Можно сколько угодно изображать из себя Луку Мудищева. Намекать на особые возможности. Интриговать. Но когда-то да придется снять штаны. И тогда наступит момент истины.
Когда Листопад ударом ноги распахнул дверь, полуодетая Нинка со злым видом натягивала чулок. Укрытый по уши Юра Осинцев забился в дальний угол кровати. Унылый, потерянный вид самодовольного комитетчика в другое время доставил бы Ивану удовольствие.
– Ты чего мне сволочь эту подсунул?! – встретила Листопада Нинка.
– Нинон – но почему ж сволочь? – заискивающе пробормотал Юра.
– Потому что импотент! – отрезала Нинка. Связь между двумя этими понятиями для нее была несомненной.
– Уж сразу и импотент, – Юра умоляюще кивнул на постороннего. – Не всё, конечно, получилось, как задумано. Но разок все-таки…
– Чего там все-таки? Вкомкал на полусогнутом, щекотунчик! А наобещал с три короба: я, говорит, графа Орлова переплюну! Мания величия у тебя, вот что. Эва разложился! – она показала на крышку тумбочки, на которой возвышался интригующий столбик из десятка презервативов. Девять из них остались нетронутыми. Смахнула раздраженно на пол.
– Никакая это не импотенция, – пробурчал опростоволосившийся Казанова. – Рядовой случай – стандартная эректильная дисфункция.
– Чего?! – Нинка озадаченно замерла.
– Я говорю, нормальная нестабильная потенция. Со всеми бывает.
– Ах, нормальная! А ну натягивай портки, дистрофик, и дуй отсюда в Дом престарелых. Может, там за плейбоя сойдешь! Погоди! Я тебя, стручка, на чистую воду выведу. Сегодня же своих девок порасспрошаю, каков ты на самом деле. Наверняка всюду напрокалывался и уболтал, чтоб молчали. Я тебе славу обеспечу, какую заслуживаешь!
Как справедливо отметил Гоголь, смеха боится даже тот, кто уже ничего не боится.
В предвидении публичного осмеяния Осинцев поёжился, скосился на реакцию Листопада. И только теперь заметил, что тот не в себе.
– У тебя-то чего случилось?
– Никто не помнит, я вчера документы не вынимал?
– Пропало что?
– Похоже, на то, – Иван обескураженно сел подле Нинки. Помог ей пристегнуть чулок. – Всё перебрал, – не соображу. Ну, не мог я их выронить! Я ж внутренний карман на пуговицу застегиваю.
– Пиджак нигде не снимал? – поинтересовалась Нинка.
– Снимал, почему? В кабаке, за столом. Но – аккуратно, повесил – надел.
– А если вытащили? – Осинцев, не вылезая из-под одеяла, спустил ноги на пол.
– Да кому нужно, кроме меня? Я понимаю – если б деньги.
– Документы-то важные?
– Партбилет, – выдавил Иван.
Юра присвистнул. В глазах его появился азарт взявшего след терьера:
– Раз партбилет, ищи среди своих. Пожалуй, даже догадываюсь.
– Кто?! – вскинулся Иван.
– У тебя с твоими райкомовскими всё вась-вась?
– Да по-разному.
– Видел краем глаза, что возле твоего пиджака шустрил этот…Как его? Вадим, да?
– Точно что видел?
Осинцев задумался, сокрушенно повел плечом:
– Специально не подмечал. Так, по привычке зафиксировал.
– Дорогу я ему перешел, – Листопаду всё сделалось ясно. – Со съезда шуганул, девку увел. Вот и решил за вымя взять, шоб наверняка повалить.
– Раз так, считай, – крепко взял, – подтвердил Осинцев. – Утрата партбилета – это, я вам доложу, необратимо! Послушай доброго совета. Если дело и впрямь в девке, лучше верни, пока не поздно, на базу. А то разотрут и добрым словом не помянут.
За спиной Ивана простонали. Прислонившись к косяку, стояла Вика. Одетая.
– Ты еще куда собралась?! – Иван одним махом развернул ее к себе.
Вика болезненно поморщилась.
– Я все слышала. Поеду к Вадиму. Надо ж возвратить билет этот, раз он тебе свет в окошке. Мне он не откажет.
– Я те поеду! – Иван тряхнул ее так, что хрустнула шея.
– Покалечишь! – испугалась Нинка.
– И покалечу! Мое! – Иван облапил Викины щеки, поцеловал в дрожащие от обиды губы. – Запомни! Моя невеста никогда и ни при каких обстоятельствах подстилкой для кого-то не станет. Это тебе, дурочке, понятно?! – страстно произнес он, вглядываясь требовательно в ее глаза. Прочел то, что искал. Выпустил. – Так понятно или нет?
– Да, – прошептала Вика. Осторожно повела шеей. – Выручить хотела.
– Выручать – это мужская обязанность, – объявил Листопад. – А твое место у очага! – он ткнул в стену. – Сегодня и – на веки вечные. Я переодеваюсь и еду. А ты ждешь господина и поддерживаешь очаг.
– Если не получится, звони – помогу, – напомнил о себе Осинцев. – Только тогда уж придется задокументировать. Ну, ты меня понял!
– Понял, – подтвердил Иван. – Потому – хрен тебе обломится. Сам пробьюсь.
Он выскочил. В коридоре загремела свернутая доска объявлений.
– Урага-ан! – завистливо протянула Нинка. – Он и в постели такой же?
– Такой же, – машинально подтвердила Вика.
– Везет некоторым!
