– Кузены, – с прежней, насмешливой интонацией поправил Иван. Все так же прикрываясь подушкой, принялся озираться в поисках одежды.
Петр Иванович пригнулся, поднял с пола то, что безуспешно пытался отыскать племянник, – полотнища трусов, приподнял свесившийся край простыни с пятнышками крови. Глухо простонав, он с неожиданной силой разодрал трусы надвое.
– Это ты зря, дядя Петь, – Иван расстроился. – Вот сотру без трусов всё. А что если некачественные внуки пойдут?
– Пошел вон!
Иван выдавился в коридор.
– Папочка! Но что же теперь? – Таечка хотела приласкаться к отцу, но от движения обнажилась грудь, и она поспешно ухватилась за простыню.
Петр Иванович тяжело поднялся, оставив на кровати влажный след.
– Папочка, так что? – жалобно пискнула дочка.
– Скажи своему, пусть придет в гостиную, – бросил отец.
В половине седьмого утра дядька и племянник сидели за столом напротив друг друга и угрюмо глушили коньяк. Дрожащая от страха Таечка подслушивала под дверью и – пугалась тишины.
– Так и будешь отмалчиваться? – хмуро поинтересовался Петр Иванович.
– А что тут скажешь, дядя Петь? Знаю, как тебе больно. Но…
– Любишь ее? – вхлест спросил Петр Иванович.
– Люблю, конечно, – моментально отреагировал Иван. К вопросу этому он готовился.
– Твое счастье. Ладно, что уж поделаешь? Что случилось, то случилось. Будешь у меня в одном лице и племяшом, и сыном, а – теперь и зятем.
Дверь распахнулась, и Таечка, как была, в халатике бросилась к отцу.
– Папка! Папочка дорогой! – она запрыгнула на колени и принялась целовать его.
– Ну, будет тебе, – умиленный Петр Иванович с усилием ссадил дочь с колен. – Неизвестно, стоит ли радоваться. Охламон тот еще!.. Потом ей всего восемнадцать. Едва на второй курс перешла. А закончить обязана. Как жить-то станете? Она здесь, ты там.
– Любовь не знает расстояний, – вяло отреагировал Иван, думая о своем. Увидел, что странная отстраненность его замечена. Встряхнулся. – Да и какое расстояние – сто пятьдесят километров. Еще надоем.
– Слышал, папа? Еще и надоест, – засмеялась Таечка. Фантастическое предположение, что любимый Иван может надоесть, ее искренне развеселило.
– Да что с вами говорить? – Петр Иванович бессильно хмыкнул. – Лезете друг на друга. Какие тут доводы? Ладно, слово сказано – отдаю!
– Вот за это большое человеческое спасибо, – Иван вновь потянулся к бутылке. – За это предлагаю отдельно.
– У вас сегодня что, на съезде перерыв?
– Та там половина полупьяные, – беспечно отмахнулся Иван. – По вечерам такой тусняк, – братаемся регионами. «Россия» содрогается.
Петр Иванович нахмурился.
– Ты зачем сюда приехал?…Иди-ка, Тая. Мы поговорим.
Таечка капризно надулась. Но разглядела на лбу отца знакомую складку и, не препираясь, вышла.
Петр Иванович дождался, пока дочь оставила их двоих.
– Ты что, на съезд – на историческое событие, которое одному на полмиллиона выпадает! водку жрать приехал?
– Почему водку? Исключительно коньячишко, – сглумил Иван, – выслушивать нравоучения ему не хотелось. – Да я ж втихую, не прокалываясь. Других вовсе по этажам разносят. Суперэлита называется. Такое на поверку кодло!
Под пристальным взглядом дядьки сбился.
– Ты кем в этой жизни быть собираешься? – глухо произнес Петр Иванович.
– Так всё под контролем, дядя Петь. Хожу на заседания. Отмечаюсь на мероприятиях. А запись в анкете – она, считай, уже на все последующие времена. Не сотрешь.
Дядька поднялся, отошел к расцветшему окну.
– Больше чтоб ни грамма.
Семенящей походкой подбежал к Ивану.
– Один раз скажу. Вдалбливать не буду. Потому что повторение – оно мать учения для дураков. Сколько вас на съезде? Пятьсот? Шестьсот?… Неважно. Девяносто пять процентов – кивалы. Кивалами их привезли, кивалами уедут. Они, конечно, будут по жизни отмечены среди прочих. Но быть им всегда – первыми среди кивал. Твоя же задача – раз уж появился шанс – прорваться в первые среди первых. Тебя должны заметить. Нужна толковая, в нужном месте и в нужное время выказанная инициатива.
– Но где?!
– Лучше с трибуны.
Иван дерзко расхохотался:
– Это на съезде-то?
Петр Иванович безжалостно молчал.
– Да и о чем?
– Ну, если нечего предложить, тогда и впрямь, – Листопад-старший с показным разочарованием развел руки.
– Да есть, конечно, придумки. Но как с этим пробиться на трибуну? – Иван впал в задумчивость.
– А это вторая, может, главная составляющая успеха – напор и натиск. Напор и натиск! Или ты не настоящий Листопад?
– Даже думать забудь! Даже не впадай в скверну! – Балахнин аж фыркнул. – На трибуну его пусти. А в президиум не желаешь?
– Желаю, – со всем отпущенным ему невеликим простодушием признался Листопад. И – уверенно добавил.
– А ты еще больше желаешь.
– Само собой. Именно поэтому ни одного несанкционированного действия не допущу.
– Та ты сначала послушай…
– Еще чего! Начнешь слушать, начнешь вникать.
