— Простите? — аж воззрился на меня великий князь, наблюдавший через свой триплекс, как кеглями разлетались перед нашим носом вражеские солдаты. — Это что же у вас была за гонка такая?
— Да не волнуйтесь вы так, Михаил Александрович! Всё там было в порядке! Мы же не в России в тот раз гонялись, а во Франции! Лягушатников не жалко! — хохотнул я, вновь резко дёрнув наш броневик в сторону, дабы не позволить сбежать очередной группке отступающих японцев. — Или я не прав и вам жалко такого союзника, который бросил нас в этой войне? — отвлёкшись на секунду, повернулся я лицом к своему командиру.
— Ну, знаете ли, Александр! — не нашёлся, что сказать, великий князь.
— Да мы там только бросающихся под колёса собак и давили! — всё же сжалился я над братом царя, уже, небось, успевшего надумать о нашей семейке невесть что.
— Правда? — с некоторым даже облегчением, выдохнул ротный.
— Конечно, правда! — тут же заверил я его. — А всё остальное никто никогда не докажет! Мы с господином Нагелем не ленились работать лопатами, закапывая в полях тела. Так что всё, что было во Франции, во Франции и осталось! Ха-ха-ха-ха-ха! — словно безумец рассмеялся я, осуществляя очередной «наезд на вооруженных пешеходов».
— Прости нас, Господи, грешных! — трижды перекрестился Михаил Александрович, решив замолвить за меня словечко перед Всевышним.
— Да шутю я! Шутю! — всё же решив, что это слишком черно́ с моей стороны подобным образом дурить столь мнительного хроноаборигена, каковым являлся великий князь, сознался я в преувеличении наших преступлений. — Мы там только таранили и выталкивали с дороги автомобили тех конкурентов, которые нам сами всячески гадили на протяжении всей гонки. Если кто при этом и пострадал, то жив остался.
— Та-та! Та-та! Та-та! Та-та-та! — это пока мы перекидывались словами с ротным, наш броневик вынесло вслед за отступающим противником к берегу Ляохэ, и сидевший на пулёмёте Лёшка вновь принялся за свою работу, добивая тех, кто пытался спастись на лодках.
В общем и целом в этот день мы не только помножили на ноль целый полк японцев, остатки которого дружно добивали уже на берегу реки, когда те вплавь пытались добраться до противоположного берега, мы вдобавок дотла сожгли вокзал англичан. Вот уж где я, наконец, почувствовал, что мы отомстили хотя бы за мой угробленный лимонниками катер!
И это был наш последний бой!
Не то что нас подбили или ранили. Вовсе нет! Просто о нас, гвардейцах, очень резко позабыли и до конца войны мы просидели в том самом Инкоу, который смогли взять под свой контроль уже спустя 4 недели, как только японцы сами оставили его.
Переброшенные нами и силами флота пехотные дивизии, не без помощи многих десятков корабельных орудий крупного калибра, умудрились с ходу выбить потрёпанные остатки японских войск с Ляодунского полуострова, после чего основные силы маршала Оямы снялись со своих позиций на севере и начали отступление к границе Маньчжурии с Кореей, чтобы не угодить в огромный котёл.
А в той, полной гор и холмов, местности, через которую они отступали, нашим броневикам делать было нечего. Потому вплоть до самого завершения боевых действий мы наслаждались ничегонеделанием, а также отличным сервисом и кухней. Ведь что-что, а европейский квартал в Инкоу сохранился совершенно нетронутым со всеми его отелями, ресторанами и прочими интересными заведениями, способными удовлетворить даже наш взыскательный вкус.
Правда, от всего парка автомобилей нашей бригады в строю сохранилось всего-то 247 грузовиков от первоначальной тысячи. Но оно того явно стоило, тем более что вышедшую из строя из-за безжалостной эксплуатации или же подбитую вражеским огнём технику мы со временем собрали и даже умудрились вернуть в строй под две сотни машин. Что, впрочем, уже не имело никакого значения.
В начале августа при посредничестве президента Соединённых Штатов Америки начались мирные переговоры, которые спустя три недели взаимного отрицания множества выдвигаемых обеими сторонами требований завершились-таки подписанием Мирного договора. Вот только пункты этого мирного договора сильно отличались от тех, что имелись в соответствующем документе моего былого прошлого. Теперь уже никто не мог бы даже намекнуть на то, что Россия проиграла эту войну.
Да! Не выиграла с разгромным счётом, как то можно было полагать ещё до начала боевых действий! Но и отнюдь не проиграла! По сути каждая из сторон осталась с теми же картами на руках, с которыми начинала данный конфликт. Разве что государственные долги России и Японии выросли на миллиарды рублей и иен соответственно, а внутриполитическая обстановка в обеих странах оказалась донельзя накалена. Ну и понесённые потери в живой силе и вооружении, конечно, никуда не делись.
Но лично меня именно такой исход событий более чем устраивал. Ведь все наглядно смогли увидеть те жуткие недостатки отечественных армии, флота и промышленности, которые поставили Россию по своим возможностям на один уровень с Японской империей, уж точно не являвшейся в данном историческом периоде одной из ведущих стран мира. Так что очень многим в моей стране теперь было о чём подумать.
[1] Ханьшин — крепкий алкогольный напиток, китайская водка, выделываемая из гаоляна или чумидзы.
[2] Кули — носильщик. В японской армии в 1904–1905 годах на каждую дивизию приходилось до 20 тысяч кули, главным образом нанятых в Корее или Китае.
