— Вы, наверное, хотели сказать — капитан Врангель? Фердинанд Петрович в своё время сделал очень немало для обеспечения навигации близ берегов русской Америки. Но я почему-то никогда не слышал о такой его фразе. — Просветил Губонин меня, тёмного, что, оказывается, был в истории отечественного мореплавания капитан с такой фамилией.
— Нет. Я не ошибся. Именно капитан Врунгель! Изобретатель судового двигателя на беличьей тяге. Неужели не слышали о нём никогда? — на максимально серьёзных щщах вопросил я у мичмана, на секунду даже повернувшись к нему лицом. Мол, как ты можешь не знать такого человека!
— Двигатель на беличьей тяге? — да, глаза у него действительно оказались очень круглыми и какими-то даже по-детски наивными. Мне даже стало чуточку стыдно за то, как я его сейчас гружу откровенным бредом. Но только чуточку! Вот совсем-совсем чуть-чуть! — Нет. Боюсь, что никогда не слышал, ни о сём агрегате, ни о таком человеке.
— Как же! Ведь история-то была нашумевшая в своё время! — если бы я мог оставить руль хоть на секунду, то, несомненно, всплеснул бы обеими руками от переизбытка эмоций. Мол, как это вообще возможно — быть моряком и не знать самого Врунгеля! — Когда на находящемся под его командованием колёсном пароходе, попавшем в зону сплошного штиля, закончилось всё топливо для паровой машины, и даже палубный настил был пущен на дрова, им на помощь пришёл живой груз, который судно и перевозило. Пятьдесят тысяч белок, что везли из Канады в Бразилию для открытия там огромной фермы по их разведению! В тёплой Бразилии-то орехов пруд пруди круглый год! Не то, что в холодной Канаде! Вот один предприимчивый джентльмен и решился на такой эксперимент. А тут штиль! И с каждым днём еды с водой для белок становилось всё меньше и меньше! А за них уплочено немало было! Вот капитан Врунгель и вышел из сложившегося положения, как сумел. Приказал матросам распустить на проволоку все имевшиеся клетки — всё равно белкам с судна некуда было деваться посреди-то моря-окияна. А после из этой проволоки они общими усилиями сплели огромное беговое колесо, которое и подсоединили к осям гребных колес заместо паровой машины. Ну и запустили внутрь самих лесных грызунов. А те и рады только поноситься всласть! Так вот на беличьей тяге и дочапали до порта назначения. Да как дочапали! С ветерком! Хвостатые-то пассажиры изрядно соскучились в своих загонах по привычной им активности, вот и дали жару! Как оказалось — полста тысяч беличьих индикаторных сил — это не хухры-мухры, а очень даже действенная мощь! Аж под девять узлов смогли выдавать на протяжении почти целой недели!
— Боюсь, что информация о столь забавном казусе прошла мимо меня, — сумев сохранить лицо, ровно произнес мой ушастый слушатель, который, наконец, осознал, что над ним банально подшучивают.
— Ха-ха-ха-ха-ха! — а это уже не сдержался минно-машинный квартирмейстер Горшечников. Система сброса торпед у нас стояла не пороховая, а пневматическая — как на носовом аппарате «Варяга», потому и пал выбор на него, как человека отвечавшего за схожую систему на крейсере. Только там давление воздуха било в кормовую часть торпеды, выбрасывая ту наружу, а у нас в поршень, что в свою очередь давил на головную часть боеприпаса и тем самым спихивал его в воду за нашей кормой. — Прошу прощения, ваш бродь. Не сдержался. Просто вспомнил названия остальных трёх катеров.
— А что с ними не так? — вопросительно уставился на своего подчинённого мичман.
— Всё с ними так! Не надо наводить напраслину на наши катерки! — не дав тому сказать хоть слово в ответ, встал я на защиту придуманных мною названий. — Тот, который идёт у нас головным, к примеру, называется «i». То есть, рождён для того, чтобы расставлять все точки над той самой «i» или же, говоря иным языком, ставить точку в споре! Ведь великолепное название для минного катера! Коротко и со смыслом! Плюс за всё время нашего тут пребывания, никто так и не догадался, чем на самом деле он являлся по своей сути. Впрочем, как и все прочие его систершипы.
— А два других? — с какой-то даже настороженностью поинтересовался мичман, прекрасно понимая, что просто так квартирмейстер ржать не стал бы. Субординация всё же являлась далеко не пустым звуком. Да и на счёт моего светлого образа у него уже начинали зарождаться в голове определенные мыслишки.
— «Икс» и «Игрек»! — гордо задрав нос, тут же ответил я.
— И с чего же вы дали им столь необычные названия? — не обнаружив с первого взгляда никакого криминала, лишь проявил обычный интерес мой собеседник.
— Как это с чего? Ось абсцисс и ось ординат! Декартова система координат так-то! Мы ведь именно в такой и производим стрельбу минами! Разве нет?
— А всем вместе им всё по х…! — всё же не сдержавшись, вновь залился хохотом слишком уж догадливый Горшечников, сумевший вперед всех прочих сложить этот пазл. Ведь даже папа́ с Кази так и не догадались до зашифрованного мною хулиганского смысла.
— Но, но! Я бы попросил! — не оборачиваясь назад, погрозил я сжатым кулаком давящемуся смехом квартирмейстеру. — Всем вместе нашему героическому отряду любое море по колено! И никак иначе!
