пять явно подтрунивая надо мной, называя по имени-отчеству. — Это именно о нём я тебе рассказывал с год назад, когда описывал пассаж[1], случившийся при нашей первой поездке на самобеглой коляске с Димой. — Он тогда обозвал изделие самого именитого немецкого автомобилестроителя жутким анахронизмом и пообещал мне показать, каким обязан быть автомобиль на самом деле. И, как я вижу, слово он своё сдержал, — погладив руками по полированным панелям из ценных пород дерева и коже своего кресла, не стал сдерживать улыбку император. То, что он видел и ощущал, ему явно нравилось. Недаром он считался в будущем большим ценителем автомобилей.
Считался в будущем! Звучит-то как неправильно! Ладно бы в прошлом! Но вот в будущем! И, тем не менее — считался.
— Я ещё и крестиком вышивать умею! — Нет, это я вслух не сказал. Лишь подумал. Сдержался. Да и не понял бы никто. Трудно жить в таком, не понимающем тебя, обществе!
Вместо слов я стал показывать товар лицом и всеми прочими интересными частями его тела.
Молча приподнявшись с сиденья, я дотянулся до подвешенного над головой плафона и щёлкнул переключателем, заставив зажечься упрятанную внутрь лампочку накаливания. И нет, это, увы, была не внутренняя проводка. Работала она от батареек встроенных в неё же. В общем, вышел тот же ручной фонарик, только внешний вид другой. Правда, лампочка — французская, а батарейка — американская, отчего мой отец рвал и метал. Есть у него определенный бзик на почве безудержного патриотизма — всё делать на своём заводе лишь из отечественных материалов, не смотря на цену. Мы с ним даже не единожды разругивались вдрызг по этому поводу. Но дело всё же делали. Да.
С проводкой же у нас пока всё сложно. Даже фары и те на батарейках. Маломощные. Слишком уж всё надо было делать быстро, чтобы к выставке успеть. Вот и облегчали себе работу, как могли. Потому в машине и топливо идёт самотёком, как в дешёвейших машинах Форда, и система охлаждения термосифонная — то есть без насоса. Опять же, как у древних фордов было. Короче, упрощали конструкцию и облегчали себе труд, как только было можно. Иначе провалились бы со сроками. Но всё равно, для 1896 года — сделали конфетку натуральную.
Следом за «дарением людям света» принялся крутить рукояткой, опуская стекло двери вниз, дабы внутрь начал проникать свежий воздух. А то так-то лето на дворе. Ездить в закрытом и нагревающемся на солнце автомобиле не самое приятное из удовольствий. Особенно ежели за прежние годы привык к полностью открытым экипажам и обдувающим лицо ветеркам.
Ну, радио, понятно, не было. Как и сдвигаемого люка на крыше. Зато ткнул пальцем в сторону двух оббитых блестючими латунными решетками воздуховодов и пояснил, что это зимняя система обогрева пассажиров. Доставляет тепло от двигателя к ногам владельцев автомобиля. Всё же это у нас лимузин. И такие машины априори водят не сами хозяева. Хозяева лишь наслаждаются ненапряжной поездкой из точки А в точку Б. И никак иначе! А потому комфорт — на первом месте!
При этом я опять же не молчал. Ведь был задан вопрос по флоту. И потому параллельно с работой руками, работал ещё и языком. И нет! К вылизыванию царственных ботинок это не имело никакого отношения! Даже в переносном смысле!
— Наш уважаемый Михаил Ильич, — обозначил я поклон в сторону шумно сопевшего на переднем сиденье Кази, — в нашу первую с ним встречу обронил такую фразу, что при нём был построен наш самый лучший броненосный крейсер — «Рюрик». Вот с тех пор мы с ним и не можем сойтись во мнениях по кораблям. Я ему твержу, рисую и доказываю на пальцах, что наступает эра кораблей с множественными орудиями главного калибра, размещенных, как минимум, в четырех башнях, а он мне в ответ твердит что-то про заветы отцов превозмогать противника своим бесстрашием и страшные таранные удары. В общем, про галерный флот Петра.
— Не было такого, малёк! Наговариваешь! — аж практически полностью развернулся на своём месте, явно пожелавший добраться до меня своими ручищами этот громкий человек.
— Ну как не было! Как не было! — крутя ручку дверных окошек, продолжал я «подниматься за чужой счёт». — Я вам про линейно возвышенны башни и залповую стрельбу с центральной системой наводки, а вы мне про засыпание противника тоннами снарядов среднего калибра вразнобой — вроде как их можно выстрелить побольше, глядишь, какой и попадет куда-то по закону больших чисел. Я вам про важность полного бронепояса, чтобы не хлебать разбитыми носом и кормой тысячи тонн воды и не терять спасительную скорость хода с остойчивостью, а вы мне про тараны оды поёте. — Перейдя ко второй пассажирской двери, я также начал опускать и там окно, чтобы нас обдувал небольшой сквознячок. — Я вам про новейшие оптические дальномеры и оптические прицелы, что позволяют прицельно бить на 10 верст, а вы мне про действенную дистанцию огня в десяток меньшую.
— Нет у нас вёрст! Кабельтовы у нас! И мили! — явно желал бы уже начинать пожимать мне шею, Кази, но под любопытствующими взглядами двух императорских особ был вынужден всячески сдерживаться. В том числе от применения ненормативной лексики и своего громоподобного голоса в полную его силу.
