– Вот так-то, комсомолия, – повеселевший Юрий Павлович хлопнул Непомнящего по плечу. – Спас вас всех Листопад!
– Так работаем с кадрами. Знали же, кого в члены бюро райкома выбирать, – браво отреагировал Вадим.
– Мелко мыслишь, Вадим Кириллович, – Балахнин усмехнулся. – Что райком? Человека-то какого приобрели. Чего анкетные данные стоят: молодой кандидат наук, коммунист. Не растерялся в сложной ситуации. Похоже, районный уровень он явно перерос. Это ж готовый кандидат на областную конференцию. А там – мы его в бюро обкома выдвинем. И – чего там? – на всесоюзный съезд комсомола. Как смотрите?
Зная, как посмотрит на это Непомнящий, Балахнин напористо прищурился.
Вадим помертвел, – такого удара под дых он не ждал. Ведь Балахнин знал, что место на съезд от района «забито» за ним.
– Но все кандидатуры уже утверждены в райкоме партии, – нашелся Вадим.
Он требовательно посмотрел на Шикулину, уверенный в ее поддержке, – в конце концов она обещала отцу.
Однако, вопреки ожиданиям, Таисия Павловна не спешила отреагировать, и это Вадима напугало.
– Конечно, Иван Андреевич – человек яркий, – заговорил он, не думая больше о том, как выглядит в чужих глазах. – Но – несколько анархического склада. И его поведение не всегда согласуется… Да взять хоть вчерашнюю выходку. Таисия Павловна, вы же сами предлагали рассмотреть ее на бюро, – с принятием дисциплинарных мер.
По лбу Шикулиной прошла тяжкая складка.
– Персоналии на областную конференцию действительно согласованы, – подтвердила Таисия Павловна, к облегчению Вадима. – Но, – она сделала паузу. – Как сказано у классика, суха теория, но древо жизни пышно зеленеет.
– Ленин, конечно, – догадался Меркулов.
Шикулина нахмурилась, – она и сама не помнила источник. – Партийная работа есть живая работа, – неспешно, как бы размышляя, продолжила она. – И достоинство истинного коммуниста не в том, чтоб отстаивать устаревшую догму, а в том, чтоб уметь оперативно реагировать на изменения в повседневной действительности. И, между прочим, замечать свежие побеги. Не скрою, поначалу я была предвзято настроена к товарищу Листопаду. Проглядывают в нем некие махновские проявления. Но вчера… в смысле сегодня мне… нам всем показан пример умения находить нестандартный выход из кризисной ситуации. Пример для подражания. Хотя комсомольский секретарь отчасти прав. Листопад, увы, не лишен недостатков. Скромности бы вам немного, Иван Андреевич! И, конечно, побольше выдержки.
Покаянным наклоном головы Иван принял упрек: вчера он и впрямь кончил неприлично быстро.
– Но в целом, думаю, кандидатура молодого ученого-сельскохозяйственника как нашего выдвиженца на съезд комсомола у райкома партии возражений не вызовет.
Зачитав таким образом приговор Вадиму Непомнящему, Шикулина предложила всем вернуться на семинар.
Вадим, надо отдать ему должное, встретил удар достойно. И даже поздравительно похлопал торжествующего соперника.Он так и не научился прощать обиды. Но за время пребывания в комсомоле научился обиду не выказывать.
С терпением хищника, подстерегающего жертву у водопоя, выжидал он момент для внезапного – лучше смертоносного укуса. А до того старался держаться с будущей жертвой приятственно.
В то, что происшедшее – случайность, Немонящий не поверил. В комсомоле случайностей не бывает. Раз Балахнин Листопада выдвинул, а Шикулина вдруг поддержала, значит, обоих успели «подработать».
Сделал ли это сам Листопад или кто-то еще по его наводке, было неважно. Важно, что Листопад вступил на чужую территорию. Оставалось либо его «убрать», либо отказаться от собственных, далеко идущих планов.
К заждавшимся активистам Вадим Непомнящий зашел с лицом, скукоженным в мучительную улыбку, – только что он начал войну на уничтожение.
Тяжкий путь познания
За сутки до комиссии к профессору Суханову явился очередной ходатай, – старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Сергеечев.
– Я знаю, Григорий Александрович, что у вас уже были просители за студента Негрустуева, – произнес он.
Взгляд Суханова сделался неприязнен, и Сергеечев поспешил закончить:
– Я как раз хотел сказать, что, наоборот, высоко уважаю вашу принципиальность. Негрустуев действительно одиозен и беспринципен. И позволяет себе пренебрежительно относиться к обеим нашим наукам.
Суханов поджал бесцветные губы: сравнение высокой науки земельного права с предметом истории партии казалось ему оскорбительным. Но сказать об этом вслух было нельзя.
– В общем хочу, чтоб знали. Если завтра, после того как вы его срежете, кто-то предъявит вам претензии, я – всегда поддержу вас, – заверил Сергеечев. – И как принципиального человека, и как секретаря партбюро. Надо будет, – навалимся двумя кафедрами. Я уже заручился поддержкой ряда товарищей. Пора очистить университет от всяких сомнительных личностей. Вашу руку!
Суханов свысока глянул на подрагивающую потную ладошку. Повел костлявыми плечами.