— По колено? Там ведь действительно выходит несколько иное слово, — ехидно заметил мичман, тем самым подписывая себе практически смертный приговор. И я не стал его жалеть. Пусть учится и набивает шишки! В жизни потом точно пригодится!
— Ну, конечно же, по колено! А у вас что, не достаёт что ли? Никак болели часто в детстве, Пётр Николаевич? Во беда-то какая!
Вот в такой тёплой и дружественной атмосфере мы и подходили потихоньку к рубежу начала атаки на самый грозный корабль японской эскадры — броненосный крейсер «Асама».
Почему именно на него? Так японцы сами выдвинули его максимально близко к той самой мели, что отделяла фарватер, по которому предстояло выходить русским кораблям, от глубоководного плёса, где разместились все боевые корабли самих японцев.
Словно закованный в латы страж он стоял там в ожидании «дичи», удерживаясь якорями чётко перпендикулярно течению отлива. Отчего представлял собой для нас — торпедоносцев, просто идеальную мишень, о которой можно было только мечтать. Тем более что ныне мы уже практически заняли такую позицию, что солнце било чётко в глаза артиллеристов этого крейсера.
Да, случилось так, что и на нашей улице перевернулся грузовик с мороженным. И дело нынче оставалось лишь за тем, чтобы удачно нагнуться и подхватить как можно больше вкусняшек, пока не понабежали «хозяева груза» и не принялись раздавать нам звонких лещей.
Мы так и шли не торопясь своей небольшой колонной вплоть до тех пор, пока не оказались чётко на траверзе[1] «Асамы» примерно кабельтовых в 10 от него. После чего, началось именно то, ради чего данные катера, собственно, и создавались именно такими. Настало время бега наперегонки с самой смертью!
— Сигнал! — выкрикнули мы одновременно с мичманом, приметив размахивание флагом с впереди идущего катера.
Не прошло и пары секунд после этого, как я вслед за ведущим моей пары заложил резкий поворот право на борт и тут же перевел рычаги регулировки газа обеих силовых установок на максимум.
Соответствующей репетиции у нас, конечно, не было. Отчего задуманный изначально синхронный поворот «все вдруг», превратился скорее в перестраивание формацией «правого пеленга».
— Дистанция! Курс! — не отрывая взгляда от постепенно вырастающей прямо на глазах стальной громады вражеского корабля, прокричал я Губонину.
— Десять кабельтовых! Штурвал на полрумба влево! — тут же выдал он затребованные мною значения.
— Пётр Николаевич! Это конечно охрененно хорошо, что вы мне всё объяснили. Но при этом охрененно плохо то, что я ничерта из ваших слов не понял. Короче, ты, мичман, не мудри! Ты пальцем покажи, куда и сколько мне подправить! Я же в этих ваших ромбах с кобольтами ничего не понимаю! И при чём здесь вообще какие-то подземные жители из европейских сказок? Ты бы мне ещё в попугаях расстояния измерять начал! — очень вовремя просветил я его по поводу своей дремучести в морском деле.
При этом я ни секунды не переставал молиться о двух вещах: как бы нам не столкнуться бортами с идущим по соседству катером Кази, что лишь на пару корпусов опережал нас в своём стремлении сблизиться с противником, да как бы не схлопотать японский снаряд.
Мы ведь, по сути, являли собой этакие хрустальные пушки. Сами могли подгадить противнику так, что дай боже. Но и выдержать хотя бы малейшие повреждения при этом никак не могли. В нас ведь, куда ни прилети снаряд, он, за редким исключением, попадёт, либо в силовую установку, либо в топливные баки, либо же в торпеды. А, как известно, хрен редьки не слаще.
— Шесть градусов лево руля! Крыса ты сухопутная! — с хорошо просматриваемым удовольствием решил, что отыгрался за мои былые подколки младший минный офицер, обзывая меня столь обидным прозвищем. Впрочем, на всякий пожарный случай не забыл ткнуть пальцем в нужном направлении.
— И горжусь этим почётным званием! — вовсе не став обижаться, выдал я, одновременно подправляя курс. Уж в чём-чём, а в градусах я разбирался. Мою фирменную настойку на клюкве папа́ и Кази уважали очень сильно! — Ибо сухопутная крыса — по своей сути есть ёж! А ёж, чтоб ты знал, господин мичман, не только сильный, хоть и лёгкий, лесной хищник, он ещё вдобавок является самой гордой птицей в мире! Не то, что вы, бакланы водоплавающие!
— Девять кабельтовых! Идём чётко на цель! Так держать! — проглотив мои слова про бакланов, выдал новые вводные Губонин.
— Время до сброса? — кивнув в ответ, что принял, но опять не понял, на всякий случай уточнил я, сколько нам ещё оставалось играть в салочки со смертью. С секундами оно всё же было как-то поточнее.
— Скорость?
— 32 узла!
— Полторы минуты до пуска! — совсем не обрадовал меня мичман, поскольку мне как-то очень резко захотелось избавиться от несомого боекомплекта вот прямо здесь и прямо сейчас.
Да. Это-то и было страшно. Вроде как мы и являлись едва ли не самыми быстрыми боевыми кораблями в мире. Но на то, чтобы сократить дистанцию до 1,5 кабельтовых нам ныне требовалось целых полторы минуты лететь на всех парах очень плотной группой чётко на выбранную цель, никуда не сворачивая и не маневрируя. И что-то мне при этом подсказывало, что на борту японского крейсера уже активно наводили многочисленные пушки на наши резко ставшие нескромными персоны.