— Это что за кислое молоко? — полюбопытствовал Страстоперцев.
— Которое скисло, — отозвался Щукин. — Если не будешь, то я выброшу.
— Выбрасывай.
— Нет, не выброшу, на нем блины можно заквасить, — в раздумье произнес Щукин. — Горошек хочешь?
— Хочу. С колбасой это то, что надо. Щукин заглянул в банку с горошком и отпрянул.
— Нет, с горошком пас, а то придется на венок раскошеливаться. Он выкинул смердящую банку в помойное ведро и неожиданно предложил:
— Давай покурим.
— У тебя какие? — спросил Страстоперцев.
— Никакие, — бодро отозвался Щукин. — Вчера последние докурил. Генка криво усмехнулся и выложил на стол початую пачку «Явы».
— Жаль, кофе нет, а то бы под кофе хорошо, — сказал Щукин, закуривая. — Похоже, тоже кооперативщики поработали.
— А то кто же, — согласился Страстоперцев. — Пока мы тут с вами ушами хлопаем, эти ребята делают бизнес.
— Ты не на драндулете? — переменил тему Щукин.
— На нем, родимом.
— В Смолево? — уточнил Щукин.
— В Смолево.
— Погоди-ка, в морозильнике пошарю, — Щукин начал вставать. — Сдается мне, что там…
— Не, старик, у меня бензину в обрез, — перебил его Страстоперцев. — Только-только до заправки. До заправки Щукину было не с руки, поэтому он водрузился обратно на табуретку и сказал:
— Вспомнил. Мы же эти сосиски еще во вторник умяли. Он посмотрел на Страстоперцева, как бы проверяя — верит тот или не верит. У Генки неожиданно заурчало в животе.
— Давай чаю, — сжалился Щукин. — И булку с маслом.
— Давай, — моментально согласился Страстоперцев и спросил: — А Валентина далеко? Вопрос про Валентину был задан не случайно. Будь Валентина дома, Генка бы уже сидел перед тарелкой, наполненной вкусной дымящейся едой, и наворачивал за обе щеки. Валентина Генку жалела. А Щукин был не такой. По его мнению Страстоперцев любил выпить и поесть что называется «на халяву», то есть за так, поэтому он его время от времени «учил». Генка понимал, что его «учат», и не обижался. Начавший было рокотать холодильник внезапно замолк, будто отключили энергию, затем снова начал работать как ни в чем не бывало. В момент отключения чуткое ухо Щукина уловило где-то в глубине квартиры слабый треск.
— Посиди-ка, — сказал он Страстоперцеву. — Я сейчас. Генка проводил его тоскливым голодным взглядом. Войдя в гостиную, Щукин негромко позвал: «Ту Фта, ты здесь?»
Никто не откликнулся. Ту Фта и его команда оказались в спальной. Они взволнованно переговаривались между собой на птичьем «алабашлы».
— В чем дело? — строго осведомился Щукин. — А если бы сюда зашел Геннадий?
— Мы знаем, что это вы, — отозвался Ту Фта. — У Геннадия вкус другой.
— Что мы вам, югославская ветчина? — проворчал Щукин. — Вкус.
— У вас вкус вкусный, а у Геннадия с почесунчиком, — объяснил Ту Фта. — Хотя, конечно, и у него вкусно, не то что из розетки.
— Вы и к розетке присасывались? — скорее констатировал, чем поразился Щукин, так как его подозрение, отчего отключился холодильник, подтвердилось. Собственно, а почему бы и нет? Энергия есть энергия. Не все ли равно, откуда выкачивать джоули?
— Да, присасывались, — с достоинством ответил Ту Фта. — Мы не хотим жить в долг. Мы желаем самостоятельности.
— Но я плачу за энергию, которая в этих розетках, — сказал Щукин. — Иди проверь, вон на счетчике в коридоре мотает. Поди, сотню киловатт сожрали. Чуть КЗ не устроили.
— Какой вы бессердечный. Зум-зум, — произнес Ту Фта. — У нас чуть-чуть не произошло ЧП, а вы — КЗ. Интонация у эмбриона была весьма свободолюбивая, и это Щукин не преминул заметить.
— Кто клянчил джоули? — вопросил он. — Я или ты? Запомни, ты у меня должник.
— Вернем сторицей, — перебил его Ту Фта. Это уже ни в какие ворота не лезло. Это граничило с наглостью.
— Верни, — сказал Щукин и тут же содрогнулся от сильного электрического разряда в область копчика. — Ладно, угомонись. Не к спеху. Хлопнула входная дверь. Пришла Валентина.
— Сидите тут, — сказал Щукин инопланетянам и вышел в коридор. Он еще не осознал, что инициатива перешла в «руки» Ту Фты. В свое время Валентина работала в цирковом кордебалете и была стройной эффектной девицей с длинными красивыми ногами. После замужества она уже через год имела сына Олежку и почетное звание домашней хозяйки. Сначала это ей нравилось, но потом как-то стало не хватать денег и независимости от охамевшего Щукина, который возомнил себя монополистом. Когда она это поняла, было поздно. Стройность и умение выходить в шпагат куда-то исчезли, а красивые длинные ноги администрация была способна оценить лишь у незамужних и достаточно уступчивых юных дев. К тому же началось неудержимое расширение талии. С такими параметрами кордебалет противопоказан. Валентина смирилась с участью быть женой грубого Щукина, и это смирение в конце-концов привело к тому, что он стал относиться к ней помягче, поделикатнее. А когда во время очередных гастролей она взяла на себя обузу кормить «верхних» — вечно голодную ораву из трех мальчишек и одной девчонки — и блестяще с этим справилась. Щукин совсем размяк.
