Что ни говори, а, даже сидя в комфортном легковом автомобиле, любому человеку будет очень непросто проехать в одном положении половину суток. Затечёт всё!
Здесь же людям приходилось трястись на жёстких деревянных скамьях в обычных кузовах грузовиков, пробирающихся по сплошным направлениям, так как назвать дорогами вот это вот всё, по чему нам довелось проехать, язык не поворачивался совершенно. Иными словами говоря, каждая кочка и каждый ухаб тут же отдавались весьма неприятными ударами в спины, отчего позвонки у всех, включая водителей, к концу дня бренчали исключительно где-то в районе труселей, ссыпавшись туда всем своим составом.
Это в Маньчжурию уже практически пришло лето и боевые действия, прерванные жутчайшей весенней распутицей, намертво приковывавшей к местам зимовки даже пехоту, нехотя возобновились вновь.
Нехотя — ибо, что простые солдаты, что высшее командование, вообще не горели желанием вступать в очередной «раунд мордобоя» с засевшими на очень выгодных оборонительных позициях японцами. Во всяком случае, мне — вращающемуся в обоих «мирах», да и не только мне, со стороны это было видно прекрасно.
Задолбавшиеся за полтора года существовать в очень далёких от какого-либо минимального комфорта условиях мобилизованные зачастую такими взглядами зыркали на пытающихся командовать ими офицеров, что последние предпочитали засунуть свою гордость куда поглубже, да свалить куда подальше от своих подчинённых, дабы не нарваться на профилактический удар штыком в печень. Казаки — те и вовсе, совершенно не стесняясь, посылали всех куда подальше, при этом повсеместно разграбляя небольшие ханьшинные[1] заводики местных и после беспробудно пьянствуя.
Про то же, какие шепотки ходили о командовании нашей Маньчжурской армии, не хотелось даже думать. Теперь разве что ленивый не высказывался, как о продажности этого самого командования, так и о совершении с его стороны намеренных диверсий аж стратегического плана, припоминая тому же Куропаткину даже активное заступничество за многих офицеров, арестованных в 1883 году по делу о военно-революционной организации «Народная Воля».
Насколько я смог понять из пояснений сведущих в данном вопросе людей, эти крендели желали сотворить аналог февральской буржуазно-демократической революции 1917-го года ещё в 1881–1882 годах, но не хватило силёнок и должной финансовой поддержки. Да и жандармы сработали на опережение, в результате чего кое-кто даже отправился на виселицу.
В общем, моральное разложение воюющей армии шло семимильными шагами, что нам реально могло стоить почти достигнутой победы в этой войне. Той самой победы, которой лично я изначально не желал имеющимся у нас военачальникам, но только которая ныне и могла предотвратить начало вовсю зреющей революции в стране.
Вот честное слово, отдай кто сейчас приказ войскам на форсирование под вражеским артиллерийским обстрелом разделяющей нас с японцами реки Тайцзыхэ, армия бы точно взбунтовалась. Потому в штабе и ухватились обеими руками за возможность изрядно схитрить, да переложить подавляющую часть головной боли на чужие плечи. Что-что, а перекладывать ответственность и приписывать себе чужие достижения в среде отечественного генералитета просто обожали.
Вот так бывает рассказываешь людям о своём ви́дении чужих неудач на фронте, потом продавливаешь непростые вопросы, используя по максимуму связи своей семьи, а после оказывается, что это не ты молодец-удалец, а куда более высокопоставленный военачальник — гений, каких ещё поискать.
В нашем конкретном случае гением тактики и стратегии был заранее объявлен генерал-майор Романов Сергей Михайлович. Это ведь именно он настоял на предварительной подготовке и последующем проведении операции по нивелированию всех вражеских достижений в деле укрепления обороны по реке Тайцзыхэ.
Ну, вы меня поняли. Услышать меня услышали, помощь Яковлевых приняли — благо папа́ в столице постарался на славу, а вот делиться грядущей славой даже не подумали. Видать, самим этой самой славы было мало. Жадюги царственные, блин!
Как результат, почти полтора месяца приданный нашей бригаде инженерный батальон, как и прочие инженерные части 2-ой армии включая два понтонных батальона, воздвигали многочисленные деревянные или же наплавные мосты через неширокие речушки и ручьи на территории, пролегающей западнее реки Ляохэ.
Почему именно там? Да потому что ныне сама природа не позволяла японцам добраться дотуда своим ходом.
Им ведь, дабы помешать инженерным работам наших войск, пришлось бы форсировать аж 3 разлившиеся по весеннему времени реки: Тайцзыхэ, Хуньхэ и Ляохэ. Причём форсировать их пришлось бы в районе наиболее глубоководных и почти самых широких участков данных рек с повсеместно заболоченными берегами, так как южнее Ляояна доступных полковым и дивизионным обозам бродов там вообще не имелось. Да и расстояния тут составляли многие десятки вёрст, отчего провернуть нечто подобное достаточно стремительно, не представлялось возможным. Особенно учитывая многочисленные пикеты нашей кавалерии, которая вдобавок активно гоняла хунхузов всех мастей.
