Иногда Антону удавалось спасти какого-нибудь безвинного бедолагу. Но чаще попытки столичного проверяющего противодействовать произволу встречали на местах резкий, колючий отпор. Вплоть до упреждающих жалоб в министерство.
Зато буйными крапивными зарослями расцвели те, кто присосался к госпредприятиям, и через подставные фирмы выкачивал из них оборотные средства, обрекая на умирание. И при этом щедро «отстегивал». Этих никто не трогал. Еще и потому, что в устаревшем уголовном кодексе попросту отсутствовали нормы, позволяющие карать новую разновидность воров.
Схлопотав пару выговоров за превышение должностных полномочий, Антон окончательно уяснил, что ситуацию можно выправить, лишь обновив уголовное законодательство. О чем написал рапорт и, как положено, передал по команде начальнику отдела Игнатьеву. Начальник отдела, хмыкнув, предложил ему заниматься прямым делом. Он написал следующий, на имя начальника ГСУ, – с тем же результатом. Третья и последняя служебная записка была передана настырным следователем прямо в секретариат министра.
Ближе к обеду Негрустуева вызвали к заместителю начальника Главного следственного управления генерал-майору Кожемякину. Сосед Негрустуева по кабинету подполковник милиции Сашка Плешко с досадой глянул на часы, – он сам с нетерпением ждал вызова к начальству с тем, чтоб сразу после этого свинтить со службы в торгово-закупочную фирму, в которой втайне подрабатывал консультантом.
Утром начальник отдела Игнатьев передал Сашке срочное поручение, – министру для отчета на Верховном Совете потребовалась аналитическая справка о необходимости отмены смертной казни.
– Почему собственно отмены? – вяло удивился Сашка. – Накануне на коллегии министр ратовал за усиление наказаний. И вдруг – здрасте-пожалуйста.
– А я почем знаю? Должно быть, поспели новые веяния, – огрызнулся Игнатьев. – Не нашего это ума. Сделаешь, как обычно, на двух-трех листах. Сначала обоснование. Что-нибудь – «в свете демократизации, гласности. Гуманность, прочие ля-ля». На последней странице вывод – «в демократическом государстве, интегрируемом в европейское сообщество, такой пережиток как смертная казнь недопустим». Главное, чтоб через два часа было готово, – Кожемякин ждет.
– Надо – будет, – безразлично пробурчал Сашка.
Уже через час Плешко победно потряс перед Антоном тремя наспех исписанными листами:
– Готово дело! Писучий я все-таки человек.
Заметив, что сосед отвел глаза, Сашка рассердился.
– Неча рожу кривить. Мы люди служивые. Что сказано, то выполняем. Желаете обоснование, чтоб рэкетиров из тюрем в Верховный Совет пересажать, или доказать, что педерасты – самая что ни на есть правильная ориентация, пожалте-заполучите. Сделаю. Как в преферансе, – какова сдача, таков и снос. А вот насчет того, чтоб душу в ваши игры вкладывать, – это пардон. Моя душа сама по себе. Не аттестованная. Да и не нужны никому ни душа наша, ни мысли. Это ты у нас, Антоша, норовишь начальство вразумлять. Потому что зеленый еще. По сусалам не получал.
Когда выяснилось, что Кожемякин вызывает Негрустуева, Плешко с сочувственной насмешкой оттопырил нижнюю губу:
– Похоже, добралась твоя докладная до верхов. Теперь по полной программе огребёшь. Прими дружеский совет, – Кожемяка сперва начнет по своему обыкновению блажить, так ты не выступай. Перетерпи. Потом покайся. Тогда, глядишь, пар выпустит, да и спустит на тормозах.
По части кулуарных хитроспелений Сашка слыл большим докой и, конечно, был прав. Но ни отмалчиваться, ни тем паче каяться Антон не собирался. Не для того через голову прямого начальства направил рапорт на имя министра, чтоб пойти на попятный.Заместитель начальника Главного следственного управления Кожемякин хмуро оглядел вошедшего.
– Как это понимать? – он помахал ксерокопией рапорта. На глаза генералу попался лежащий по соседству документ. Брезгливо откинув его в сторону, он склонился к селектору:
– Плешко ко мне!.. А ты, Негрустуев, садись. И объяснись, кто тебя надоумил с министром переписку затеять.
– Если помните, я пытался вам…
– Заткнись, Негрустуев! В этом кабинете я говорю, остальные слушают. Так кто надоумил?!
Антон молча показал на сжатые губы, а затем на пришпиленный к стене рукописный плакат – «п.1. Начальник всегда прав. П. 2. Если начальник не прав, смотри п. первый».
– А ты штучка! – Кожемякин уличающе прищурился.
– Чего все-таки добиваешься?
Антон посерьёзнел:
– В рапорте всё написано, товарищ генерал. Уголовный кодекс необходимо срочно обновить. Если прямо сейчас не остановить беспредел, страну попросту разворуют.
– А если завтра твою хрень принять, так сразу всё образуется? – Кожемякин иронически потряс докладной.
– Не всё, конечно. Но воровать трудней станет.
– Эва как у вас, молодых да ранних, запросто. Десяток институтов, сотня докторов наук бьется над проектом нового кодекса. И вдруг нате, выискался капитанишка – вмиг всех обнадежил и всё порешал. Вот чего не терплю, когда каждый дилетант себя мнить начинает.
