– Божественно, – качнул головой Пётр.
– Божественно, – повторил за ним Фёдор Прокопич. – Так и есть. Ведь это не просто уха – это музыка, настоящая симфония для желудка, и пусть чревоугодие считается одним из смертных грехов, должны же у нас, мужчин, быть другие радости, кроме женщин и хмельного вина. Кстати, милостивые судари, позвольте предложить наливочки. Она у меня тоже особая, по старинному рецепту настоянная. На черёмухе! Не наливка – амброзия, нектар! – он причмокнул губами.
– Покорно благодарю, – ответил за всех Иван. – Но мы на службе. Нельзя-с.
– Полноте, господа. Нешто я службы не ведаю? Четверть века отдал почти служению во благо императорского дома и России…
«А я не ошибся, – подумал Пётр. – Действительно, мужик больше двадцати лет военную лямку тянул».
– …мне ли не знать, – говорил тем временем воевода. – Бывалоча после караулов всем свободным офицерством завалим в австерию и гуляем до утра. А спозаранок снова на службу. И ничего, не мешало! Наоборот, и государь Пётр Ляксеич привечал, и императрица Екатерина слова дурного не сказала. Хвалила токмо… Всё хорошо было. – Он взял паузу, после которой вновь стал гостеприимным хозяином. – Может, передумаете? У меня и закусочка… язык проглотишь. Солёные груздочки, вот этими руками собранные, – Фёдор Прокопич продемонстрировал полные ладони с толстыми. как сардельки, пальцами. – Во рту тают.
– Охотно верим, но… – развёл руками Иван с самой вежливой миной, на которую только был способен.
Хозяин не обиделся.
– Коли наливка не по душе, тогда извольте отведать кваску али морсику из клюковки. Попробуйте, оно того стоит…
– От кваса не откажусь, – поспешно кивнул Пётр.
Ему тут же налили полный фужер кваса.
– А вы? – Фёдор Прокопич перевёл взгляд на Ивана.
Тот согласился на квас.
– У всех налито, – улыбнулся воевода. – Тогда первый тост. За императрицу Анну, за долгие лета ей, за мудрость её!
Сыщики разом вскочили. Под такой тост пить сидя нельзя. Имелись нехорошие прецеденты.
Квас и впрямь оказался превосходным. В меру сладкий и бодрящий, с густым ароматом свежего хлеба. И к тому же холодный, что в натопленной комнате было в самый раз. Сыщики чувствовали, что у них уже рубашки начинают прилипать к телу.
– Бесподобно, – признал Пётр, пристрастившийся к квасу с момента попадания в восемнадцатый век. В его будущем такой уже не делали.
– Другого не держим, – не сдержал довольной улыбки Фёдор Прокопич.
– И давно вы воеводой поставлены? – спросил Пётр.
– Почитай три года уже. Полки в атаку мне уже не водить – бомба рядом взорвалась, и меня осколками посекло – с той поры знобит постоянно, вы вон по жаре поди уже догадались, в абшид по ранению попросился – так Александр Данилыч[6] не отпустил. Сказал, что много ещё во мне силушки, на службе пригожусь. С его лёгкой руки и попал в Марфино воеводой. Думал, местечко тихое, спокойное. Поначалу оно и впрямь так казалось… – Фёдор Прокопич не договорил, поморщился, налил себе полную рюмку наливки и одним махом отправил в желудок.
Выпив, успокоился.
– Что же заставило вас передумать? – не удержался от вопроса Пётр.
– Позвольте пригласить вас табачку покурить, – вместо ответа предложил воевода. – У меня и трубочки заранее подготовлены. Уж не побрезгуйте. Табак отборный, из Голландии выписан. А челядь пока перемену блюд сделает.
– Благодарствуем. Мы это зелье не особо уважаем, но возражать не станем, если вы при нас закурите, – заверил Пётр.
Они прошли в кабинет, в котором воевода держал курительные приспособления. Сыщики терпеливо ждали, пока Фёдор Прокопич набьёт табаком трубочку, раскурит её и выпустит первое колечко дыма. Пётр при этом старался дышать через раз. Больно ядрёным оказался табак у хозяина дома.
– Что ж, господа, – наконец изрёк воевода. – Пришла пора о деле поговорить. Можете не волноваться, тут чужих ушей нет. Всё между нами останется.
– Как скажете. К делу, так к делу. Оно, пожалуй, вернее будет.
– Думаете, нападение на монастыри первое? – воскликнул Фёдор Прокопич. – Если бы! Марфинский монастырь уже третий по счёту. До этого случая ещё два монастыря в наших краях обнесли, токмо без смертоубийств.
– И кто же этот у вас такой хваткий, что ничего не боится: ни власти мирской, ни власти небесной?
– Есть у меня человечек один на подозрении, – ответил воевода. – Правда, это такой человечек, что добраться до него почти невозможно.
– Кто же он?
– Сапежский, из местных помещиков. Служил в самом лейб-гвардии Преображенском полку, да по увечью (ногу ему ядром оторвало во время войны со свеями) был отправлен в абшид и вернулся в поместье. Сущее наказание моё! Собрал подле себя шайку разбойничью, грабежами занялся. Набегами разорил две фамилии дворянские, Забелиных да Лоскутовых. Сам-то, конечно, на промысел не ходит, шайкой повелевает тайно, да нет такой тайны, чтоб не стала явной.
– Почему же вы тогда его в острог не посадите? – удивился Иван.
