[20].
Но учиться не стало легче, поскольку в расписании прибавилось предметов, причем сложных. Будущие архитекторы усиленно штудировали не только геометрию, но и геодезию, нивелирование, статику и динамику, стереотомию, а на заключительных курсах — теорию гражданской архитектуры, историю зодчества и «славных архитекторов», а еще «правила гидравлической архитектуры относительно до сооружения мельниц, мостов, дорог, каналов, плотин и шлюзов».
Николай I в 1830 году своим «Прибавлением к установлениям Императорской Академии художеств» внес еще большие изменения в правила приема в академию, повысив возраст поступающих до четырнадцати лет. Обосновывалось это тем, что «вследствие слишком юного возраста учеников подготовительного при академии училища, в них не могла тогда еще определяться и проявляться любовь и способности к художествам». А поступающим в архитектурный класс следовало знать черчение. Наконец, выпускники академии могли претендовать на звание классных и неклассных художников.
В 1840 году воспитательное училище при академии было и вовсе упразднено. Все прочие предметы, кроме преподавания изящных искусств и сопутствующим им дисциплинам, были отменены: «Преподавание наук также отменяется, поелику поступающие в Академию ученики могут проходить оныя в гимназиях и других учебных заведениях».
А в 1859 году был принят новый устав академии, по его правилам и предстояло учиться Щусеву первые два года. Руководили учебным процессом два ректора — по живописи и скульптуре, а также по архитектуре. На курс обучения принимали молодых людей в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Будущим студентам вменялось в обязанность владеть такими навыками в изобразительном искусстве, которые позволили бы им выдержать вступительные испытания по рисованию с гипсовых голов.
«По уставу Академии художеств 1859 года, — писал Илья Репин, — при Академии был научный курс, растянутый на шесть лет. Кроме специальных предметов проходились и некоторые элементарные — физика, часть химии, всеобщая история, русская словесность (входила психология), история церкви, Закон Божий и еще что-то — по две лекции в день: утром от половины восьмого до девяти с половиной и днем от трех до четырех с половиной.
Считалось три курса, так как каждый курс шел два года».
И, наконец, последний академический устав 1893 года, принятый уже в разгар учебы Щусева, учредил при академии Высшее художественное училище живописи, скульптуры и архитектуры, принимавшее в свои ряды представителей всех сословий, имевших за плечами шесть классов гимназии. Свободы для развития молодых талантов было предоставлено этим уставом более чем достаточно. А уж для Щусева такие условия были просто необходимы.
В АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ
За многие прошедшие со дня основания академии годы неусыпное императорское внимание превратило ее в крупнейшую художественную школу Российской империи, воспитавшую немало выдающихся учеников, среди которых в первую очередь следует назвать живописцев — Федора Рокотова, Дмитрия Левицкого, Ореста Кипренского, Василия Тропинина, Сильвестра Щедрина, Карла Брюллова, Александра Иванова, Павла Федотова, Ивана Крамского, Василия Сурикова, Валентина Серова, Илью Репина, Игоря Грабаря, а также архитекторов — Василия Баженова, Андрея Воронихина, Андреяна Захарова, Василия Стасова и скульптуров — Федота Шубина, Михаила Козловского, Ивана Мартоса, Петра Клодта, Марка Антокольского и других. В эту блестящую творческую плеяду входит и Алексей Щусев.
Восемнадцатилетний юноша из провинциального Кишинева попал не просто в высшее учебное заведение, а в храм трех искусств. Уже само здание академии на Университетской набережной Невы, выстроенное в 1764–1788 годах по проекту выдающихся зодчих Жана Батиста Валлен-Деламота и Александра Кокоринова, внушало трепет всем входящим в его своды. По сути, это был один из первых воплощенных в камне символов просвещенной екатерининской эпохи.
В том году, когда Алексей Щусев вступил в стены академии, она переживала непростые времена, став объектом критики со стороны прогрессивной художественной общественности, приравнявшей само слово «академия» к понятиям «догма и консерватизм». Особенно непримирим был критик Владимир Васильевич Стасов, считая академию реакционным учреждением, преградой на пути развития подлинного русского искусства.
Вопрос о необходимости перестройки образовательного процесса академии обсуждался давно. Еще в 1863 году группа выпускников академии во главе с Иваном Николаевичем Крамским демонстративно и со скандалом отказалась от участия в конкурсе на большую золотую медаль, приуроченном к столетнему юбилею академии. Дело в том, что в соответствии с многолетней традицией, складывавшейся еще с екатерининских времен, в конкурсе на большую золотую медаль «Первого достоинства», позволявшую получить право на шестилетнее проживание в Италии за счет Императорской Академии художеств, могли принимать участие лишь обладатели малой золотой медали «За успех в рисовании».