Заместитель начальника управления был кандидатом наук, несколько раз оппонировал на защитах и, не афишируя, гордился своей причастностью к сонму ученых. Он устало вздохнул, как делают профессора, вынужденные тратить время на нерадивого двоечника.
– Нет хуже, чем верхоглядство и правовое бескультурье. Кабы ты, Негрустуев, в институте поглубже изучал теорию, то знал бы, что если не нарушено гражданское право, то нет и экономического преступления. А гражданский кодекс, Негрустуев, у нас, как ты знаешь, тоже устаревший. Вот пока его не изменят, и уголовный кодекс менять преждевременно. Не нанимают сторожа, пока дом не построен, – с нажимом, явно цитируя чужую понравившуюся мысль, произнес он.
Но на Антона образный аргумент впечатления не произвел.
– Так если сторожа не нанять, стройку на корню растащат. Я как раз и предлагаю, чтоб на переходный период обновить экономические главы. Ведь глядите, что делается! Оборотку из предприятий через левые фирмы вымывают, заводы набок ложатся. А нал идет в преступные группировки, которые на эти же деньги скупают на корню госаппарат и беспрепятственно вкладываются в бизнес, то есть «отмываются». А у нас даже законов против них нет. Если так пойдет, нас ждет легализованная бандитская собственность. Скажете, нет?
Кожемякин тяжело задышал, готовясь обрушиться на упрямца. В этот момент дверь кабинета скрипнула, и в образовавшуюся щелку протиснулся крупный, с хорошей прожилкой нос. Нос принюхался, как бы измеряя температуру в кабинете, и только следом появился его владелец – Сашка Плешко.
– Вызывали, товарищ генерал? – он пытливо пригляделся.
– А, бракодел! – отчего-то обрадовался Кожемякин. – Ты что мне подсунул?
Так же как перед тем антоновскую докладную, он подхватил сашкину записку и потряс ею.
– Ты где, спрашиваю, работаешь?! – громыхнул генерал. – В МВД или в какой-нибудь очередной конторе «Тютькин и сыновья»? Или уж сам путаться начал?
Сашка непонимающе заморгал, делая вид, что намеком на «левые» халтуры обижен:
– А в чем собственно?…
Кожемякин грозно отер кулаком скошенную челюсть:
– Тебе что было велено сделать? Ну?!
– Так… обосновать необходимость отмены смертной казни.
– Плешко! Ты когда-нибудь слышал, чтоб МВД выступало против смертной казни? Это в Верховном Совете нашлись популисты. А скорее, на лапу от кого взяли. А мы, милиция, наоборот, стоим, что, отмени ее, родимую, и завтра половина того же Верховного Совета друг друга переубивает. Ты должен был обосновать необходимость сохранения смертной казни. Сохранения, понимаешь?! С этим министр туда едет.
– Так поручение передал Игнатьев, – сконфуженно пролепетал Сашка. – Он же и задачу поставил. Может, перепутал в спешке?
– Потому что оба вы – два сапога на одну ногу. На, забирай свою цидульку и переделывай! – Кожемякин запустил записку, которая, печально спланировав, зацепилась за край стола. – На всё про всё тебе два часа. Успеешь заново?
– Да чего там успевать? – буркнул Сашка и, подхватив неоцененный труд, вышел.
– Пофигист… – вслед закрывшейся двери огорчился генерал. Последняя фраза словно напомнила ему о Негрустуеве.
– Говоришь, нельзя бездействовать?
Он вытащил из папки с золоченым тиснением «На доклад» исписанный листок, выдранный из ученической тетради в линейку.
– Ты ведь тверич? Вот и ознакомься, – министру из приемной Верховного Совета переслали. С пометкой – «срочно на исполнение».
Жалоба за десятком подписей поступила из Удельско-го района. Против какого-то строптивца-егеря за отказ пускать районное начальство на охоту в местный заповедник якобы сфальсифицировали уголовное дело чуть ли не в покушении на убийство и со дня на день собираются арестовать. Сегодня же выезжай в командировку.
– Это и есть наш вклад в общее дело, – констатировал Кожемякин. – Не за всю державу радеть, а конкретным людям конкретную помощь оказывать. Тогда и перед своей совестью будет чем ответить. Антон хмуро повертел заявление: – Товарищ генерал! Если там и впрямь фальсификация, то дело могут припрятать. Зафутболят будто на экспертизу и – вернусь ни с чем.
– Да, нынче и впрямь ничего не боятся, кроме разве инспекции по личному составу, – генерал прищурился, прикидывая. – У них там в Твери как будто два года назад проверка по личному составу была?
– Было, – не совсем понимая, к чему тот клонит, подтвердил Антон. – Половину руководства областного УВД поснимали за злоупотребления. Троих за взятки посадили.
– Во-во. Тогда не сомневайся. Сделаем так, что всё выложат. Еще и по струнке перед тобой ходить станут, – в голосе Кожемякина появилась хитринка. – Ступай оформляйся.
Антон вопросительно мотнул подбородком в сторону своего рапорта.
Кожемякин поморщился:
– Не усохнет твоя фитюлька за два-три дня. Вернешься, договорим. И ещё, – неожиданно добавил он. – Выполнишь качественно поручение, думаю тебя на начальника отдела поднять. Игнатьев перед пенсией, похоже, совсем мышей ловить перестал.