— Тут, наверное, непросто водить автобус, — замечает Юнас — по таким-то узким и извилистым дорогам.
— Мой дедушка был водителем автобуса, — говорит Ингеборга. — Однажды, в конце пятидесятых, он проехал полпути вниз по дороге Столхеймсклейва, когда ему навстречу попался какой-то немецкий турист на «фольксвагене».
— Ой! И что?
— Дорога была слишком узкой, чтобы они могли разъехаться, и немец так напугался, что дедушке пришлось проделать полпути обратно по склону наверх задним ходом.
— Это он на автобусе сдавал задним ходом?
— Вот именно! Когда они взобрались наверх, немец был деду так благодарен, что подарил ему целый ящик немецкого пива, а дедушка был слишком вежлив, чтобы сообщить, что он — убежденный трезвенник.
И оба они заливаются смехом.
— А вот эта Столхеймсклейва, — говорит Юнас, — она крутая, да?
— Не то слово! Тридцать самых что ни на есть крутых поворотов.
Она снова смеется, и теперь все уже совсем иначе, в воздухе появляется легкость, настроение другое, Юнас чувствует, как разжимается пружина в груди, чувство, что теперь все хорошо, он пытается избавиться от него, осознавая, что такое чувство не может длиться, что очень быстро все может измениться.
— Так это мы туда сейчас едем? — спрашивает он. — Тридцать самых что ни на есть крутых поворотов пешком?
— Да ну, ты что, с ума сошел, — смеется Ингеборга, — я сначала должна проверить, насколько ты сильный, прежде чем возьму тебя в такое место.
Они делают еще один поворот, и Юнас радуется тому, что дорога все еще идет вверх, что есть еще время, пока они доберутся до вершины, просто вот так сидеть рядом с ней в машине…
— Валанипен, — говорит Ингеборга. — Это будет первый урок.
— Отлично, — кивает он, — я полагаю, это небольшая, подходящая даже для детей пешеходная тропа или что-то вроде того?
— Точно. Почти три километра, но она находится на высоте тысяча сто метров, так что мы увидим Йостедальский ледник.
— Звучит заманчиво, — говорит он. — И, кажется, вполне по силам.
— Да, — кивает она, — особенно для такого городского парня.
— Из Энебакка, — добавляет Юнас, — городского парня из Энебакка.
Еще один поворот. Справа у обочины стоит указатель на горнолыжный курорт. Автобус оказывается перед ними, они уже почти нагнали его, но тут прямо на пустом месте он дергается, из трубы вылетает облако черных выхлопных газов, автобус вдруг набирает скорость, в то время как его заднюю часть резко отбрасывает в сторону. Юнас вцепляется руками в руль. И тут он замечает велосипедиста. Какой-то мужчина с бородой, в спортивном костюме неонового цвета на полной скорости мчится с горы, он прижимается к обочине, и все же, скорее всего, автобус не сможет его объехать.
— Черт, — вырывается у Ингеборги, она напряженно подается вперед.
Прямо перед их машиной велосипедист виляет на гравии обочины, притормаживает одной ногой о землю, чтобы не упасть, потом поворачивается и смотрит вслед автобусу, который едет дальше. Юнас останавливается и опускает стекло.
— Все в порядке с вами?
Велосипедист поворачивается к Юнасу, под кромкой шлема видны капли пота, он выглядит ошарашенным.
— Вы такое видели? — спрашивает он. — Он же чуть было меня не сбил.
Оранжевая фляга для воды того же цвета, что и велосипедный костюм, лежит позади него на дороге; наверное, выпала, когда он тормозил.
— Он мне как будто что-то кричал, — произносит велосипедист.
— Кричал? — удивляется Юнас. — Вам кричал?
— Да черт его знает, но рот был раскрыт широко. Пьяный, наверное.
— Я позвоню ленсману, — говорит Ингеборга.
Ее плечо касается плеча Юнаса, когда она наклоняется в сторону и достает мобильный телефон из кармана анорака. Велосипедист сплевывает на гравий за собой, рука его слегка дрожит, когда он проводит тыльной стороной по подбородку. Потом он кивает в сторону автобуса и говорит:
— Он же не доедет до Стуресвингена на такой скорости?
%
Ребенок надрывается. Иван смотрит на него в зеркало заднего вида. Огромная черная дыра на маленьком личике; Иван вцепляется в руль, но ребенок продолжает кричать, непрекращающийся душераздирающий рев.
— Да прекрати ты! — вопит Иван. — Я тебе ничего плохого не сделаю, только замолчи, ладно?
В одно мгновение воцаряется тишина, мальчик смотрит на него огромными светло-голубыми глазами, Иван слышит собственное дыхание, чужое и шипящее, и сердце, как оно бьется прямо об руль, потом нижняя губка малыша снова вздрагивает и крик возобновляется с новой силой.
Они думают, что он сам этого не помнит — то, как он плакал в детстве, как сводил с ума родителей, мать запиралась в ванной, закрыв руками уши. Драган, который пытался его успокоить и ободрить, в конце концов терял терпение и кричал: «Да заткнись уже ты, наконец, черт побери!» Но Иван рыдал и не мог остановиться, слезы переполняли его, выплескивались с новой силой, невозможно было его отвлечь, остановить, и он плакал до тех пор, пока не засыпал обессиленный, вздрагивая всем телом.
