Дай медведю в нос и танцуй, жди, когда противник испугается, целься прямиком туда, где он сильнее всего, а значит, и уязвимее, – используй насилие, чтобы лишить его ощущения безопасности, заменить ее растерянностью.
И тогда действуй, бей в эту брешь.
Люди считают ощущение безопасности совершенно естественным, но это не более чем иллюзия. Хаос и порядок, как две змеи, плотно переплетены и меняются местами, стоит пересечь границу, о существовании которой никто даже не подозревает. Насилие создает брешь. Время, которое он остановил для тех, кто лежал в банке на полу, для тех, кто кричал по рации, что преступники палят без разбору, – время – вещь непостижимая, поскольку лишена логики. Потому-то растерянное недоумение нарастало, и он выигрывал трехминутную свободу действий.
– Винсент?
Среди поздравлений и шампанского Лео наблюдал за Винсентом, который никогда не позволял себе так шумно выражать свои мысли и чувства.
– Да?
– Идем со мной, Винсент.
– Куда?
– Идем.
Они оставили веселье, сдобренное теперь смесью дорогого спиртного и густого табачного дыма, ушли на кухню, где стояли бутылка виски и два стакана, каждый налил себе щедрую порцию. На улице было темно, и кухня соседского дома казалась освещенной сценой, где молодая женщина поставила на круглый стол стеклянную миску, молодой мужчина усадил младенца в высокий стульчик, пристегнул ремешком, надел на него нагрудник, дал в руки ложку – мол, ешь сам.
– Помнишь? Ты всегда выплевывал банановое пюре.
– И сейчас выплюну.
– Зато любил консервированные персики. Если я нарезал их кубиками.
Тебе был всего год. А мне только сравнялось восемь. Целую жизнь назад.
– Сегодня ты хорошо поработал.
– Нет. Я медлил.
– Но позднее. Ни единой ошибки. Вскочил на стойку, забрал ключи от хранилища, открыл дверь Ясперу, обчистил кассы. Все четко по плану.
– Я сомневался. Медлил. Все могло пойти к чертовой матери.
– Ты выполнил задачу. Верно? Три минуты мы держали там все под контролем. Вот так ты должен на это смотреть, Винсент: мы были в безопасности, а все остальные нет. Потому-то у нас было время исправить ошибку, которую не принимали в расчет.
Семья в соседнем доме приступила к жаркому и салату. Лео поднял стакан, подождал, пока Винсент поднимет свой. Оба выпили до дна.
– А теперь забудь об этом. Слышишь? Ты не медлил. Отныне ты должен помнить только об одном: ты все сделал как надо. И эту мысль ты возьмешь с собой в следующий раз.
Из кухни они прошли в комнату над Пещерой Черепа, к сумкам, которые всего часом раньше висели на животе у Винсента и Яспера, когда те сгребали туда толстые пачки купюр.
– Больше миллиона. Может, полтора. Ну… как тебе это?
Винсент запустил руку в сумку с сотнями тысяч крон.
– Просто не верится.
Лео повернулся к окну и кухонному столу в соседнем доме. Годовалый младенец ел уже не сам, рядом сидел отец, вытер ему рубашонку и волосы, а потом взял ложку и принялся кормить.
– Да, знаю. Мы ограбили банк и смылись. Но они, блин, представления не имеют, как мы это сделали. Есть лишь один момент, который ни под каким видом не должен сорваться, – первая замена машин. Трансформация.
35
В прямых лучах осколки разбитого стекла выглядели иначе. Свет прожектора, который криминалисты установили на маленькой площади и направили снаружи в окно банка, растекался по тысячам осколков, создавая искристое марево.
Уходя, Бронкс не оглядывался. Только оглянись, мигом налетят журналисты с микрофонами, камерами и кучей вопросов. По дороге в банк он сумел увернуться от семи новостных групп, уже прибывших на место, и намеревался продолжать в таком же духе.
Посредине клиентского зала пыль и штукатурка, летевшие с потолка, засыпали красную банку детского питания. Продуктовая сумка женщины, которая лежала там, уткнувшись лицом в холодный каменный пол, опрокинулась возле ботинка одного из преступников. Теперь женщина сидела на скамейке в углу, слушала вопросы Бронкса, но отвечать была не в состоянии. Он не впервые видел такое смятение в глазах, от громовых раскатов стрельбы у нее лопнули барабанные перепонки, и в ушах стоял непрерывный пронзительный писк.
Двое операторов ринулись за ним, что-то кричали вдогонку, когда он пересек тротуар, где проехал автомобиль преступников. Когда же он ступил на круговую развязку, по-прежнему следуя курсом их автомобиля, операторы махнули рукой и побежали обратно к банку и потенциальным объектам интервью.
Пыльную банку с детским питанием он поднял, отдал хозяйке, у которой лопнули барабанные перепонки. Очевидцев всего девять. Три сотрудницы банка и шестеро клиентов, три минуты все они лежали на полу – три минуты длиною в жизнь. Двое были в шоке и вообще не могли вспомнить случившееся. А те шестеро, что могли говорить, давали разумные, но несовпадающие показания, даже двое юнцов, стоявшие рядом у окна, не пришли к единому мнению насчет внешности преступников…
РИКАРД ТУРЕССОН (Р. Т.). По-моему… синие комбинезоны, как у автомехаников.