Глава 17Как поссорились Александр Евгеньевич со Степаном Осиповичем
Есть такая птица — пе́репел. Хорошая птица. Вот прям ничего плохого о ней сказать не могу. Да чего там! Отличная птица! Особенно, когда подают её профессионально приготовленной да с молоденьким, жаренным на сливочном масле, картофелем! М-м-м-м! Вкусняшка!
А есть ещё не столь же приятная птица — пе́репил. Уже не столь приятная. Точнее говоря, поначалу она, конечно, ничего так. Да и в середине процесса потребления — вообще выше всяких похвал. А вот по итогу — дрянь, а не птица оказывается. Как есть дрянь!
Вот так оно в жизни нередко и бывает! Разница в какой-то мелочи — всего-то в одной букве в данном случае, а сколько отличий в плане ощущений! Глаза б мои её не видели никогда, эту птицу. Ту, что вторая по счёту. Да и вообще в это утро, начавшееся с большого бодуна, я не желал бы видеть никого. Как и слышать. Особенно эти удары в дверь, что отдались в моей голове звоном бьющих друг о друга оркестровых тарелок.
— М-м-м-м! — раздалось откуда-то снизу, и я, находясь на границе сна и яви, ощутил чью-то хватку на своей лодыжке. — Сударь, не могли бы вы сдвинуть свою ногу в сторону. А то она на мне лежит.
— Кто ты, добрый человек? — прохрипев в ответ, принялся подтягивать ногу к себе, дабы уместить её на том же самом узком диване, на котором покоилось всё остальное моё тело.
— Петя, — вновь раздалось снизу — то есть с пола.
— Петя? Какой такой Петя? — донельзя туго соображая, перевернулся я на левый бок, превозмогая жутчайшую головную боль, и сосредоточил свой взгляд на моём, должно быть, вчерашнем собутыльнике. — О! Пётр, ик, Николаевич! — приподнял я в удивлении брови, узрев целого героического офицера Российского Императорского Флота, позорно возлегающего на ковре, словно Жучка какая дворовая. Да ещё и светящего во все стороны солидным таким фингалом под левым глазом. — Что же вы… Так! И кто вас так по лицу приголубил?
— Хм-м-м… не помню, — явно постаравшись достать из глубин разума воспоминания прошедшего вечера, не преуспел в этом начинании лейтенант Губонин, что, впрочем, не помешало ему нащупать здоровенный синяк и скривиться. — А вам, Александр ик Евгеньевич, кто столь солидный бланш на скуле организовал? — просветил он меня по поводу не совсем полной целостности уже моего светлого лика.
— И я не помню, — спустя полминуты напряжённой работы то и дело желающего уйти в перезагрузку мозга вынужденно признал я факт наличия отсутствия у себя каких-либо чётких воспоминаний о произошедшем. Что могло означать лишь одно — гульнули мы действительно на славу.
Ни разу в этой новой жизни у меня такого ещё не было. Однако, встретив боевого товарища, видимо, дал слабину и понеслось.
После наших совместных приключений в Чемульпо он так и продолжил служить на торпедных катерах, сумев поучаствовать в потоплении двух брандеров, десятках ночных охот на японские эскадренные миноносцы и даже отметившись в уничтожении броненосца «Ясима».
Но после того как японские корабли прекратили появляться близ Порт-Артура, работы для катерников не осталось, и о них со временем совершенно позабыли. Тем более что к тому моменту в строю сохранилось всего три катера.
Больно уж прихотливой оказалась спаренная силовая установка наших автомобильных движков, в которой от постоянных максимальных нагрузок, на коих катерники нередко ходили, лопались коленчатые валы и прогорали поршни, тогда как запчастей в заблокированной военно-морской базе было вовсе не достать.
Тут-то, в Порт-Артуре, мы с ним и свиделись вновь, когда я в середине октября 1905 года приехал забирать наших заводских механиков, проторчавших здесь полтора года и в последние месяцы активно помогавших флотским специалистам принимать новые катера, доставляемые из Владивостока по разблокированной и восстановленной железной дороге.
Ну как нам было не отметить, и саму встречу, и полученные за это время звания с наградами? Вот и ухрюкались в зюзю.
— Тук-тук-тук! — вновь кто-то деликатно постучался в дверь занимаемого нами небольшого домика. Хотя деликатно это было сделано лишь с той стороны двери. У нас же в головах вновь раздался гром ударов многочисленными молотами по наковальням. Во всяком случае, Пётр Николаевич поморщился столь же страдальчески, как и я.
— Хватит стучать! Никого нет дома! Приходите весной! — попытался гаркнуть я, но вышло лишь с трудом прохрипеть из-за совершенно пересохшего горла.
— Малёк, я вхожу! — видимо, услышав с той стороны мой хрип, как всегда очень громогласно произнес, судя по всему, Кази. Ибо кто ещё, кроме этого динозавра, мог обращаться ко мне по такому вот обидному прозвищу? Да и прибыл он из столицы в Порт-Артур с пару недель назад как раз для сдачи новой партии катеров. Тогда же я получил из его рук письма от родни, отчего был в курсе многих дел, как «корпоративных», так и столичных с международными. — О! Красаве́ц! Ничего не скажешь! — ухмыльнувшись, окинул меня Михаил Ильич своим полным ехидства взглядом. — Да и господин лейтенант, я гляжу, такой же! Эх, молодёжь… Завидую! Как есть завидую! Нам-то со Степаном Осиповичем так гульнуть, ни возраст, ни здоровье уже не позволяют! А ведь ещё лет десять назад мы с ним в Москве в «Эрмитаже»[1] ух как могли себя показать!