Вопрос финансирования всегда был краеугольным камнем художественной политики, особенно если главным спонсором являлось государство. Российская империя щедро оплачивала творческие отпуска своих выдающихся художников. Обладатели большой золотой медали могли рассчитывать на весьма приличную пенсию — 1500 золотых рублей в год, что позволяло им безбедно существовать и полностью сосредоточиться на творчестве, не задумываясь о том, как добыть деньги на пропитание.
Но войти в число избранных было ох как непросто. Объявив участникам конкурса темы для будущих картин, их на сутки закрывали в мастерских. За 24 часа художники должны были не только выдумать сюжет, но и нарисовать эскиз своего произведения. Однако в том самом 1863 году правила были изменены. Среди прочего, художникам запретили участвовать в конкурсе более одного раза, кроме того, они были лишены возможности свободного выбора сюжета картины. В ответ на это бунтовщики потребовали вернуться к прежним правилам. История кончилась исключением из академии художников, организовавших свою собственную «Артель».
В этой связи выпускник академии 1870 года Илья Репин отмечал: «Академия художеств была тогда немало порицаема и осмеяна нашей журналистикой; лучшие силы молодежи недоучивались и бросали ее. За тринадцатью знаменитыми артельщиками тянулись нередко… Ученики, даже самые прилежные к науке, в продолжение первых двух курсов в четыре года так перетягивались в сторону искусства, что обыкновенно третий и четвертый курсы все редели, пустели, и инспекции надо было принимать меры к понуканию учеников посещать лекции и являться на экзамены. Разумеется, единственная строгая мера — исключение из списка учеников. После каникул вывешивался список имен, переведенных в число вольнослушателей за неявку на экзамены».
Впоследствии, будучи уже непререкаемым авторитетом, Щусев любил пересказывать услышанную им в студенчестве историю, характеризующую отношения в академии и передававшуюся от одного поколения учеников к другому. Как-то один из учеников, показывая ректору свои этюды, решил с ним поздороваться и протянул ему руку, на что услышал: «Это не требуется!»
Итак, Щусев застал академию на переправе, «это было время противостояния и борьбы различных художественных концепций и группировок, время напряженных поисков идеала и разочарований в нем, время острых социальных столкновений, крушения вековых устоев и рождения новых надежд»[21].
Старое искусство отмирало, зарождалось новое. Но учиться Щусев начал еще на тех принципах, что были заложены академическим уставом 1859 года. Он так вспоминал о старых академических устоях в автобиографии: «Большинству профессоров было уже более семидесяти лет. Им полагалось уйти в отставку, но они занимали в Академии квартиры и, как многим старым людям, им казалось, что они еще молоды и могут работать. Их не решались отправить в отставку, а они сами не просились.
Многие профессора были из немцев, как и многие работники Петербурга, построенного в значительной мере на немецкой культуре; многие помнили, как строили Исаакиевский собор, и рассказывали нам малышам об этом. Один старый профессор с сожалением рассказывал нам, как там брали казенное имущество, кроме него одного.
У профессоров были великолепные классические знания, но они эти знания преподносили в такой форме, которая ошарашивала нас — молодежь. Они не снабжали нас особыми пояснениями, а просто задавали трудные задания. Нам показывали, что мы ничего не понимаем, и мы превращались в ничто от архитектуры, и только понемногу вырастали и начинали понимать, в чем сущность мастерства.
Проходило более полугода, прежде чем поступивший добивался приобщения к пониманию учебы. Старые профессора стояли на почве классики и лжеклассики. Классику изучали по материалам Альбертолли, Пиранези, Летаруйи и др. увражам (альбомам. — А. В.) прекрасной Академической библиотеки и по работам пенсионеров Академии, висевшим на стенах архитектурного класса, не говоря уже о прекрасных образцах в самом городе и его окрестностях»[22].
Преподавание в академии велось на двух отделениях: на первом готовили художников и скульпторов, а на втором — архитекторов. Но начальное образование ученики получали в общих классах. В одном классе учили рисовать античные головы, в другом — фигуры, в третьем — классические гравюры. А рисовать было с чего — академия помимо образовательной функции выполняла роль и собрания лучших образцов мирового классического искусства, экспонировавшихся в академическом музее.
Рисование студентам преподавал Павел Чистяков, в прошлом выпускник Академии художеств и золотой медалист. Чистякову обязаны первыми академическими уроками живописи немало прекрасных русских художников — Михаил Врубель, Василий Поленов, Виктор Васнецов, Виктор Борисов-Мусатов, Илья Остроухое и другие.