– Не понимаю, о чем вы. Комиссии еще не было. И возглавляю я ее, заметьте, не как секретарь партбюро.
Сухо кивнув, Григорий Александрович удалился.
«Умеет себя поставить», – с завистью подумал Сергеечев. С завистью, но и с удовлетворением: этот «завалит» подлеца без всяких сантиментов.
Через час Антона Негрустуева прямо с лекции вызвали на кафедру земельного права.
Суханов сидел за своим широким столом. У окна перешептывались две молоденькие аспирантки.
На вошедшего Негрустуева Суханов поначалу внимания не обратил, – рылся в ведомостях. Зато аспирантки, хорошо знавшие о конфликте учителя с дерзким студентом, разглядывали его с демонстративной неприязнью.
– Вызывали? – напомнил о себе Антон.
– Да, – Григорий Александрович поднял голову. – Что у вас за история со стройотрядами?
– История? – переспросил Антон. – В смысле насчет памятника? Там деньги расхищены. Я всё написал. В штаб ССО и в милицию.
– И много ваших денег?
– Моих там вообще нет.
– Тогда почему?
– Так ведь они ж за Родину.
Григорий Александрович пожевал губы.
– Давайте зачетку, – протянул он руку. Вывел загогулину. – Комиссия, посовещавшись, единодушно…Единодушно? – уточнил он у растерянных аспиранток.
– Вообще-то у меня были вопросы, – одна из девушек набрала воздуху. Антон сжался, понимая: сейчас его начнут гробить. Но ответил за него Суханов.
– Какие еще у тебя вопросы? – угрюмо прорычал он. – Какие у тебя могут быть вопросы, когда мне всё ясно? Над диссертацией тщательней работать надо, а не подсовывать малограмотную галиматью!
Пытавшаяся доставить приятное руководителю аспирантка от нежданного, незаслуженного хамства пошла пятнами.
– Развелось вас тут! Поэтому и науку нашу не уважают. Кто попало себя вровень числит, – неясно пробубнил Суханов. – Словом, так, Негрустуев. Комиссия ставит вам четыре. На пересдаче больше не положено.
– Так что, могу идти? – оторопелый Антон неловко кивнул, – прямо у расстрельной стены ему зачитали указ о помиловании. При общем молчании заторможено пошел из аудитории, словно ждал выстрела в спину. У самой двери его нагнал голос Суханова.
– А насчет кадастра – это ты прав. Давно, давно пора ввести. Какой может быть рынок в стране, где земля-роженица товарной стоимости не имеет? Что булыжник посреди Красной площади, что краснозем, что пустыня Каракумы, – всё едино. Сколько талдычу. Во все инстанции исписал. Сам проект подготовил и в Верховный Совет передал, а – воз и ныне там. Дуболомы!
Выговорившись, Григорий Александрович неприязненно скосился на растерянных, так и не понявших причины внезапного разноса подчиненных.Когда-то сатир Марсий, искусный флейтист, решился соперничать в музыке с самим богом Аполлоном. Говорят, не без шансов. Но не довелось Марсию снискать лавры лучшего музыканта. Лучезарный бог, водивший под звуки кифары хороводы с музами, не погнушался содрать с конкурента кожу. Дабы неповадно было высовываться.
Таковы были нравы в интеллигентской среде древности. Таковы они и ныне.
То есть способ настоять на своем судьба найдет: если не с помощью золотой кифары, то – добротным разделочным ножом.
Не суждено оказалось самостийному философу Антону Негрустуеву закончить университет. Пришла к Антону беда, откуда не ждал. А ждать-то следовало. Не зря испугался Листопад томов Ленина и Каутского в тети Пашином подвальчике. Потому что точно знал: классиков марксизма издают вовсе не для того, чтобы каждый блудливый школяр вчитывался в них с карандашом в руке.
Правильно пеняли Антону на скверный характер, – отрыгнулась-таки ему чрезмерная въедливость.
Можно, конечно, считать, что дальнейшее стало волею случая. Но случай, как известно, есть неосознанная необходимость. Антона необходимо было исключить. И случай представился.
Шло партийное собрание факультета. Унылое, как всякое партийное собрание без персонального дела. Секретарь партбюро Суханов докладывал «О перестройке в деятельности парторганизации факультета в свете решений последнего Пленума ЦК КПСС». Остальные тоже занимали себя, кто как мог. Старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Геннадий Николаевич Сергеечев безысходно трепал дырявую подметку своего «башмачка», то есть ковырял в носу. Сергеечеву было скверно: железный расчет на Суханова не сработал, а повторная жалоба дотошного Негрустуева долеживала в ОБХСС последний срок. И все это становилось безысходным.
Рядом хихикнули. Его соседка, тридцатилетняя преподавательница кафедры политэкономии Верочка, – конопатенькая, нескладная, опутанная нерасчесанным перманентом, – проверяла студенческие рефераты.
– Дурачок! Господи, какой же дурачок.
– Что там? – из вежливости произнес Сергеечев. Еще не подозревая, что через Верочку к нему обращается судьба.
– Да Негрустуев. Не может чего-нибудь не отчебычить. Просто беда с ним. Вообще эти мальчишки, если не мешать им фантазировать, до такого додумаются, что хоть святых выноси.