новорожденных. Лив Карин проснулась через несколько часов оттого, что молоко переполнило грудь, а сердце отчаянно колотилось; где-то там она услышала голос плачущей Кайи, тоненький и резкий, он отдавался в нижней части живота, когда она села в постели. Лив Карин оперлась о ночной столик, потом ей удалось сделать в темноте несколько неуверенных шагов к двери. В коридоре крик усилился, в комнате для новорожденных горела настольная лампа, но внутри никого не было, за исключением четырех малышей нескольких дней от роду, лежащих в прозрачных люльках. Только в одной из них кто-то копошился — Кайя барахталась на спине, размахивала ручками, словно искала точку опоры, рот был широко раскрыт; Лив Карин почувствовала, как из груди под бесформенной больничной ночной рубашкой побежало молоко. Когда она взяла дочь на руки, они обе плакали, и Лив Карин проклинала себя за то, что позволила медсестре уговорить себя забрать малышку ради такой примитивной вещи, как сон. Кайя причмокивала губами, искала сосок, Лив Карин расстегнула ночнушку и дала ей грудь, и Кайя принялась сосать. До сих пор она отказывалась от груди, эта малышка, которую акушерки после длительной борьбы и с явным чувством поражения перевели на кормление из бутылочки, и вот теперь она с жадностью сосала грудь, крепко обхватив губами весь сосок, как показывали на картинках эксперты по грудному вскармливанию, а Лив Карин плакала и гладила нежный светлый пушок на головке, который в полутьме казался гораздо светлее, даже поразительно светлее, и в этот самый момент она обратила внимание на медсестру, которая стояла в дверях и разглядывала их обеих. «Взгляните-ка, — сказала Лив Карин, — я кормлю грудью!» Однако медсестра смотрела мимо нее, ее взгляд скользнул дальше, к люльке, стоявшей дальше всех у окна, на маленький сверток, из-под белого чепчика выбивались смоляные прядки волос, а одеяльце было розовым, а не голубым, как у того малыша, как только сейчас заметила Лив Карин, которого она кормила. Крошечный ребенок, который жадно сосал ее грудь, не был Кайей, а медсестра перевела взгляд обратно на Лив Карин и укоризненно покачала головой — ну что она за мать, раз не смогла узнать собственного ребенка.
— Вот тут Руфь со мной, — слышится голос квартирной хозяйки, — одна из девочек, она говорит, что Кайя ушла буквально пять минут назад.
— А куда же? — спрашивает Лив Карин. — Куда она пошла?
Раздается высокий юный голос откуда-то издалека, так что слов не разобрать, напевное жужжание — вот все, что Лив Карин может расслышать, прежде чем снова подключается квартирная хозяйка.
— Руфь говорит, что она пошла в кино вместе с двумя одноклассниками. Руфь говорила с ними вот только что, все там в порядке — так Руфь говорит.
Магнар берется одной рукой за ключи от машины, он готов завести двигатель.
— Спасибо, — произносит Лив Карин, — огромное спасибо.
— Да было бы за что, — отзывается хозяйка и с легким смешком добавляет: — И пожалуйста, дайте знать, если у вас отыщется схема вязания.
Что-то трясется в сиденье под ней, когда Магнар заводит двигатель, что-то тихонько жужжит, дворники снова скользят по ветровому стеклу.
— Ну вот, — произносит он. — Все, как я и говорил.
Когда он включает заднюю скорость, его рука задевает внешнюю сторону ее бедра, не похоже, чтобы это не было случайностью. Магнар бросает взгляд в зеркало и выруливает задним ходом.
— Останови, — говорит Лив Карин.
— Что такое?
— Я хочу выйти.
Лив Карин берется за ручку двери. Она забыла отстегнуть ремень, и он все еще стягивает грудную клетку.
— Ты что, серьезно? — спрашивает Магнар.
Он смотрит на нее удрученно, но все же выжидательно, словно убежден в том, что Лив Карин передумает. И неправда, что она уже больше не ждет его. Теперь она осознает, сколько она надеялась и ждала, чтобы что-то произошло, что-то неясное, освобождающее, что поднимет ее на другой уровень. Но этого не происходит, и теперь для нее очевидно, что никогда этого не будет, он сам это говорил, и вот сейчас тоже: ничего не изменится.
Она опускает левую руку между сиденьями, сухой щелчок пряжки — и она свободна.
— Ты что, пойдешь пятнадцать километров под дождем? — спрашивает Магнар. — Просто из упрямства?
— Не из упрямства, — возражает Лив Карин, — по необходимости.
Голос звучит уверенно, ремень скользит вверх по ткани пальто, и в то же мгновение ладонь Магнара обхватывает ее предплечье — жест, который она могла бы принят