вый подвернувшийся стул.
- Сам же говорил, - сельское хозяйство у нас - ключ ко всему, и через него другие отрасли поднимутся. Тем более постановление об аренде вышло. Это шанс. Если увидят, что на земле можно достойно зарабатывать, завтра следом другие пойдут. - Кто пойдет? Куда пойдет? - Иван всё пытался разгадать за всем этим какую-то нераспознанную пока шутку. - Опойки-колхозники, шо с утра гоношат?
- Потому и гоношат, что нет перспективы. А появится шанс, пробудятся. Они все-таки потомки прежних земледельцев. Сам же насчет Столыпина рассказывал.
Листопад только головой мотнул:
- Так это когда было?! Да и сам я тогда не думал, насколько всё запущено. Кончился крестьянин. Добили окончательно. Последних вместе с папашами, мамашами еще в тридцатых перемололи. А эти - люмпен! Нищие.
- Бедные.
- Не. Именно что нищие. И я тебе, философ хренов, скажу, в
чем разница. Тоже, знаешь, иногда приходится помараковать. Так вот бедность - это состояние кошелька, а нищета - состояние-нестояние души. Бедный разбогатеть может, потому что работает. А нищий - ни-ког-да! Сколько ему ни отсыпай. И тому, кто богатеет рядом, не простит. Потому что единственное чувство, шо эти ошметки, которых ты земледельцами обзываешь, сохранили, - зависть к более удачливому. Если у тебя что и впрямь получаться начнет, они тебя первыми спалят. Помяни моё слово! Иван пророчески погрозил пальцем. - Наверное, ты окажешься, как всегда, прав, - согласно кивнул Антон. - Но, понимаешь, есть два способа не попасть в конечную точку. Не доехать и не поехать вовсе. Хочу все-таки попытаться. Ведь если каждый не станет пытаться, ничего и не изменится.
Антон улыбнулся своей прежней обескураживающей доброй улыбкой. Но в голосе его звучало то упрямство, перед которым отступался даже Листопад. Отступился и теперь.
- Юродивый, он и есть юродивый, - Иван опустился возле сидящего слепца, обхватил его и прижал к себе так, что у того перехватило дыхание.
- Антошка! Сколько всяких повидал. Но ты...один такой. Дуроломище!
В этом порыве смешалось всё. Счастье, что не взял на душу греха. И - радость, что при этом не прогадал и, кажется, ухитрился сохранить друга. Боясь, что чувства перехлестнут, Иван слоновьим своим шагом выбежал из квартиры.
- Жизнь продолжается! И гори этот съезд огнем! - объявил Иван старушкам у подъезда. Задохнулся от внезапного озарения. - Хотя зачем?...Не обломится шкоднику. На беспредел ответим беспредельщиной!
* В ту же ночь, с пятницы на субботу, после двадцати четырех, полураздетый, отчаянно зевающий доцент Листопад спустился к вахтеру общежития и потребовал непременно разбудить в шесть тридцать утра, - сломался будильник. Через пятнадцать минут он выбрался на чердак, перемахнул на соседнюю крышу, откуда по пожарной лестнице спустился на землю и, укрываясь за кустами, припустил к шоссе, где его поджидало заказанное на чужое имя такси. К шести утра тем же маршрутом он вернулся в собственную комнату. В шесть тридцать до него с трудом достучался вахтер. Листопад выглянул в наброшенном халате, заспанный и злой. - Ты шо это, дед, колобродишь с утра пораньше, спать людям не даешь? Ночью какие-то звездюки ломились. Теперь ты, - рявкнул он так, чтоб услышали соседи. - Ладно, делать нечего. Будем просыпаться. Спустя еще час ранний звонок поднял с постели Вадима Непомнящего.
- Вадичка, раззява худая! - услышал он глумливый голос Листопада. - Тебе шо, головокружение от успехов ваще башку начисто снесло? Или у нас статья за халатность исключена из Уголовного кодекса, а первый секретарь райкома больше не отвечает за вверенные ему ценности?
- Да что наконец случилось?! - вскричал Вадим, догадываясь, что сейчас его угостят какой-то особой, фирменной "подлянкой".
- Вот в этом вопросе, товарищ Непомнящий, как раз и проявляется ваше издевательски-пренебрежительное отношение к служебным обязанностям. Я хрен знает где - в Перцове! И то узнал о большом районном несчастье. А секретарю всё по фигу метель! Райком у тебя обокрали, Непомнящий.
Вадим икнул.
- Похищены, как говорят, комсомольские билеты, платежные ведомости, протоколы. Прямо из сейфа. А почему? Та потому шо первому секретарю недосуг ключ с собой таскать. Он его, ротозей, в ящик стола прячет.
- Что, все документы? - пролепетал Вадим.
- Все-не все, я тебе не ревизия. Следственная группа выедет на место, обсчитает. Та шо документы?! Чепуха документы. Ты, Непомнящий, знамя райкома комсомола утратил. Святыню нашу! Потому шо привык сытно жрать за народный счет, спать на готовом, а до строительства светлого будущего тебе и дела нет. Приспособленец! Именно так я об этом на бюро обкома и скажу. В глаза тебе. Как партеец партейцу!
- Кто еще знает? - быстро сориентировался Вадим.
- Пока, думаю, никто. Сегодня ж суббота.
- И у тебя, конечно, алиби?
- Шо значит алиби? - Листопад возмутился. - Вы слова-то выбирайте, гражданин Непомнящий. Чай, не с подельником на параше толковище ведете. Пока. Если следствие заинтересует, где я провел ночь, так им разъяснят. А вот шо Вы разъясните, когда Вам срок обсчитают? - И от полноты чувств Иван вдруг запел прямо в трубку, отчаянно фальшивя: - " Все срока уже закончены, а у лагерных ворот...".
