Я понял, что ему нужно выговориться, выпустить пар.
Сальваторе приходилось иметь дело с менеджерами всех крупных модных брендов, от Dolce & Gabbana до Prada и Max Mara, и он научился адаптироваться к изменчивым ветрам, приносимым этими людьми сюда, в Апулию.
Мы шагаем, он говорит, выкуривая одну сигарету за другой, а я молча слушаю его:
– Они приезжают на сезон, предлагают работу с невыполнимыми условиями и сроками. Контракты, мягко говоря, удушающие! Поставленный товар должен быть высочайшего качества, количество изделий каждой модели мизерное, исполнение очень сложное при неприемлемых затратах. Дают работу на один, максимум два сезона, а потом – до свидания! Только их и видели! За кого они нас принимают, за умирающих от голода? За попрошаек? Если кто из нас и попрошайки, так это они. Ради одного евро прибыли бегут сломя голову за границу и плюют на заключенные с тобой договора!
Сальваторе прав, и критерий, по которому действуют бароны моды, прост и незатейлив: когда у них большой заказ, продукцию которого они гарантированно распродадут почти целиком, они несут его тем, кто соглашается выполнить работу за мизерную плату, потому что у них есть возможность торговаться; и наоборот, если заказ маленький, причем некоторые модели производить коммерчески невыгодно, но нужно, чтобы не оскорбить чувств какой-нибудь богатой синьоры, которая может из-за этого устроить скандал, заказ несут в мастерские Саленто.
Только вот тех швей и тех мастерских, где эти искусницы трудились сезоном раньше, порой уже нет. Владельцы маленьких ремесленных предприятий, задушенные подобной системой работы, банкротятся, оставляя без куска хлеба 10–15 мастеров.
– Все эти Dolce & Gabbana, Voltagabbana и им подобные еще имеют наглость утверждать, что в этом нет и толики их вины, – с горечью в голосе произносит Сальваторе. – Они, видите ли, здесь ни при чем! Они ведут свои коммерческие операции по правилам.
А вот и правила их коммерческих операций: на начальном этапе, то есть когда создаются коллекции и образцы, они предусматривают две цены на изделие: итальянскую (более дорогую) и иностранную (более низкую). Правда, с одной особенностью. Прейскурантная цена, по которой они выходят на рынок, остается неизменной.
Как умно! Если я продаю мало, то произвожу в Италии, а если продаю много – за границей, чтобы заработать больше.
А пока они душат маленькие мастерские в Саленто (как и в других частях Италии), которым приходится шить очень маленькие и сложные по исполнению партии одежды. Все сложнее и все дешевле, поскольку существует вероятность, что работу отдадут мастерским в Прато, Неаполе, Падуе, Виченце…
Работающие в полуподвалах китайцы получают серую зарплату, а ремесленники Лечче со своей белой вынуждены платить налоги! Вот так, в результате удушающих контрактов и постоянно падающих цен, ремесленные мастерские, просуществовавшие на швейном рынке 20–30 лет, вынуждены закрываться. Но, разумеется, не по вине баронов моды!
Меня просто бесит это их – «мы не виноваты!». Тогда скажите мне, кто в этом виноват?
У меня перед глазами до сих пор стоит изумленное лицо Тони Шервино, одного из двух создателей дома Ermanno Scervino, когда я сказал ему, что для того, чтобы сделать его творения такого качества, которое он желает, ему придется заплатить намного больше, чем он рассчитывает.
Изумление вызвала нелепость моего замечания: ведь всегда можно найти способ сэкономить, разве ты этого не знаешь?
Шейте мои пуховики где хотите – в Сопоте, в Содоме, лишь бы мне обошлось дешево!
Тони Шервино и в голову прийти не может возможность изменить дизайн, выбрать другую ткань, тип выполняемой работы, чтобы попытаться снизить себестоимость продукта. Ну нет! Его творение – священная корова, не прикасаться! Чтобы сэкономить на нем, используется грошовая рабочая сила, работающая за тарелку супа.
Волосы дыбом! И это один из самых безмерно богатых дизайнеров, владельцев шикарных вилл, яхт, личных вертолетов и самолетов, которые понимают экономию исключительно как снижение стоимости человеческого труда, и никак иначе.
Его искусство неприкасаемо. Так почему бы ему, коли он желает творить любой ценой, не оставить свое искусство у себя? Ответ прост: потому что он не художник. Он всего-навсего торговец!
Мой день в Сквинцано в компании Сальваторе подходит к концу. Мы останавливаемся у кафе на главной площади города, садимся за столик. Свет меняется, цвет неба утрачивает прозрачность и наливается золотистыми оттенками заката.
– Moncler меня кинул, – цедит Сальваторе сквозь зубы.
Три года он сотрудничал с Moncler, а затем этот престижный дом моды неожиданно слинял, решив, как мы уже знаем, перенести 90 процентов своего производства за границу.
Компания Сальваторе умеет шить высококачественные пуховики. У него хорошие работники, и продукция, которая выходит из их рук, выше всяких похвал.
