То, что мы все прежде дружно полагали артиллерией и вообще силами целой пехотной дивизии противника, о нахождении которой в этих краях нам предоставили хоть какие-то сведения, на деле оказалось всем, чем располагала 1-я кавалерийская бригада японской армии и лишь один из полков этой самой дивизии. Чуть более 5 тысяч человек, включая некоторые тыловые подразделения, что были размазаны тонким слоем по фронту в 18–20 километров шириной, а не 15–20 тысяч, как то полагали изначально мы.
Как это выяснилось? Да очень просто! Утром нам на голову, словно тот самый нежданный снег, свалились как раз основные силы 3-й пехотной дивизии. А также авангарды 5-ой и 8-ой, в срочном порядке переброшенные с позиций у КВЖД на наш участок фронта.
Точнее говоря, мы свалились друг другу на голову, поскольку у нас вышло настоящее встречное сражение. Правда, вышло оно не с первыми лучами Солнца, а в районе полудня, уже после того, как нашей пехотой оказался взят штурмом этот самый Сандепу, большая часть защитников которого оказалась перебита нами ещё в предыдущий день.
А мы ещё всю ночь недоумевали, чего это на нас никто в ночную штыковую атаку не пошёл. Нас ведь тут, с юга города, насчитывалось менее полка мотострелков и 27 броневиков, чья ценность в ночное время снижалась едва ли не до нуля, так как стрелки банально не видели, куда вести огонь. Зимняя ночь — она и в Маньчжурии зимняя ночь. Тьма такая, что хоть глаз выколи. Вот мы в эту самую тьму и вглядывались часы напролёт в ожидании противника, отчего к утру все, как один, клевали носом.
Но ночного боя не случилось. А стоило только подойти к Сандепу основным силам 14-й пехотной дивизии, как они играючи смогли пробить себе путь через западные ворота, снеся те артиллерийским огнём, а после штыковой атакой смяли оставшихся в живых японцев из каких-то тыловых подразделений.
Вот после этой победы наша гвардейская мотострелковая бригада и продолжила свой путь в южном направлении, имея целью вёрст через десять соединиться с частями 1-го Сибирского корпуса.
Уж больно удачно сибиряки, обойдя с правого фланга основные оборонительные позиции японцев у реки Хуньхэ, смогли выбить противника из ряда опорных пунктов и, пробившись во вражеский тыл, отрезали пути отступления на юг всем тем частям японцев, что располагались между ними и взятым нами Сандепу.
Мы же при своём дальнейшем продвижении отреза́ли японцам путь на восток, тем самым полностью замыкая окружение. Вот в районе городка Датай, что лежал примерно на половине пути, наш передовой дозор и повстречался с разведкой 3-ей пехотной дивизии противника.
Броня и пулемёты, как можно было то понять, одержали верх над вооруженной карабинами конницей. Уничтожить всех не уничтожили, но целый эскадрон рассеяли по близлежащим полям. А после в левый фланг нашей растянувшейся на все 5 вёрст колонны ударила японская пехота.
Вот уж где противник сделал нам поистине королевский подарок, так это здесь!
Не имея никакого опыта противостояния бронированной технике, японское командование привычно для этого времени пустило в атаку на нас через поля густые цепи пехоты, шедшие одна за другой, которые мы и повстречали дружным пулемётным огнём.
И вот что я вам скажу. Почти три десятка пулёметных броневиков против пехоты в голом зимнем поле, где вовсе негде спрятаться, это очень страшная сила. Не «Верденская мясорубка» времён ПМВ, конечно, у нас вышла. Но локальный Ад для вражеских сил мы сотворить смогли без всяких преувеличений.
Если наши мотострелки, залёгшие за оставленными на дороге машинами, просто сбили атакующий порыв японцев, встретив тех прицельным ружейным и пулемётным огнём, то мы, «недотанкисты», просто-напросто растерзали тот полк, что оказался против нас.
Совершенно игнорируя, что стрелковый огонь японской пехоты, что сыпавшуюся на нас с неба шрапнель, мы подпустили передовые вражеские роты на 300 шагов, после чего расстреляли их, считай, что в упор. Не прошло и пяти минут, как от передовой роты, шедшего на нас в атаку батальона, в строю не осталось ни одного уцелевшего человека. Но так как этих самых рот в батальоне насчитывалось 4 штуки, а в каждом полку имелось 3 батальона, нам оставалось по кому стрелять. И это ещё было мягко сказано.
— Да сколько же их тут! — нервно восклицал Лёшка, отбрасывая себе под ноги очередной израсходованный магазин, да вгоняя в приёмник пулемёта следующий.
— Сколько ни есть, все наши! — нервно сжимая в руках свой солдатский револьвер Нагана, прокричал я в ответ, поскольку ничего большего мне, как водителю, в этот момент не оставалось. Я, конечно, мог бы приподнять бронестворку смотрового окна в двери и попытаться пострелять из него. Но совершенно не желал этого делать. Уж больно часто щёлкали пули по корпусу нашей машины. Да и дистанция стрельбы была отнюдь не револьверная.