— Мили. Вёрсты. Кабельтовы. Да какая разница! — закончив с демонстрацией присутствующих в автомобиле пока ещё минимальных возможностей для обеспечения комфорта поездки, благоразумно уместился я на втором откидном кресле, что располагалось за водительским сиденьем. — Главное хвост! — опять же с трудом сдержался я. Всё же это было из другой оперы. — Главное не измерять всё в попугаях! — Хотя, нет. Это тоже было не то, отчего опять пришлось промолчать. Ох уж эти мне крылатые фразочки и выражения! Вот не дают спокойно жить! Постоянно всплывают в голове! А потом родные дома на меня косятся, как на блаженного. Ибо не ведают советского кинематографа и мультипликации! Прям жалко их всех. — Главное корабли надо строить для боя, а не для максимально комфортного несения мирной службы! Вот вы мне столько всего рассказывали про свой драгоценный «Рюрик» с его многочисленной артиллерией и минными аппаратами, а мой кораблик разобрал бы его на запчасти за считанные минуты боя, оставаясь вне зоны поражения. Просто за счёт новейших прицелов и практики ведения залпового огня множеством орудий крупного калибра разобрал бы.
— И так у меня с ним всегда, ваше величество, — прекратив надуваться дурной краской, выдохнул и как-то даже обмяк Михаил Ильич, посмотрев при этом на императора.
— Прошу прощения, что вмешиваюсь, — проявил невиданную по местным меркам дерзость мой отец, ворвавшись в беседу двух таких персон со своим скромным мнением. — Просто мой сын с детства видит всё иначе. Я, без ложной скромности скажу, до недавнего времени являлся в России ведущим специалистом по новейшим двигателям на газовом и жидком топливе. Но в то же время сейчас я на его фоне, как начинающий ученик художественной школы по сравнению с признанным всем миром мэтром. Как мэтр сразу видит всю глубину той или иной картины, тени, слои, игру красок, эмоции и много чего еще, что не доступно ученику, точно также Александр видит мир металла и огня. — О как завернул вставший на мою защиту папаня! У меня аж мурашки по спине побежали! Внушает! — Ему словно свыше было дано видеть в любом куске стали уже готовое изделие. Причём, замечу, не безумное и бесполезное, а очень интересное и ценное с технической точки зрения. К примеру, весь этот великолепный автомобиль на самом деле полностью его проект. Я лишь помогал в меру сил и возможностей с потребными расчётами. Сам бы до такого, я ещё долго не дошёл, оставшись на уровне того же господина Бенца. Потому прошу. Не держите на него зла, за такую манеру общения. Что-то Бог даёт, но что-то и забирает. Увы, благословив моего сына недюжинным умом технического склада, он у него отнял чувство меры и стыда!
— Да я и после нашей первой встречи понял, что его язык острее иной шпаги, — по-доброму хохотнул со своего места император и даже хитро подмигнул мне, мол, не робей, прорвемся. Видать, действительно понравилась моя машина! Это радует!
[1] Пассаж (устар.) — в значении неожиданного происшествия или странного случая.
Глава 9Достижения, однако!
Вернувшись из своих воспоминаний обратно в суровую действительность этого майского дня 1898 года, я сладко потянулся и, накинув свой рабочий халат, вышел в цех.
Это было нарушением правил техники безопасности, конечно. Ни тебе защитных ботинок со стальными носками, ни тебе каски с защитными очками. Даже беруши — и те никуда себе не вкрутил. Но так и время на дворе сейчас было такое — пофигистическое в этом плане. Кто в чём на работу приходил, тот в том и работал. И даже бухать прямо на рабочем месте кое-где не запрещали вовсе. Так и ходили работяги — со шкаликом, заботливо подвязанным верёвкой за шею, чтоб, значит, далеко за пойлом не надо было тянуться, как душа запросит. К чему всё это приводило, наверное, всем понятно.
Помнится мне, согласно статистическим данным, вплоть до 1930-х годов в тех же США ежедневно на своих рабочих местах погибало до 200 рабочих. Кого в станки затягивало, на кого груз сверху падал, кто сам падал под колёса всяких тележек, а кого вылетевшая из крепления деталь прибивала. По 60000 человек в год требовалось менять в связи с подобной убылью! И это не считая покалеченных, а также совершенно выгоревших от непосильных условий труда, которых мигом спроваживали за ворота фабрик пинком под зад. Особенно сильно это любили делать на заводах Форда. Текучка кадров там была страшнейшая. Редко кто более двух лет на том потогонном производстве выдерживал. Обычно полгода и всё, давайте следующего. Потому и принимали Штаты охотно всё новых и новых рабочих мигрантов, умалчивая о судьбе всех их предшественников, чьи семьи мгновенно пополняли собой армию бедняков, мелкого криминала и бездомных.
У нас тут на заводе в этом плане было всё куда как жёстче и надёжней. Технологом я был или не технологом в своё время? Успел уже немало что наладить и изменить, как в самом появившемся у нас новейшем оборудовании, так и в правилах поведения на рабочем месте. Это просто я один форсил лёгким пренебрежением к своим же собственным правилам. Что так-то было некрасиво. Но да чего уж говорить. Делать надо, а не говорить!