– Всему приходит конец, – говорит Сальваторе с нотками меланхолии в голосе. – Кто знает, что ждет нас дальше.
Я понимаю, что он имеет в виду судьбу своей маленькой компании. Я кладу свою руку на его, не зная, что сказать. Мне было бы жаль, если бы ему пришлось закрыться. Он любит свою работу, любит своих сотрудников, всех 50 человек.
Мы сидим молча, не притрагиваясь к заказанным аперитивам.
– Самые прекрасные вещи – это те, которых больше нет, – вдруг говорит Сальваторе. – Ты помнишь нашу ручную вышивку? Это было искусство! Здесь, в провинции, наши женщины – настоящие художницы. Страсть, которую я вкладываю в свою работу, я унаследовал от своей матери. Она была вышивальщицей. Летом она вышивала, сидя под зонтом от солнца. Одним глазом глядя на нас, детей, другим – на ткань перед ней. И в дом приходили дополнительные деньги. А летом, прогуливаясь по пляжу, можно было видеть десятки девушек и их матерей, склонившихся над пяльцами, пока детишки веселились, играя друг с другом.
Да, это так. И еще один вид деятельности, связанный со швейной промышленностью, настоящее искусство, придававшее престиж этой земле, исчезает прямо на глазах.
Помимо прочего, этот вид деятельности, преимущественно женский, позволял женщинам вносить ощутимый вклад в скудный семейный бюджет. Правда, это была своего рода сдельщина, не упорядоченная никакими нормами, но она давала средства к существованию, не нарушая нормального хода семейной жизни именно потому, что обеспечивала определенную степень свободы.
Сальваторе со злостью давит сигарету в пепельнице.
– И этому здесь приходит конец. Сейчас за такими вещами едут в Индию, – говорит он. – Там они стоят намного дешевле, хотя одежда с ручной вышивкой продается как настоящее произведение искусства. Прошлым летом одна американка мне сказала: «Я была в Бомбее, там за шесть-семь долларов делают шедевры необыкновенной красоты!» Верю, только надо понимать, кого они заставляют создавать эти шедевры. В Индии они эксплуатируют труд маленьких девочек, в то время как здесь, на родине, утрачены и не подлежат восстановлению великие образцы рукодельного мастерства…
Солнце село, на маленькой площади Сквинцано зажглись фонари. Прекрасный, спокойный вечер.
Это было давно.
Работа надолго разлучила меня с Апулией, но, вернувшись к работе в Ittierre, я, по пути из Лечче в Бриндизи, заехал в Сквинцано, чтобы снова встретиться с Сальваторе. В его мастерской меня ждал сюрприз. Со знаком плюс!
После того как его бросил Moncler, ему действительно пришлось несладко. Традицией и специализацией его предприятия всегда была работа по заказам третьих лиц. В один момент мастерская оказалась без заказов, и ему оставалось только выплатить последнюю зарплату своим рабочим, а затем закрыться. Обанкротиться.
Он метался в поисках заказов, искал поддержки в Торговой палате, пытался договориться с производителями материалов о поставке их в кредит.
– Всей мастерской мы вкалывали как проклятые день и ночь, – говорит он. – В итоге нам удалось создать небольшую коллекцию хорошо сделанных пуховиков. Потом я повез ее на флорентийскую ярмарку одежды, выставил ее, конечно, не в тех залах, где показывают свою продукцию крутые бренды, у меня на это не было денег. Я выставился в боковом отсеке, отведенном для альтернативных производителей, там мне было по карману. Когда покупатели приходили на ярмарку, они сначала шли на главную сцену, к большим именам, и многие, видя цены и, прежде всего, ища подлинную Made in Italy и не находя это, переходили к стендам таких компаний, как моя, которые при намного более низких ценах предлагали качественный продукт, действительно сделанный в Италии.
Вот это, на мой взгляд, и есть настоящее Made in Italy. Сейчас очень много людей уже хорошо знают, откуда берутся эти дорогущие марки – из Китая, Румынии, Болгарии. Учитывая цену продажи, потребители в конце концов начинают осознавать, что она явно непропорциональна реальному качеству этой брендовой продукции.
– Постепенно мне начали поступать заказы, – с гордостью заключает Сальваторе. – От американцев, японцев и даже китайцев!
Я же говорил, Сальваторе – крутой парень, и он добился своего. Теперь он производит и продает продукцию под собственной маркой. Качественные пуховики, действительно Made in Italy. И все его 50 рабочих по-прежнему в деле.
Глава 18. Турну-Мэгуреле
Авантпост
Турну-Мэгуреле. Это название покажется вам африканским. На самом деле мы в Румынии, на границе с Болгарией, в двух-трех километрах от Дуная, который здесь не голубой, а коричневый, как говорит мне уроженка Брешии, хозяйка компании B. & B.
Она разговаривает со мной понурым тоном, словно извиняясь за то, что ей приходится принимать меня в таком месте, куда ей пришлось приехать все по той же причине – поиск дешевой рабочей силы для производства одежды.