ЛУКАС БЕРГ (Л. Б.). Нет, не комбинезоны, больше похоже на куртки и штаны с карманами на боку.
…и того, кто расстрелял защитное стекло, и того, кто обчистил хранилище, и того, что вел отсчет…
Р. Т. Они были в масках, закрывающих все лицо, кроме глаз.
Л. Б. Не у всех были маски, во всяком случае, мне так кажется. Я точно видел по меньшей мере один рот.
…ведь, столкнувшись с предельным насилием, всякое сознание интерпретирует события по-разному – страх искажает внешность, размеры, ход времени.
Р. Т. Я был у него под ногами. Ростом он минимум метра два. Я уверен. Они все были высоченные.
Л. Б. Я был у него под ногами, и он был не больно-то высокий, не выше меня, и вроде как с избыточным весом.
Лишь один очевидец оказался способен спокойно и достоверно описать увиденное – женщина лет пятидесяти, находившаяся за третьей кассой, когда мужчина в маске прицелился из автомата и выпустил около сорока пуль в ее закрытое окошко. Глаза у нее были маленькие, печальные, и она показала, как протянула руку с красным маникюром навстречу голосу, приказывающему выдать ключи от хранилища, а все это время с ее одежды, волос, кожи сыпались на пол осколки стекла.
ИНГА-ЛЕНА ХЕРМАНССОН (И. Х.). Швед. Говорил без следа диалекта. Без акцента. Низкий, слегка напряженный голос, как бы чересчур низкий. И глаза – он как бы смотрел поверх меня, сквозь меня, но не на меня. Второй ждал чуть дальше и был в жилете, какие носят солдаты. И у всех оттопыренные уши, у всех.
Один потребовал ключи, другой открыл хранилище. И оба, она уверена, несколько раз глянули на того, что оставался по другую сторону стойки.
И. Х. Он вел отсчет. Не повышая голоса. До самого конца.
Оттопыренные уши – наушники. Спокойный голос – микрофон.
Главарь.
Тот, кто руководил, а остальные подчинялись ему.
Посреди круговой развязки Бронкс задержался, посмотрел по сторонам, убедился, что следом никто не идет, пересек дорогу и опять направился к парковке, где стоял пустой фургон преступников. По эстакаде над головой ритмично прогремел поезд, метро опять заработало.
Снаряжение связи. Бронежилеты. Автоматическое оружие.
Военная операция.
По данным сантехнической компании, которой принадлежал желтый “додж” с флуоресцентными логотипами по бокам, ночью автомобиль был угнан. По расчетам Бронкса, преступники использовали фургон примерно тринадцатью – восемнадцатью часами позже.
Безымянный полицейский из Худдинге кружил среди бетонных опор.
– Вход в метро. Кругом оживленные улицы. Велосипедные стойки, одна за другой. Мы стоим в самом центре транспортного узла, черт бы его побрал! – воскликнул он. – Здесь народ пересаживается с метро на автобус, с автобуса на метро, приезжают, уезжают, приходят, уходят, пешком или на велике, все постоянно в движении. И никто не видел, как они покинули фургон!
Бронкс не ответил, глядя на банк, на площадь, на развязку. Четыре дороги на выбор. И каждая через несколько километров приводила к новой круговой развязке с новыми четырьмя дорогами. Четырежды четыре, помноженные еще на четыре. Шестьдесят четыре варианта. Столько же дорог, сколько клеток на шахматной доске, и столько же путей отхода.
– Джон?
Безымянный опять обратился к нему по имени. И Бронкс не мог – и на этот раз – не ответить, делая вид, что тоже знает, как зовут коллегу.
– Первую их машину мы открыли сорок минут назад, – сказал Бронкс.
Может, удастся поддержать разговор, обходясь без имени – вдруг само вспомнится.
– Отличное место для ограбления.
Нет. Не вспоминается.
– Зона поисков уже слишком велика.
Этот коллега, с которым он не раз работал, после каждой реплики пытался перехватить его взгляд.
– Ты не помнишь, верно?
– Что?
– Эрик.
– Извини?
– Так меня зовут. – Эрик оставил эти слова без дальнейших комментариев, повернулся к месту преступления, широким жестом обвел окрестности. – Что, если они разделились? Один за другим покинули машину и смылись? К примеру, один уехал подземкой, прежде чем мы перекрыли движение, а через несколько остановок вышел и был таков? Ну, а второй сел на сто шестьдесят третий автобус в ту или иную сторону? Третий сел на велик и по велодорожке добрался до жилого района вон там, дальше, а четвертый просто ушел пешком, скажем туда?
Метро. Автобус. Велосипед. Пешком. Или шестьдесят четыре разных маршрута на автомобиле.
Бронкс заглянул в фургон.
– Эрик?
Коллеге, похоже, было приятно, на самом деле приятно. Но как-то неловко употреблять имя, которое только что узнал.
– Они явились сюда, готовые к войне, и никак не смогли бы незаметно уйти отсюда с автоматами, в бронежилетах, со средствами связи. – Бронкс легонько стукнул по боковой дверце гулкого, пустого фургона. – Кто-то наверняка видел подъехавшую машину. Кто-то видел, как они вышли из нее. Четверо взрослых мужчин в черных масках не могут исчезнуть без следа.