Соска падает на пол, Иван видит это в зеркале заднего вида, как она перекатывается посреди прохода, когда он входит в очередной поворот, черт возьми, сколько же здесь виражей, автобус соскальзывает в сторону, Ивану приходится с силой поворачивать руль, чтобы выровнять колеса, и когда он бросает взгляд в зеркало, видит машину, которая приближается, маленький красный «гольф»; неужели они его все же догнали?
Малыш вскрикивает, Иван вжимает педаль газа в пол, ладони становятся влажными под оплеткой черного руля, Иван по очереди приподнимает руки, вытирает их о брюки, но ладони немедленно снова потеют, как только он возвращает их на руль. Мальчик кричит, на лбу у него три крапинки, красные и похожие на гнойнички, под повязкой у Ивана стучит, стук отзывается в груди, пульсирует в венах, но расстояние между ним и «гольфом» увеличивается — Иван видит это в зеркале. На мгновение появляются облегчение и уверенность — черта с два они меня догонят, но потом на дороге прямо перед ним возникает какой-то парень в оранжевом на велосипеде. Иван выворачивает руль, он просто дьявольски тугой, да и что за дурак ездит по этим склонам; автобус накреняется, рев мальчика нарастает на полтона, а велосипедист отскакивает в сторону. Иван приподнимается на сиденье и ищет его в зеркале, но дорога пуста.
Вот так все и должно было закончиться: так он стал убийцей, не вдохнуть, не выдохнуть, воздух чертовски плотный, еще и эти вопли ребенка; Иван снова выравнивает автобус, возвращается в правый ряд, и вот он в зеркале — велосипедист, он оказался в канаве, но стоит на собственных ногах, он поднимает руку, он жив. А «гольф» замедляет движение, и теперь расстояние снова увеличивается, они не получат его, он им покажет; мальчик кричит, икает, как будто и он тоже не может дышать.
— Да успокойся же! — вопит Иван. — Тебе что, непонятно, что ты должен молчать?
Но малыш только голосит, и Иван начинает считать, громко и настойчиво:
— Jedan, dua, tri, cetiri, pet, sest.[7]
Но, конечно, это все бессмысленно, все напрасно — кто же это успокоится от счета, кроме того, ребенок — норвежец, он не понимает этих слов; теперь малыш откидывается на спинку кресла, поворачивается назад, его лицо побагровело, и, быть может, потом они скажут ему, что он не может помнить всего этого, что он был слишком мал, может быть, они будут настаивать на том, что все, что он так ясно себе представляет, — не что иное, как их пересказ произошедшего, но он будет знать, как все было, ведь воспоминания, которые он хранит, реальны и принадлежат только ему.
— Извини! — вопит Иван. — Это было глупо, но я не виноват!
Но кого ж ему еще винить, если не себя, и дорога перед ним заканчивается, дьявольский поворот, и скорость слишком велика; мальчик кричит, да еще девушка — откуда она только взялась? Она стоит посреди дороги, уставившись на него, прямо и не боясь, вот так он видит ее какие-то доли секунды; длинные светлые волосы, разметавшиеся по кожаной куртке, губы, накрашенные красной помадой, упрямый взгляд, а затем она исчезает, и только стук под автобусом, резкий рывок, когда он с размаху летит вперед к лобовому стеклу; и пока Иван осознает, как кружится вокруг лица стекло, кровь, вот что он замечает в первую очередь: совершенно необычная тишина и облегчение, когда он понимает, что мальчик наконец перестал плакать.
%
Он притормаживает позади автобуса. Наискосок, посреди дороги, так, чтобы те, кто подъедет сзади, поняли, что нужно остановиться. Ингеборга выскакивает из машины прежде, чем он успевает дернуть ручник, она уже звонит по мобильному, говорит коротко и по делу. Юнас обегает вокруг «гольфа», и уже когда он огибает заднюю часть автобуса, видит торчащие ноги. Пара изящных кожаных сапожек цвета спелой сливы, одна нога неестественно вывернута.
— Они уже едут, — кричит ему Ингеборга, — скорая и полиция, он, по всей видимости, в розыске!
Юнас опускается на корточки, обхватывает узкие лодыжки над краем коротких сапожек, ноги в колготках уходят под автобус. Юнас осторожно тянет, и тело поддается, оно на удивление легкое.
— Я могу делать искусственное дыхание, если ты будешь нажимать на грудную клетку. Делать?
Но нажимать некуда, они это видят — все тело сплющено посередине, под кожаной курткой. Из груди Ингеборги вырывается какой-то клокочущий звук, и она отворачивается, согнувшись пополам. Лицо девушки почти безмятежное и спокойное, Юнас не может оторвать от него взгляд, повторяя про себя: покойное. Он прикрывает рукой ее глаза, которые уже ничего не видят, затем он снимает куртку и осторожно накрывает ею тело девушки. Внизу из долины слышны сирены, по крайней мере две разные машины скорой помощи, звуки переплетаются друг с другом назойливым диссонансом; Юнас встает, делает шаг назад, пытаясь заглянуть в окна автобуса, но они слишком высоко. Ингеборга стоит отвернувшись, слегка склонившись вперед, и прижимает рукав анорака к глазу; Юнас видит, что у нее течет из носа.