- И, конечно, можешь помочь найти? - холодно оборвал вокал Вадим.
- Может, и могу. Хотя теперь даже не знаю, надо ли. Уж больно велик соблазн подлеца коленом под зад! Сколько хороших людей спасибо бы сказали, - в голосе Листопада проступила сладость предвкушения. Он тяжко вздохнул. - Но мягок я есмь человек. Отходчив больно! Так шо, шнурок, будем разговаривать или пусть тобой другие займутся?
* Ближе к вечеру, после соблюдения необходимых мер предосторожности, высокие договаривающиеся стороны: Вадим Кириллович Непомнящий и Иван Андреевич Листопад, - встретились в пустынном в этот субботний день райкоме комсомола, всё в том же кабинете первого секретаря. И с подобающими этикету заверениями обменялись вверительными грамотами, то бишь украденными документами. Последнее, что выложил Листопад, было смятое райкомовское знамя.
- Можем считать официальную часть законченной? - убрав поглубже партбилет и паспорт, любезно поинтересовался Иван.
- Можем, - с ненавистью подтвердил мертвенно-серый Вадим.
- А как же насчет поставить восклицательный знак?
- Какой еще?..
Но понять, что имел ввиду Листопад, Вадиму было суждено несколько позже. Потому что в ту секунду, когда поднял он голову, огромный кулачище с хрустом врезался в его сочные, по негритянски вывернутые губы.
Когда Непомнящий пришел в себя, Листопада в кабинете не было. А был лишь он, сидящий на полу с разбитым лицом. И на столе - два выбитых зуба, пятидесятирублевая купюра и начертанный рукой Листопада телефон стоматолога с припиской - "За всё всегда плачу".
На трибуне съезда
- Ванюшка! - через открывшуюся дверь на Ивана смотрела двоюродная сестричка Таечка. Таечка и в восемнадцать оставалась все такой же хуенькой-хуенькой, какой была подростком, хотя очертания обрели характер миниатюрной женственности, и жесты, прежде обрывистые, торопливые, словно натыкавшиеся один на другой, теперь, хоть и не утратили живости, но обрели законченность. - А папу срочно вызвали. Там какая-то комиссия. Сказал, что надолго. Но тебе велел обязательно дождаться. Я уж постелила. Ой, да ты ж пьяней вина! - весело вскрикнула она, заметив, что братец придерживается за косяк.
- Я не могу быть пьяным по статусу, - Иван прицелился, не без усилия выпустил косяк и рывком шагнул в прихожую, где тотчас ухватился за вешалку. - Как делегат съезда комсомола - не могу. - Ой, Ваня, не смеши мои коленки. Как делегат не можешь, но как Ванька - пьян вдрызг, - Таечка залилась беззаботным смехом не битой жизнью девочки. Иван вспомнил, что забыл поцеловать сестренку, подхватил ее, как обычно, подмышки, приподнял над полом. Таечка, легкая и звонкая, как обечайка, послушно затихла в его руках. Глаза ее тревожно заволокло. Ивана чуть повело, и соскользнувшие вниз пальцы ощутили маленькие грудки - упругие, словно теннисные мячики. - Выросла, - с несколько смущенным смехом констатировал Иван, поспешно опуская ее на пол. - Мог бы и раньше заметить, - Таечка покраснела. - Ужинать будешь? Я приготовила. И выпить есть - для некоторых трезвенников.
- Увы, - с сожалением отказался Иван. - Нас целый день по заводам да министерствам таскали, шоб народ поглазел на своих избранников. И подносили, как ручным обезьянкам. Только им орехи, а нам - коньяку. Так что ноги не держат. Мне б поспать.
- Ну и проваливай! Надеюсь, не заблудишься.
Иван мотнул головой, пытаясь понять причину внезапной сухости. Но тяжесть навалилась и на голову.
Лишь шеей мотнул, будто боднулся, и - нетвердым шагом устремился по коридору.
- Алкаш, - послышалось сзади.
* Иван проснулся среди ночи от лунного луча, продравшегося сквозь шторы, и от едва различимого дыхания рядом. Он протянул руку к краю кровати и наткнулся на подрагивающее поверх одеяла тельце. - Это я, - шепнул слабый Таечкин голос. - Меня что-то знобит. И потом страшно одной. Пусти, а?
Не дав ему пробудиться, Таечка пробралась под одеяло, пролезла подмышку, прижалась комочком.
Все еще полупьяный Иван приобнял ее. Через тонкую ночную рубашку ощутил трепещущую девичью фигурку. И - в свою очередь - задрожал от приступа возбуждения. Не контролируя себя, притянул. Рука забегала по ее бедру.
- Я только приласкаю, чтоб согреть, - бессмысленно забормотал он, наваливаясь.
- Не смей же! Ты не так понял... Это вовсе не то, что ты подумал, - бормотала Таечка, уворачиваясь от беспорядочных поцелуев.. - Ванька, я дура-дура! Но не надо... Ну, Ваня же! Папа придет. Я же еще... ты не думай. Я ни с кем! Боже ж мой, как хорошо! Ванечка мой! Я всегда только тебя. Только тебя!
* Петр Иванович Листопад добрался до дома лишь под утро, мокрый от ночного апрельского дождя. Включил свет в прихожей, успев с удовлетворением отметить огромные туфли, - стало быть, племянник ночует у него. В то же мгновение по сердцу Петра Ивановича что-то, пока неясно, скребнуло, - из гостевой комнаты донеслось шебуршение, сдавленные голоса. Как был в плаще, он шагнул, с силой толкнул дверь, - перепуганная Таечка сидела на кровати, прижав к груди скомканную простынку.