И теперь, во второй половине мая, наша гвардейская бригада, разбившись на две следующих параллельно друг другу полковых колонны, продвигалась к побережью Ляодунского залива, осуществляя почти то самое, о чём у нас некогда состоялся разговор с Михаилом Александровичем.
Сделав крюк в добрые две с половиной сотни вёрст по заранее разведанному и подготовленному маршруту, мы беспрепятственно обошли стороной все оборонительные позиции японцев на левом фланге их армии, которая уже никак не могла растянуться на ещё больший фронт, чем те 250 километров, что она уже занимала. То есть наконец-то поступили, как нормальные герои! И совсем скоро это обещало принести свои плоды.
Тут японцам не могло уже помочь даже то, что они заранее знали об этих наших планах и, несомненно, подготовились к отражению возможной атаки на тот же самый Инкоу. Ведь главным оружием в данном конкретном случае выступали не пехота, не артиллерия и даже не наши броневики, а грузовые автомобили.
Как именно они смогли стать главным оружием? Да очень просто! Если пехотный полк со всем своим обозом мог преодолеть за день не более 20–25 вёрст, а кавалерийский полк что-то в районе 40 вёрст, то посаженная на грузовики пехота за то же самое время могла быть доставлена на расстояние в 200–250 вёрст даже по убогим и откровенно убитым маньчжурским дорогам. Естественно, после того, как те, наконец, просохли.
Скорость передвижения и скорость доставки подкреплений! Вот что, откровенно говоря, обязано было стать нашим главным преимуществом в той новой операции, на которую с грехом пополам согласилось пойти высшее армейское начальство, никак не желающее давать японцам генеральное сражение даже после получения очередных немалых подкреплений.
— Не уж то добрались? — не сдержавшись, с облегчением простонал я, разглядев, как впереди идущие машины по сигналам шныряющих тут и там унтер-офицеров начали сворачивать с дороги и выстраиваться вдоль открывшегося нашему взгляду железнодорожного полотна.
Это мы, наконец-то, подъехали к принадлежащей англичанам железнодорожной ветке Пекин — Инкоу, что оканчивалась так называемым «северным» вокзалом Инкоу, отделённым от самого города с фортом и, соответственно, расквартированных в нём японских войск непосредственно рекой, ширина которой в этом месте достигала 350–400 метров.
Подъезжать к самому вокзалу и к расположенным близ него многочисленным складам мы не стали, чтобы гарантированно оставаться вне зоны досягаемости японской артиллерии, случись таковой присутствовать в данном городе.
— Да уж. Кто бы знал, что просто путь сюда окажется для нас всех столь выматывающим, — проявил солидарность Михаил Александрович, у которого я вновь выполнял роль личного водителя.
Причём нам даже не пришлось возиться с восстановлением своего прежнего броневика, поскольку ему на смену прислали новую машину. Да не одну, а пару дюжин! Видать, на Ижорском заводе у мастеровых дошли-таки руки до простаивавших у них на территории лимузинов, которые и забронировали на славу.
— Зато противник теперь уж точно не сможет перебросить на этот берег дивизию-другую, дабы встать перед нами непреодолимой преградой, — нашёл я хоть что-то хорошее в произошедшем, после чего, повинуясь указаниям «регулировщика», тоже свернул вслед за взводом линейных броневиков.
На этот раз вперед нас не пустили, а приткнули куда-то в середину колонны, где хоть и было изрядно пыльно, но зато уж точно ничего не угрожало брату императора, случись нам по пути повстречать серьёзные силы противника.
— Что же, будем на то надеяться, — устало ответил великий князь, у которого на чёрном от дорожной пыли лице было написано большими буквами лишь одно — «Хочу жрать и спать!».
Впрочем, как то же самое было написано на лицах вообще у всех наших сослуживцев. Но половину дела мы при этом сделали — добрались до того рубежа, с которого нам теперь надлежало постоянно действовать в режиме летучих отрядов броневиков, чтобы позволить остальным частям выполнить поставленный им приказ. Сиречь, с завтрашнего дня мы должны были ежедневно выдвигаться на патрулирование многих десятков километров этого берега Ляохэ, отлавливая и уничтожая те вражеские отряды, которые могли быть переправлены на джонках или паровых катерах, которых на реке хватало в избытке. Благо окружающие поля ещё ничем не колосились, и потому видимость не падала до нуля, как это происходило уже ближе к середине лета, когда гаолян вымахивал ввысь до двух с половиной и более метров, совершенно скрывая передвижение даже больших масс войск.
Сами японцы в течение весны так и не сподобились на какое-либо наступление в зоне ответственности Маньчжурской армии Российской империи и лишь в меру сил продолжили ломиться к Порт-Артуру. Уж больно дерзко после подхода столь великих подкреплений начал действовать базировавшийся там российский тихоокеанский флот, отчего последние 3 месяца всё снабжение своих войск японцы были вынуждены производить почти через всю территорию Кореи и через половину Маньчжурии. Да ещё и в условиях повсеместной распутицы. То есть безумно долго, безумно дорого и в куда меньших количествах. Доставка же снарядов к тяжёлым осадным мортирам таким вот образом оказалась вообще невозможным делом, учитывая вес каждого из них почти в треть тонны. Ни кули[2], ни вьючные лошади никак не могли их потянуть на себе.