— Отче наш, Иже еси на небесах!… — А это уже в который раз за последние сутки шептал себе под нос молитву Михаил Александрович, которому, точно так же, как и мне, большую часть времени приходилось быть лишь сторонним наблюдателем. Ведь, ни вести огонь самому, ни руководить своей ротой он прямо сейчас возможностью не располагал никакой. Только и оставалось, что сидеть на попе ровно, да бояться, пока пулемётчики делали своё дело.
Чего бояться? Так того, что патроны у нас все выйдут прежде, чем закончится противник. Или того, что столь активной пальбы не выдержат пулемётные стволы, даже не смотря на кусачий мороз, что правил балом за бортом броневика. Всё же у нас у всех в башнях стояли не станковые Максимы, а куда более лёгкие ручники Мосина, которые не предназначались для ведения столь массированного и продолжительного огня.
— Бум! Кхр-р-р-р! — весьма неожиданно что-то рвануло рядом с нами, и нечто стальное донельзя противно скрежетнуло по броне машины, вслед за чем последовали звуки ритмичных ударов. — Цзон! Цзон! Цзон!
— Это что такое? — повернувшись ко мне, поинтересовался Михаил Александрович, с которым мы вместе синхронно вздрогнули и вжали головы в плечи.
Сие, конечно, являлось нонсенсом — подобное обращение офицера, командира роты, к какому-то там нижнему чину вроде меня, но ему банально более не к кому было обращаться в этот момент. Так что чисто по-человечески его можно было понять и простить. Мне и самому тут уже было не до сохранения субординации.
— Могу лишь предположить, что по нам начали бить фугасными снарядами, — едва заметно пожав плечами, выдал я наиболее вероятный вариант происхождения новых для нас звуков.
— Бум! Цзон! Цзон! Цзон! — вновь рвануло где-то рядом с нами и по броне принялись стучать стальные осколки.
— Я, конечно, не великий тактик. Но если мы продолжим оставаться на месте, по нам, рано или поздно пристреляются, после чего разобьют все наши машины в лохмотья, — видя, что наш ротный совершенно растерялся и не понимает, что дальше делать, выдал я вдогонку. — На поражение снарядами наша броня уж точно не рассчитана.
— И? Что вы предлагаете? — явно ухватился за «протянутую мною соломку» брат царя. Вот прямо видно было, что человек ещё совершенно не готов руководить людьми в подобной обстановке.
Личной-то храбрости у него при этом более чем хватало, хоть и подрагивал он временами, как и я сам. А вот решимости взять на себя ответственность за выживание всего подразделения в совершенно незнакомой и критической ситуации покуда не имелось в должной мере.
— Если мы не можем оставаться на месте и не можем отступать, ибо это наш противник сейчас явно проигрывает данный бой, остаётся лишь одно! — напустив на себя максимально спокойный вид, я постарался говорить без дрожи в голосе. — Идти в атаку самим! Ведь, если мы смешаемся с японской пехотой, по нам, надеюсь, хотя бы перестанет бить их артиллерия.
Не могу сказать, что предложенная мною идея оказалась гениальной. Но это было, блин, хоть что-то! Иных-то мыслей высказано никем не было. Потому, спустя ещё три близких разрыва фугасов, комроты отдал мне приказ потихоньку выдвигаться в атаку.
Потихоньку — чтобы наш манёвр смогли заметить с соседних машин и вовремя его повторить. В одиночку-то мы уж точно ничего не смогли бы поделать с противостоящими нам силами. Тут кровь из носа требовалось увлечь за собой все застывшие на дороге броневики.
Что мы, собственно говоря, и сделали.
Если поначалу наш броневик выглядел в чистом поле, как героически идущий на верную смерть миноносец, что в одиночку кинулся на колонну вражеских крейсеров, то спустя минуты две-три слева и справа от нас уже точно так же тряслись на многочисленных ухабах линейные броневики роты.
— Вот ведь, чёртовы направления! — выругался я после того, как руль в очередной раз попытался вырваться из моих рук.
Уж не знаю, что именно выращивали местные жители на данном конкретном поле, но по своей форме оно напоминало поверхность стиральной доски. Очень такой большой и очень рельефной стиральной доски.
Наш броневик, как и все соседние тоже, то и дело подпрыгивал кормой, словно бьющий кого-то задними копытами горный козлик, отчего перед глазами всё ходило ходуном не только у меня, но и у брата. Да и вообще у всех членов экипажей всех броневиков.
Иными словами говоря, вести стрельбу в такой ситуации оказалось попросту невозможно и потому в удирающую от нас японскую пехоту мы просто въехали на скорости, словно в стаю деревенских курей, что не сочли для себя возможным освободить дорогу для машины.
— Бум! Простите! Бум! Извините! Бум! Я почти не специально! — тараня всех тех японских солдат, кто находился чётко по линии моего движения, продолжал мчать я вперед со скоростью аж в 25 верст в час ровно до тех пор, пока мы не оказались в самой гуще живой силы противника. И вот уже здесь я вдарил по тормозам, предоставляя дальнейшую возможность отличиться башенным стрелкам.
— Ду-ду! Ду-ду! Ду-ду-ду-ду-ду! — заговорил вскоре пулемёт нашей машины, своим грохотом скрывая от слуха комроты все те ругательства, что активно шипел брат в мой адрес. Видать, ему моя идея продолжить уничтожение противника практически изнутри их строя не пришлась по душе.