– Так и…
– Эк куда безнаказанность тебя выносит. Тесно ему уже среди народных избранников. Всесоюзную трибуну подавай. Окстись! На съезде не только выступления и реплики. Там хлопки расписаны. И за каждый хлопок конкретная «шестерка» отвечает: прохлопал – хлопай сам куда подальше.
Довольный каламбуром Балахнин гоготнул, приглашая Листопада присоединиться к хорошему его настроению.
– Ну, наливаю, что ли? – примирительно придержал он руку с бутылкой коньяка.
Юрий Павлович сидел в трусах у открытого окна полулюкса гостиницы «Россия» с видом на весеннюю Москву-реку. Тщательно отутюженный съездовский костюм с делегатским значком висел тут же, на спинке стула. В уголке стоял приоткрытый чемоданчик, наполненный коньяком. Точно такой же чемоданчик, изрядно опустошенный, пылился в номере Листопада, – накануне съезда делегаты от Калининского региона во главе с первым секретарем ездили с выступлениями по предприятиям области и принимали заготовленные подношения. Начали, само собой, с ликеро-водочного завода.
– Хорошо-то как! – Балахнин глотнул речного воздуха. – Ширь! Чуешь, как пахнет!
– Рекой пахнет, – буркнул, думая о своем, Иван.
– Нос у тебя заложило, вот что, – снисходительно засмеялся Балахнин. – Не рекой! Что рекой? Красной площадью пахнет. И – проездом Серова.
Балахнин потянулся блаженно, – накануне, в кулуарах, ему было дано клятвенное заверение, что после окончания съезда будет решен вопрос с его переводом в ЦК ВЛКСМ.
– Считай, к самому Кремлю подступились. Большие дела впереди. Великие перспективы. А ты – неуемный и неуютный человек – большую радость опаскудить норовишь.
– Юра! Но ты ж не «шестеркой» в Москву прорываешься!
– Причем тут?! – вскинулся Балахнин. – Ты, знаешь, подбирай слова.
– По одежке встречают – это не мы с тобой первыми подметили! Ну, вползешь ты в аппарат каким-нибудь завотдельчиком, – Иван схватил стул и вплотную подсел к налившемуся кровью секретарю обкома, – на самом деле его брали всего лишь заведующим сектором. – И будешь из кабинетика в кабинетик продвигаться шажок за шажком на полусогнутых. К пятидесяти, глядишь, каким-нибудь десятым-двадцатым в ЦК профсоюзов докондыбаешь. И на этом всё – спекся. Это еще если не подставят.
– Круче тебя никто не подставит! – огрызнулся Балахнин. – Да и выбирать не приходится. Я тебе говорил, – после того как Горбик Непомнящего-старшего двинул, сынок в сок входит. Поляну для него расчищают. Если не получится уйти в ЦК, на следующей же конференции попрут. И что я тогда в области буду? Секретарем какого-нибудь сельского райкомишки партии? Что ты всё своим бешеным глазом косишь?! Пить будешь или нет, спрашиваю?!
– Смотря за что. Юра! Вслушайся, – Иван придвинулся вплотную, пощелкал пальцами. – Я предлагаю шанс для обоих. Вот здесь, – он постучал по папке с золоченым тиснением «Делегат ХХ съезда ВЛКСМ», – предложения по созданию хозрасчетных центров, ориентированных на выращивание научных кадров под эгидой комсомола. Комсомол разыскивает таланты и растит научные кадры для страны. Причем не на уровне лозунга! – он достал полиэтиленовую папочку с вложенными листочками. – Система! Продуманная программа поиска и продвижения научно-технических идей молодежи, главное – новых технологий.
– И кому это нужно на съезде? Да если я с этой лабудой помимо первого не то что высунусь, только заикнусь об этом, – меня так с лестницы спустят, что и мимо сельского райкома со свистом пролечу.
– Зачем же помимо? Надо, чтоб с санкции. У тебя на Первого выход есть?
– Если попробую с этим, больше не будет.
– Как раз напротив! Вникни, он сам сейчас дергается. Надо приспособиться к Горбачеву с его новшествами, – подтвердить свою лояльность. Доказать, что еще не выдохся и – готов бежать по новому следу. Кто-то из Политбюро в последний день съезда будет?
– На закрытии, скорей всего, сам Генеральный.
– Так что может быть удачней? И потом – тут, – Иван постучал по папочке, – есть идея подкожная, которую до Первого довести надо. Ты соображаешь, что такое взять под свой контроль поток новых технологий? Это же – будущее. И оно будет под ним. Ведь под это дело можно задробить несколько институтов разных профилей, объявить их молодежными экспериментальными базами – под эгидой ЦК комсомола, выхватывать самые перспективные наработки и – пускать через них хозрасчетные темы. Через несколько лет, когда все опомнятся, – ты владеешь эксклюзивными технологиями. А это – и есть будущее. Твое обеспеченное будущее! Если он не набитый дурак, то быстренько въедет. Только это надо вложить в него.
– Легко сказать, – Балахнин вновь хмыкнул, – но уже иначе. Как человек, которому только что было хорошо и уютно в домашних тапочках, с чашкой кофе у телевизора. И вдруг предложили, бросив всё, мчаться в завидной компании на Домбай, на горнолыжный курорт. Заманчиво, но и рискованно: и тихий уют потеряешь, и башку запросто расшибешь. Он пожевал губы. – Съезд в разгаре. К Первому пробиться, и то сверхпроблема. А чтоб убедить в это вникнуть. Да еще пойти на изменение регламента…