— Ты с кем это там контакт наводишь, дорогой? — спросила Валентина. — Думаешь, мы пеньки глухие?
— Я ничего не навожу и ничего не думаю, — сказал Щукин.
— Он и давеча удалялся, — вспомнил Страстоперцев. — А я все никак не пойму: чего это он там сам с собой бубнит?
— Молчи, грусть, — огрызнулся Щукин, усаживаясь на табуретку.
— Не знаю, чем ты в своей берлоге в одиночку занимаешься, но догадываюсь. Генка хохотнул, а Валентина возвышенно сказала:
— Все, что угодно, только после развода не уходи к Зинаиде.
Щукин во Страстоперцевым переглянулись, пожали плечами, после чего Генка осведомился:
— К какой Зинаиде, дорогая?
— Ах, дорогая!? — пылко бросил Щукин.
— Из сорок седьмой квартиры, — потупилась Валентина. Щукин со Страстоперцевым дружно хмыкнули. Зинаиде из сорок седьмой, старой деве, обладающей отвратительнейшим характером, было то ли под семьдесят, то ли под восемьдесят, и она держала в своей однокомнатной квартире добрый десяток кошек. Впрочем, Щукин тут же сделал суровое лицо и процедил:
— Это моё личное дело, где я пригрею свои старые кости. Я смотрю, вы здесь не теряли времени даром. К барьеру, Геннадий, к барьеру. Чем будем стреляться?.. Есть кислое молоко.
— Из кислого молока пули не те, — засомневался Страстоперцев.
— К тому же я должен действовать наверняка. Что, если я погибну?
Тебе-то хорошо со своей Зинаидой.
— Не трожь мою Зинаиду, — сказал Щукин.
— Ну так не будем стреляться, — предложил Страстоперцев. — Ты тихо уходишь в сорок седьмую, а я остаюсь в шестьдесят четвертой.
— Держите меня крепче, — сказал Щукин, оставаясь на месте. — Валентина, тебе этот человек очень дорог?
— Я люблю людей, — демократично ответила Валентина.
— Значит, не очень, — сделал вывод Щукин. — А жаль. Он, между прочим, на драндулете.
— Я на заправку, — сказал Страстоперцев.
— Молчи, грусть, — Щукин потянулся за генкиными сигаретами. — Хочу в рембыттехнику податься. Ты в Смолево? В Смолево. Это по дороге.
— А чего, ты, собственно, забыл в этой рембыттехнике? — удивился Страстоперцев.
— А что плохого? — спросила Валентина. После этого она встала из-за стола и пошла промывать макароны.
У Генки Страстоперцева всегда был завидный аппетит. Щукин не смог бы припомнить случая, чтобы Генка отказался перекусить. Ну а Валентине было приятно покормить оголодавшего в одиночестве Страстоперцева. Вот и сейчас, глядя, как тот уминает гуляш с макаронами, она тихо радовалась, но спросила почему-то совсем о другом:
— Ты чего это вырядился под путевого работника? Имелась в виду генкина ярко-оранжевая безрукавка.
— Трейд марк, — сообщил Страстоперцев, свободной рукой почесывая левый бок. — Амуниция путешественника. Тяга, так сказать, в дальние страны. У вас клопы, что ли? Теперь уже он, не прекращая есть, чесал шею.
— Как бы вшей не занес, — забеспокоился Щукин, подозревая, впрочем, что это работа Ту Фты и его малюток.
— Да уж, Геночка, ты прямо как шелудивый пес, — сказала Валентина, жалеючи. — Видели бы тебя твои студенты.
— А что студенты — не люди? — отозвался Страстоперцев, яростно почесываясь. — Кончит ВУЗ, если дурак — пойдет на фабрику, если умный — пойдет в кооператив. А может и в рембыттехнику податься.
Это чуть лучше фабрики.
— Поняла намек? — обратился Щукин к жене. — Он хочет сказать, что я чуть лучше студента. В это время Страстоперцев кончил есть, бросил вилку и понес было освободившуюся руку к макушке, но, кажется, уже нигде не чесалось.
— Фу ты, отпустило, — сообщил он шепотом, как бы не веря, что враг ушел.
— По-моему, он имеет в виду, что твоя рембыттехника лучше фабрики, а бизнес лучше рембыттехники, — сказала Валентина. — По деньгам-то, может, и лучше, да дело больно уж шаткое.
— Что-то вроде бы как поел, а вроде бы как и не поел, — тихо произнес Страстоперцев, в сомнении поглаживая живот. — Хотя с другой стороны переедать вредно… Если бы не было свидетелей, что уже ел, можно было бы попросить поесть еще…
— Ты чего там бубнишь? — спросил Щукин. — Бубни погромче. Страстоперцев обреченно махнул рукой и сдался:
— Давайте чаю. И булку с маслом. После чего сказал:
— Не ходил бы ты, старик, в рембыттехнику. Одичаешь. Жуликом станешь. Ты ж мимо телевизора спокойно не пройдешь, чтобы не свистнуть микросхему-другую. Быстренько вниз-то покатишься. Заловят тебя как-нибудь на месте преступления и пальцем покажут: вот он — гад. Из-за копейки погоришь. То ли дело — личная собственность, — Генка взял сигарету, закурил, вслед за чем поправился: — Прошу прощения, не личная — частная.
— Это что в лоб, что по лбу, — заметил Щукин.
— Знаю я одно заведение — пальчики оближешь, — Страстоперцев выпустил толстую струю дыма, поморщился и недоверчиво посмотрел на сигарету. — Названьице, конечно, так себе, но деньгу делают приличную. Фирма «Чувяк».
— Как, как? — спросил Щукин. — Это чем же они занимаются?
