Алексей Викторович был настоящим творческим руководителем. Под его началом находились архитекторы с различными индивидуальными свойствами, но он не подавлял их своим авторитетом. Совершая регулярно обходы всех рабочих помещений, Алексей Викторович в присутствии помощников никогда не распекал авторов, хотя не исключено, что он это делал без нас. Замечания, которые он высказывал, всегда были обоснованны и преподносились в такой форме, что не учесть их в дальнейшем становилось невозможно. Например, я помню, что в одном из проектов башня увенчивалась высоким барабаном, покрытым многорядным рельефом, на котором стояла огромных размеров статуя. Алексей Викторович указал на несоответствие такого сочетания, сказав, что «статуя давит виноград», и при этом он даже потопал ногами, как это делают давильщики. Конечно, после приведенного сравнения рельефы были стерты, отчего статуя значительно выиграла.
Разница между Щусевым — ведущим общее руководство, и Щусевым — ведущим собственное проектирование, огромна.
В мастерской Алексея Викторовича называли МАСТЕРОМ. МАСТЕР сказал… когда придет МАСТЕР… МАСТЕР недоволен…
В те времена работали подолгу. Каждый вечер сами сотрудники устраивали чай. Буфетчица оставляла ключ от шкапа с посудой. Продукты покупались в ближайших магазинах. Заваривался крепчайший чай, и мне поручали приглашать к нему Алексея Викторовича. Чаще всего он принимал приглашение и приходил к нам. Чай он пил без сахара и никогда ничего не ел. Если у него бывало хорошее настроение, начинал рассказывать. Рассказывал он о разном.
Акварельный кружок. Занятия проходили в помещении того же буфета. Стоял натюрморт: на фоне светлой стены — красный поднос, стеклянный кувшин с водой, хрустальная ваза с яблоками и две тряпочки, желтая и розовая. Народу занималось много — человек двадцать.
Писали уже несколько сеансов. Я заканчивала свою акварель и отошла от мольберта посмотреть на работу издали. Появился Щусев, и все закричали: «Алексей Викторович, не смотрите! Ни у кого ничего не вышло!» — «Как не вышло? А это чья работа?» — и указал на мою. Он дал мне несколько советов, как довести акварель до конца. Этот натюрморт и сегодня висит у меня на стене, не потому что он мне самой так нравится, а потому что его похвалил Алексей Викторович.
Законченные проекты выносились на обсуждение мастерской. Проекты Алексея Викторовича — наравне с другими. После доклада автора начиналось обсуждение, и, если оно шло вяло или не находилось достаточного числа желающих выступить, Алексей Викторович вызывал поименно молодых архитекторов и часто своих оппонентов. Одним из таких идейных противников Алексея Викторовича был Федор Степанович Кравцов, человек убежденный и честный, не считавший возможным говорить иначе, чем думать. Так, если Кравцов не выступал сам, Алексей Викторович просил его высказать свое мнение.
Общее собрание мастерской. Клеймят позором «врага Родины» маршала Тухачевского. Руководитель мастерской академик Щусев берет слово и говорит всем нам, что он лично знает Тухачевского и тот не может быть изменником и врагом, что он может поручиться в том, что это ошибка или клевета»[111].
Слова бывшей сотрудницы Щусева о его смелых высказываниях по поводу разворачивавшихся в то время репрессий подтверждаются воспоминаниями Н. С. Хрущева:
«И вдруг Якир и вся эта группа — враги народа? Тогда еще не было сомнений насчет того, что они могут оказаться жертвами клеветы. Суд был составлен из авторитетных людей, председателем суда был маршал Егоров. Потом и Егоров пал жертвой этого же произвола. Но тогда у нас ничто не вызывало сомнений. Единственным человеком из тех, кого я знал, высказавший сомнение в виновности Якира, был академик архитектуры Щусев. Как мне потом доложили, он, выступив на собрании архитекторов, сказал, что хорошо знал Якира и с большим уважением относился к нему. Щусев был замечательным человеком. Мы же в то время к нему относились настороженно, считали, что это человек прошлого, что он строил только церкви, был принят царем Николаем II. Он был острым на язык, говорил всегда, что думал, а ведь не всегда это импонировало людям того времени и их настроениям. Вот и в данном случае он сказал, что он сам из Кишинева и знавал дядю Якира, врача и очень уважаемого господина. Поэтому не может допустить, чтобы оказался злодеем или каким-то преступником его племянник. И он не подал своего голоса в осуждение Якира.
Все это было доложено Сталину, но Сталин сдержался, и ничего не было предпринято против Щусева. Я не говорю, конечно, что Щусев был прорицателем и видел, что обвинение несостоятельно. Это простое совпадение, но для Щусева — приятное совпадение. Я потом сблизился с Алексеем Викторовичем Щусевым, когда вновь работал на Украине. Он неоднократно приезжал в Киев, и я беседовал с ним. Помню, как-то весной, когда еще было холодно, чтобы купаться, бродил он по Киеву, а потом я беседовал с ним: «Ну как, — говорю, — Алексей Викторович, дела?» — «Да, вот, ходил, смотрел Киев. Прекрасный город, прекрасный». — «А куда же вы ходили?» — «Я поехал на Труханов остров, взял лодочку, разделся там на песочке и грелся. Потом пошел откушать пирожков на базаре»[112].