Тот горестно повёл плечами:
– Посадишь такого! Поймали как-то раз двух сообщников Сапежского, а он их в тюрьме отравил, дабы те на него не показали. Опосля такого все его пуще прежнего бояться зачали. А он знай себе стучит ногой-деревяшкой да посмеивается. Песню про себя сочинил: «Отколь ветер не повеет, Сапежский не заробеет…» и что-то там ещё такое же. Я и сам его откровенно побаиваюсь. Ему приказать человека живота лишить – что, извините, опростаться. На вас вся надёжа, господа сысчики. У моих полициянтов кишка тонка.
– А у нас, значит, не тонка, – усмехнулся Иван.
– Вы ж из самого Петербургу. Чего вам бояться? – глухо произнёс Фёдор Прокопич.
– Допустим, – согласился второй сыщик. – Посмотрим на дело с другой стороны. Как нам арестовать вашего Сапежского, коли улик никаких?! Нельзя же просто так хватать человека, да ещё из фамилии шляхетской. Шум на весь мир будет!
– Есть способ размотать всю веревочку. Дошло до меня известие, что в скором времени людишки Сапежского попытаются на ярманке амбар армянский обнести.
– Что за амбар такой?
– Там купцы армянские деньги и товары свои хранят. Вот коли удастся прихватить шибаев на горячем да проворно, покуда Сапежский ничего не узнал, показания из них вытрясти – тогда и к самому главарю можно будет подобраться. Токмо мне самому дело сие не по зубам. Убьют меня опосля этого: не сам Сапежский, так сын его. Тоже яблоко, что недалеко от яблони упало. Вам проще: вы уедете, а я тут останусь.
– Что же нам прикажете вдвоём Сапежского брать?
– Полицейских моих шибаи давно в лицо знают. Я ж говорю – одно название, что город: деревня деревней. Рази что из команды солдатской охотников разыскать, да токмо ненадёжны они будут. Проболтаться в кабаке могут. Придётся вам своими силами управиться.
– Вдвоём? Шутить изволите…
– Никоим образом. Истину глаголю. Нет никому здесь веры. Всех Сапежский запугал. В кулаке держит. Берётесь?
Следователи переглянулись.
– Всё, что вы нам поведали – правда?
Воевода размашисто перекрестился:
– Да чтоб не сойти мне с этого места! Готов крест целовать!
– Хорошо, – кивнул Пётр. – В любом случае с чего-то надо начинать. Может, и впрямь в Сапежском корень всех бед. Попробуем им заняться. Только результатов обещать не могу. Тут уж как сложится.
– Понимаю, понимаю. Потому и рад слышать, – довольно откинулся на спинку кресла воевода. – Позвольте мне тогда ещё кое-какие подробности поведать…
Военный совет в доме Фёдора Прокопича продолжался почти до самого утра. Воевода хотел оставить столичных гостей на ночёвку, соблазнял роскошными перинами, но сыщики отказались.
Они шагали по спящему Марфино в сопровождении солдата, который освещал им дорогу фонарём.
– Надеюсь, это не дурная пиеса, и Сапежский действительно причастен к убийству настоятеля, – тихо, так чтобы проводник не услышал, сказал Иван.
– Вот на днях и узнаем, – усмехнулся его названный брат. – Только чур я купцом буду, ладно?
– Ладно, – со вздохом протянул Иван. – Вечно тебе самое лучшее достаётся!
Глава 9
Денег на операцию «Барыга» мы выбили из воеводы. Тот поскрипел зубами, но всё же отсыпал от щедрот своих казённых средств (да и как не отсыпать – при нас была бумага, в которой недвусмысленно излагалось требование властям всех чинов и рангов оказывать нам всемерную поддержку и помощь).
Дополнительно мы развели Фёдора Прокопича на два комплекта штатской одежды: купчика и его приказчика. Потом осведомились, какой товар он порекомендует нам взять, и уже в новом (а вернее, порядком ношенном) прикиде отправились на пристань. Именно там вели оптовую торговлю приезжие купцы, ну а розницей занимались уже на ярмарке.
Народу на пристани было как пчёл в улье. То и дело причаливали всё новые и новые посудины, гружённые так, что чудом не тонули. Тут же сноровисто подбегали артели грузчиков, которые начинали растаскивать товар по амбарам. Жизнь кипела!
Присматривавшие за порядком крепкие мужички с колотушками хмуро глянули в нашу сторону, но когда выяснили, что мы по торговым делам, перестали проедать нам спины глазами.
Я отыскал нужный амбар, выяснил, кто тут заправляет и приступил к самому важному – переговорам.
Родители всю жизнь считали, что торговой жилки у меня нет, как, впрочем, и у всей нашей семьи. Были работяги: городские и деревенские (когда предки прятали своё происхождение во времена Советской власти), так называемая интеллигенция, клерки, представители спецслужб (это я про Ивана), военные… но в бизнесмены никто не пробился. Сейчас мне предстояло играть на чужом поле, причём так, чтобы никто не догадался.
Что-то серьёзное в мои планы не входило. Мы договорились занять нишу мелочёвки: всякие там тесёмки, мошенки[7], бижутерия, женские цацки. То, что в двадцать первом веке традиционно клепалось всякими вьетнамцами и китайцами, а потом сбывалось по семь рублей ведро. Набрав разного ширпотреба (кстати, торговались мы знатно, я первоначальный ценник раза в три сбил), потопали на ярмарку, занимать лучшие места.