— Туфли, сапоги, — сказал Страстоперцев. — Что они в эти сигареты запихивают?
— Из меня сапожник, как из бабушки футболист, — засомневался Щукин.
— Я же не предлагаю тебе шить сандалии, — отозвался Страстоперцев с видом начальника отдела кадров. — В любой фирме есть работа по душе. Например, снабжение. Или — административная деятельность. Ну и так далее. Вплоть до личной охраны директора.
Фамилия у него Наперстюк.
— И много выходит на нос? — поинтересовался Щукин.
— До тысячи баксов, — хладнокровно ответил Страстоперцев. — Как договоришься.
— Давайте пить чай, — вмешалась Валентина. — Генка, бросай курить.
— Уговорил, — сказал Щукин. — Быстренько пей чай и поехали к Наперстюку.
— Мне в другую сторону, — возразил Генка.
— Я тебя за язык тянул? — спросил Щукин. — Не тянул. Значит, вези. Генка впился зубами в бутерброд с маслом, пожевал, мрачно поглядывая на безжалостного Щукина, и начал яростно чесать макушку. Если откровенно, то в будущее самопального бизнеса Щукин не верил, и единственной причиной неверия было качество самопальной продукции. Он считал, что за такое качество изготовителя следовало бы либо немедленно арестовывать, либо сдавать за валюту на прокорм каннибалам с черного континента. Однако тысяча баксов есть тысяча баксов, да и Генка в серьезных делах обычно не подводил. Короче, Щукин решил разведать обстановку с «Чувяком». А если он что-то решил, преград для него не существовало. В ту самую минуту, когда он вознамерился заявить Страстоперцеву, уцепившему очередной бутерброд, что пора бы и честь знать, по коням, мол, раздался голос Ту Фты:
— Уединимся, Щукин. Надо пообщаться. Щукин невольно взглянул на присутствующих, но Ту Фта успокоил:
— Они не слышат. Сейчас дребезжит персонально твоя барабанная перепонка. Действительно, Валентина и Страстоперцев никак не отреагировали на посторонние звуки.
— А теперь встань, — продолжал эмбрион. — Опусти руки. Кругом.
Вперед шагом марш. Может быть, команда прозвучала иначе, но Щукин воспринял ее именно так. Руки у него безвольно опустились, туловище крутнулось вокруг левого плеча, а ноги сами собой понесли вон из кухни. Будто кто-то схватил за шиворот и повел насильно, не спрашивая — нравится это или не нравится хозяину шиворота. В лоджии невидимая сила отпустила.
— Я бы попросил без рук, — начал было Щукин, но Ту Фта бесцеремонно перебил его:
— У меня нет рук. Я управляю тобой без рук. Я могу управлять всеми аборигенами, которые попадают в сферу моего влияния.
— А какая у тебя сфера влияния? — спросил Щукин уныло. — Километр? Два?
— Нет, я еще не настолько силен, — сказал Ту Фта. — Но это ничего не значит. Я регулярно крепну. «И регулярно наглеешь», — подумал Щукин и, посмотрев в окно, обнаружил, что справа над крышами появились серые клочковатые облака — предвестники скорого дождя.
— Что это Геннадий весь исчесался? — спросил он, думая о том, что Ту Фта со своей компанией способен наломать хороших дров. — Я же не чешусь, когда вы берете мои джоули.
— Вихревые токи, — туманно объяснил Ту Фта. — Почесунчики. Они и нам противны. Вот у тебя нет вихревых токов, и нам приятно потреблять твою энергию.
— Чтоб тебе подавиться моей энергией, — пробормотал Щукин, а вслух спросил: — О чем хотел поговорить?
— Есть два момента, — высокопарно сказал эмбрион. — Первый: я слушал вашу беседу и поражался убогости вашего мышления. Нет, чтобы поразмышлять о характере распространения четвертой подгармоники в квазиупругой среде, поточить свой зажиревший ум о гранит науки, так нет — лучше они будут о какой-то Зинаиде трепать языки. Как все аборигены, вы непроходимо тупы. А где тупость, там и жестокость.
— Сдалась мне твоя подгармоника, — проворчал Щукин.
— Если корову поить водкой, то и молоко у нее будет с градусом, — объявил Ту Фта. — Мои малыши кормятся твоими джоулями, и у них безнадежно портится характер. Им передается твое хамство. А мне это ни к чему. Мы явились сюда с великой миссией.
— Вас звали? — осведомился Щукин.
— Мы — великий народ, — не слушая его, сказал Ту Фта. — Мы хотели научить вас добру, терпимости. Мы хотели дать вам знания.
— А мы разве против? — деланно удивился Щукин.
— Но сейчас я все больше склоняюсь к мысли, что вы бесполезны, как прошлогодний винегрет, — продолжал эмбрион. Образ прошлогоднего винегрета был не особенно понятен Щукину, поэтому он грубовато спросил:
— А от вас какая польза? Вы только и делаете, что набиваете брюхо. Это было очень смелое заявление. От неприятностей Щукина спасло только то, что Ту Фта умел мыслить логически.
— Ты прав, насекомое, — проскрипел пришелец. — Пока мы действительно набираемся сил и ничего не производим. Всему свое время. А теперь я хотел бы перейти ко второму моменту. Итак, я сообщал, что наш крейсер взорвался на высоте пятнадцать километров двести метров в результате какой-то химической реакции. Так вот, мы тут посовещались и пришли к мнению, что дело, пожалуй, не во вредных примесях вашей убогой атмосферы. В последнюю секунду штурман наблюдал на локаторе неизвестное тело, которое шло наперерез нашему курсу. Ту Фта выжидательно замолчал.