Вопрос о личном поваре, няньке и докторе был решен. Валентина оказалась непременной участницей всех, в том числе и зарубежных, поездок. В Валентине жил мощный дух материнства, заставляющий ее опекать слабых и обездоленных. К таким горемыкам она относила Генку, напрочь отметая щукинские намеки на то, что Страстоперцев — мирской захребетник. Итак, Валентина вслед за мужем вошла на кухню, увидела там понурого Страстоперцева, у которого громко бурчало в животе, и воскликнула:
— Генка, ты, поди, голодный.
— Предлагал молока — не желает, — ввернул Щукин.
— Кислого, — сварливо сказал Страстоперцев. Он даже не заметил, что у Валентины новая прическа. Когда Генка был голоден, дух кавалера в нем напрочь отсутствовал.
— Гуляш, надеюсь, не весь употребил? — спросила Валентина у Щукина.
— Какой гуляш? — притворился Эраст.
— Значит, употребил, — Валентина сняла крышку с кастрюльки и обрадовалась. — Слава Богу, не весь. Ты, Ген, не расстраивайся, через десять минут поспеют макароны, и тогда отведешь душу. Покури пока. И, чтобы не запачкать платье, стала надевать нарядный фартук.
— Валюша, — расцвел Страстоперцев, — ты прелесть. Зачем тебе Щукин? Возьми лучше меня. Щукин хмыкнул и направился в спальню.
— Ту Фта, — позвал он. — Ты здесь? Пожевать хочешь? А? Я говорю: джоулей хочешь?
— Хочу, — угрюмо ответил эмбрион. — Я теперь кормящий опекун.
Кормораздатчик.
— Джоули-то генкины, — предупредил Щукин. — Так что это даже не в долг.
— Благодарствую, — невнятно пробурчал Ту Фта.
— Тогда давайте за мной на кухню, — сказал Щукин, — Как только Геннадий приступит к завтраку, вы приступайте к Геннадию. Но только тихо, без шума. Ту Фта помолчал, потом спросил:
— А ты не можешь приступить к завтраку вместо Геннадия? Это «ты» покоробило Щукина.
— Что за «ты»? Какой я тебе «ты»? Ты всегда к старшим обращаешься на «ты», щенок?
— Я не щенок, — сказал Ту Фта чеканным голосом юного пионера, а известный астропсихолог. К тому же я капитан, куча-маруча. Долг вернуть?
— Не к спеху, — мгновенно отреагировал Щукин. — А почему, собственно, ты меня просишь поесть? Я уже ел. Надо отдать должное: он начал понимать, что Ту Фта с его электрической дубинкой опасен, поэтому с ним надо быть полюбезнее.
— У тебя джоули безотходные, — произнес эмбрион. — Превосходно усваиваются. Для малышей самая подходящая пища. Если бы не это… Ту Фта внезапно замолчал.
— То что? — насторожился Щукин. Ту Фта молчал.
— То вы бы предпочли другой дом? — допытывался Щукин. — Так тебя надо понимать? И завел;
— Эх, Ту Фта, Ту Фта. Я ведь тебе помог в трудную минуту. Я ведь не сказал тебе: иди-ка ты, парень, откуда пришел, нет у меня лишних джоулей. Я тебе что сказал? Бери.
— Но с условием, — с вызовом уточнил эмбрион.
— А как же? — Щукин притворился удивленным. — Даже в школе детей учат, что энергия за здорово живешь не пропадает. Как же моя энергия возьмет да пропадет? Это, брат, не дело. Ой! Он содрогнулся от мощного электрического разряда в многострадальный копчик. Это было не только очень больно, но и унизительно, так как ассоциировалось с хорошим пинком.
— Спасибо, приятель, — произнес Щукин обиженно. — Ты хоть предупреждай.
— Не нравится? — с ехидством осведомился Ту Фта. — Я так и знал.
— Мне другое не нравится, — горько отозвался Щукин. — Раньше ты спрашивал разрешения, а теперь берешь джоули без спросу. Как только ты скумекал, что можешь прикарманивать энергию тайно, то сразу возомнил себя пупком. На «ты» перешел.
— Зум-зум, — плотоядно сказал Ту Фта. — Папавиончи ган. С «алабашлы» это значит — ликвидировать. Ты зум-зум.
— Какой еще зум-зум? — не понял Щукин, припоминая, что уже слышал это слово.
— Зум-зум — это то же, что бандит, — ответил Ту Фта. — Он неотесан, груб, драчлив. Он убийца. Он сквернословит, пьет неразбавленный эфир, совращает ультракоротких волнушек, избивает коротковолновиков. Он опасен для личности и для общества и подлежит уничтожению.
— Вот те на, — опешил Щукин. — А я-то здесь при чем?
— Ты ненавидишь меня и моих малышей, — сказал Ту Фта. — Ты бессердечен, туп и жаден. Ты просишь обесточить Геннадия. Ты никого не любишь. Только себя.
— Да не прошу я обесточить Геннадия, — возразил Щукин. — Я пошутить хочу. Похохмить. Тут понимаешь, в чем хохма? Он жует, жует, жует, а все голодный, потому что вы из него эти джоули, которые он заглатывает, отсасываете. Понял? И потом, он же пристает к моей законной супруге.
— Нет, ты, пожалуй, не зум-зум, — сказал Ту Фта. — Я должен подумать, кто ты есть. Ясно одно… И замолчал, заставив Щукина по дороге на кухню гадать о недосказанном. Генка с Валентиной сидели друг против друга за маленьким кухонным столом и молча курили. В кастрюле на плите булькали макароны, а в раскрытое настежь окно врывались звуки московской улицы с ее напряженным транспортным движением и однообразным шарканьем множества подошв.