В своей мастерской в 1930-е годы Щусев руководит созданием многих интереснейших проектов — жилых домов на Ростовской и Смоленской набережных и на Большой Калужской улице, Большого Москворецкого моста, реконструкцией Триумфальной площади, площади Крестьянской Заставы и т. д.
Проектируя в 1937 году совместно с архитектором Патваканом Сардаряном Большой Москворецкий мост, Щусев задумался над его декоративным оформлением. Для воплощения своих замыслов он пригласил одного из лучших скульпторов того времени — Веру Мухину. Автор «Рабочего и колхозницы» должна была создать ряд скульптур, призванных украсить въезды на новый грандиозный московский мост. Задание вызвало неожиданные противоречия между двумя мэтрами, каждый из которых имел все права на то, чтобы именно свою точку зрения считать истиной в последней инстанции. Камнем преткновения стало место размещения скульптур. Щусев полагал, что на каждом из четырех пилонов моста должна стоять скульптурная композиция.
Не раз и не два приходила Мухина в мастерскую Щусева с эскизами, чтобы доказать Алексею Викторовичу обратное: она считала, что скульптуры были бы уместны только на том конце моста, что упирается в Замоскворечье. Спор был принципиальный, Щусев никак не хотел соглашаться с Мухиной, что «около Красной площади современная реалистическая скульптура будет «спорить» с находящимися рядом башнями Кремля и многоцветьем храма Василия Блаженного», — вспоминал сын скульптора Алексея Замкова Всеволод.
В конце концов, женская логика одержала верх, Щусев согласился. Мухина плодотворно потрудилась, предложив несколько вариантов скульптурных композиций. Первый вариант: однофигурные скульптуры «Земля», изображающая женщину с корзиной плодов, и «Море» — мужчина с рыбой в руках. Второй, уже двухфигурный, вариант: «Плодородие» и «Хлеб», где главными действующими лицами были сидящие обнаженные по пояс девушки, державшие над головами, соответственно, корзину с плодами и пшеничные снопы. Одобрил Щусев и третий вариант: многофигурные композиции «Пламя Революции» и «Гимн Интернационала». Но в итоге остановились все же на втором варианте.
И вот в конце работы, когда Мухина уже, как говорится, спала и видела свои скульптуры на Большом Москворецком мосту, вдруг выяснилось, что деньги, запланированные на них, целиком ушли на каменную облицовку моста. Разочарованию Веры Игнатьевны не было границ. Ведь она вложила в эти работы всю свою душу. Недаром перед смертью, в 1953 году, она просила учеников обязательно отлить скульптуры «Земля» и «Море» в натуральную величину и добиться их установки в достойном для этого месте, что и было сделано в окрестностях Лужников.
А при жизни Мухиной, в 1939 году, была отлита лишь одна скульптура «Хлеб», к тому времени Большой Москворецкий мост уже был построен, но места для нее уже не нашлось. Ныне «Хлеб» прозябает в парке на севере Москвы. А Мухина после этого случая больше никогда не работала с Щусевым. А зря…
ЩУСЕВ ПРОЕКТИРУЕТ ДВОРЕЦ СОВЕТОВ
Участвует Щусев и в конкурсе на Дворец Советов (справедливо считающемся поворотным моментом в развитии советской архитектуры). Конкурс этот был объявлен в 1931 году, еще до памятного постановления о творческих союзах, и проходил в несколько этапов, включая Предварительный и Всесоюзный открытые конкурсы, на которых архитекторы были призваны воплотить образ «трибуны трибун», «пролетарского чуда», «всесоюзной вышки».
Всесоюзная вышка, откуда…
Мощным кличем не раз на весь мир прогремит
Наших слов динамит —
это слова Демьяна Бедного, как всегда оперативно и незатейливо откликнувшегося на очередной призыв партии и правительства.
На предварительный тур Щусев представил проект в стиле конструктивизма. Однако ни его проект, ни работы коллег не были приняты. Первый этап конкурса не принес удачи никому из архитекторов, оно и понятно — совсем немного времени оставалось до того самого крутого поворота в развитии советского искусства.
И вот уже в одном из постановлений Совета строительства в феврале 1932 года говорится о том, каким, по мнению власти, должен быть будущий дворец: «Здание Дворца Советов должно быть размещено на площади открыто, и ограждение ее колоннадами или другими сооружениями, нарушающими впечатление открытого расположения, не допускается… Преобладающую во многих проектах приземистость здания необходимо преодолеть смелой высотной композицией сооружения. При этом желательно дать зданию завершающее возглавление и вместе с тем избежать в оформлении храмовых мотивов».
«Храмовые мотивы» — это словно предупреждение Щусеву от возможного применения им богатейшего опыта строительства церквей, накопленного до 1917 года. И далее: «Монументальность, простота, цельность и изящество архитектурного оформления Дворца Советов, долженствующего отражать величие нашей социалистической стройки, не нашли своего законченного решения ни в одн