Пряча глаза от уничижительного Нинкиного взгляда, Осинцев потянулся за брюками.
Черепаха неповоротлива. И это ее проблема. Носорог тоже неповоротлив. Но это проблема того, кто не успел отскочить в сторону.
Попадать под разъяренного носорога Вадиму Непомнящему решительно не хотелось. Потому, когда Листопад, дрожа от возбуждения, примчался в Пригородный райком, выяснилось, что первый секретарь с утра уехал на весь день по подшефным хозяйствам.
Юрий Павлович Балахнин положил трубку. Хмуро постучал пальцами по аппарату:
– Всё слышал? В карманах у тебя он не рылся и тем более ничего не брал.
Листопад угрюмо теребил заусеницу.
– Говорит, пьян ты был в лоскутьё. Шумел по ресторану. Мог выронить. Это, коснись комиссии, любой поверит. Что-что, а шуму вокруг себя создать – ты силен, – Балахнин злопамятно прищурился. – Да за одно только, что с партбилетом в кабак потащился…
– Та говорю же, взносы я в этот день сдавал! – Иван пристукнул кулачищем. – Слушай, Юра! Вадичка – прохиндей. Его прижать – на раз! Мне Маргелов стуканул, – он черпает райкомовские деньги и гудит на них в кабаках. Опечатай кассу, и – враз всплывет недостача. Тогда Непомнящий наш. В зубах партбилет мой принесет, и на всё, что скажешь, пойдет! И для тебя случай прижать щурёнка. Ведь только пальцем шевельнуть…Или – не только?
Иван заметил смущение Балахнина:
– Не мнись. Говори прямо.
– Прямо так прямо, – Юрий Павлович поморщился. – В ближайшее время Вадим Кириллович Непомнящий будет выдвинут секретарем обкома комсомола – с перспективой на моё место.
Он постарался твердо встретить ошеломленный взгляд Ивана.
– Нечего меня сверлить, Иван Андреевич. Как сказала в свое время Шикулина, партийная работа – дело тонкое, учитывающее множество нюансов.
– Папеньку опять козырным тузом двинули? – догадался Иван.
Балахнин уныло кивнул, – быстрый разумом Листопад из множества несущественных нюансов вычленил один – единственно важный.
– Они, если слышал, с Горбачем еще в Ставрополье корешковали. А против Горби усиливается оппозиция. Дров-то наломал ого-го! Так что ему позарез команду усиливать надо, чтоб не свалили. На днях забрал Непомнящего – старшего в Москву на повышение, – с прицелом на место Лигачева. Так-то. А меня соответственно приглашали на проезд Серова, в ЦК ВЛКСМ, и дали понять, что если сынка на своё место подготовлю, после съезда заберут в аппарат. Как думаешь, чем для меня кончится, если я сейчас к нему в кассу полезу?
Он столкнулся с колящим взглядом Листопада.
– Знаю, Иван, что ты ко мне не за объяснениями приполз. Но максимум что могу – договориться, чтоб не исключили, а ограничились выговорешником с занесением. Но – со съездом, сам понимаешь, пролетаешь. Да и – дальнейшее…
– Из-за одной паршивой картонки – жизнь пополам?
– Да! Потому что картонка эта, как ты называешь, – символ твоей лояльности. И вот его-то ты продристал. И вообще, Иван, если начистоту, – то, что случилось, все равно бы случилось. Не так, так иначе. Больно мотает тебя по жизни.
– Ладно, обойдусь без нотаций! – Листопад уцепил заусеницу, вырвал, поморщившись. Поднялся. – Стало быть, чуть заштормило, и – каждый сам по себе? Будь здоров, секретарь!
– Вывернешься, заходи.
От приглашения этого в спину Ивану пахнуло прощальным сквознячком.
На следующий день, собрав самолюбие в кулак, Листопад позвонил Непомнящему. Встреча с Вадимом, как и можно было предвидеть, получилась склизкой.
Опасаясь непредсказуемого листопадовского нрава, назначил ее секретарь райкома в собственном кабинете и даже на всякий случай распахнул дверь в коридор.
И – сразу застолбил главное. Само собой, никакого отношения к пропаже документов он не имеет. Но, возможно, сможет их найти при двух непременных условиях.
В присутствии Виктории Иван публично отказывается от нее. А кроме того, пишет заявление с просьбой освободить от должности секретаря комитета комсомола института и от обязанностей члена бюро обкома и заменить как делегата, – скажем, в связи с необходимостью завершить докторскую диссертацию. Если всё это будет сделано в течение двух оставшихся суток, партбилет наверняка обнаружится.
– А если нет? – прохрипел Иван.
– А если нет, это жизнь, – Вадим поднялся. Округлевшее лицо его излучало плохо скрываемое торжество. И даже бешенство во взгляде Листопада сегодня не пугало, а, напротив, добавляло перцу, – он загнал-таки противника в клетку, из которой у того остался только один выход. Тот, какой указал ему сам Вадим, – к ноге!
Иван вышел из кабинета, едва не покачиваясь. Удар оказался нанесен безупречно – точно поддых и именно на вдохе.
Сумрачный, ушедший в себя Листопад умудрился даже свернуть в коридоре не в ту сторону и заметил это лишь, когда вместо привычного парадного крыльца уперся в запасную, пожарную дверь с табличкой посередине «Выхода нет».
«Похоже на то», – безысходно хмыкнул Иван.
Со злости долбанул по тупиковой двери ногой. Дверь неожиданно распахнулась. Наверняка раздолбай-комендант что-то привез для хозяйственных надобностей и после забыл запереть.