Посетитель хочет уйти, ладонь на ручке, дверь полуоткрыта, но папа делает еще шаг.
– Эй, ты куда? Проходи. Проходи! Сейчас мы во всем разберемся. – Он кивает маме. – Или, может, ты предпочитаешь, чтобы мы пригласили тебя на ужин? Бритт-Мария? У нас гость. Отец Хассе! Ужин!
Высокий посетитель вроде как смешался, он ведь хотел уйти.
– Нет… ну что вы, я ведь только хотел поговорить…
Мама тускло улыбается ему. Но не папе.
– Иван… Мы с отцом Хассе уже все обсудили. Я расскажу тебе попозже. Когда отец Хассе уйдет.
Папа усмехается.
– Обсудили? А вот я не обсудил. Лео и мой сын тоже. Так что… заходи. Присоединяйся, отец Хассе.
Он хватает дверную ручку и захлопывает входную дверь, отец Хассе так и стоит на коврике. Одной рукой папа указывает на кухню и одновременно не дает маме двинуться с места.
– Ты же хотел разобраться.
Они сидят за кухонным столом. Папа на своем месте возле пепельницы и билетов лото, отец Хассе – на мамином стуле.
– Да.
– А в чем именно разобраться? В том, что наши сыновья подрались? Что мой десятилетний сын на сей раз поколотил твоего четырнадцатилетнего? Что теперь они квиты?
Отец Хассе смотрит по сторонам, ищет маму, но ее здесь нет.
– Квиты? Ладно, если ты так это называешь. Сегодня утром мой сын пришел домой с серьезными травмами. Нос сломан, и…
– Погоди.
Папа протягивает руку, прямо перед отцом Хассе. И кивает в коридор, на кого-то, прячущегося за дверью.
– Лео?
Лео переступает через порог.
– Подойди сюда.
К столу он не подходит, останавливается возле холодильника.
– Лео, сынок, это отец Хассе. Говорит, ты ударил Хассе в нос. Это верно?
Кажется, холодильник никогда не гудел так громко.
– Да.
– Один раз?
– Да.
Он стоит на кухне, которая превратилась в зал суда, и судьи смотрят на него, один с полуулыбкой, второй с легким серьезным кивком. Потом улыбающаяся половина достает из кармана брюк несколько купюр.
– Держи. – Папа вручает Лео пятьдесят крон. – В следующий раз, когда поквитаешься, бей дважды. Получишь сотню.
Пятьдесят крон папиных денег. Лео берет купюру, пробегает по ней пальцами, она мятая, и он ее разглаживает.
– Можешь идти. Ступай к братьям, Лео.
Потом папа подмигивает отцу Хассе, как обычно подмигивает маме.
– Стало быть, они квиты. Твой сын первый избил моего. Потом мой сын избил твоего. Теперь они квиты.
С ручкой в руке он подвигает ближе билеты лото.
– А вот мы друг с другом еще не закончили, – продолжает он, расставляя крестики на билетах. – Потому что ты явился сюда, в мой дом, и во всем обвинил моего сына. Хотя начал-то твой сопливый хулиган! Поэтому, как тебе наверняка известно, заканчивать придется нам с тобой. За этим кухонным столом. Обещаю тебе, гарантирую… что отныне каждый раз, когда твой сопливый хулиган побьет кого-нибудь, все равно кого, я найду тебя и поколочу. Каждый раз.
Отец Хассе быстро встает со стула.
– Ты мне угрожаешь?
– А то! Ясное дело, угрожаю.
– Я думал, мы спокойно поговорим.
– А мы и говорим. Пока что.
Отец Хассе молчит. Лицо у него залилось краской.
– Ты мне угрожаешь. А знаешь, я ведь могу на тебя заявить. Понятно?
Папа смеется, спокойно, во всяком случае так кажется.
– Отлично. Заявляй. – Смех становится громче, настоящий хохот. – Эти хреновы полицейские скажут мне спасибо. Поблагодарят! Потому что отныне будут знать, каков твой сопливый хулиган.
Дальше все происходит так быстро, как тогда, за столиком в ресторане, со стаканом фанты. Папа встает, сгребает отца Хассе за ворот и прижимает к стене между гудящим холодильником и дверью.
– Запомни. Каждый раз, когда твой сопливый хулиган кого-нибудь изобьет, я изобью тебя. Каждый раз!
Папа повышает голос, и дверь комнаты Винсента открывается. Феликс и Винсент выглядывают в коридор, когда папа толкает отца Хассе лицом в стену, а потом по коридору к входной двери.
– Покеда, отец Хассе. Привет Хассе от меня. Береги его нос, сожми покрепче да подергай маленько и передай привет от Лео. От сына Ивана.
Бритт-Мария так и стоит в коридоре, когда дверь закрывается и шаги удаляются по лестнице. Ноги у нее подкашиваются, тело норовит упасть на пол, будто пьяная агрессия им не по силам. Но мама стоит. Потому что так решила.
– Лео. Феликс. Винсент. Ступайте в свою комнату.
– Это еще почему?
– Потому что мне надо поговорить с тобой, Иван. Наедине.
– Тебе? Ты знаешь, что твой сын сегодня сделал?
Теперь она видит куртку, висящую одним плечом к стене и укрытую широким шарфом, – когда папа поднимает ее повыше. Дырка еще увеличилась. Теперь даже папины пальцы туда пролезут.
– Он защитил себя. Нас. Нашу честь. Лео выстоял, а ему грозил нож! Выстоял ради нас. Можешь говорить, Бритт-Мария. Валяй! Но говори с нами. Со всеми нами. Мы – семья. Если, по-твоему, наш сын сегодня поступил неправильно, так ему и скажи. Перед всеми нами.
– Лео ничего неправильного не сделал, Иван. – Ноги у нее не подкашиваются, потому что она так решила. – Это ты действовал неправильно.
– Я? – Папа роняет куртку. Но руки не опускает. – Я научил нашего сына защищаться!
– А если отец Хассе заявит в полицию?
Он придвигается ближе.
– На что заявит?
– Ты ему угрожал, Иван.
– Свидетелей-то нет. Верно? – Он смотрит на нее, на сыновей. – Кто-нибудь слышал, как я угрожал отцу Хассе? Кто-нибудь из вас? Или моя жена тут единственный полицейский? – Он задерживает взгляд на старшем сыне. – Лео, ты слышал? Слышал?
И ждет, пока не получает ответ:
– Нет, папа. Я ничего не слышал.
– Но я слышала, Иван.
Мама стоит вплотную рядом с папой. Вплотную с его рукой. Но ей все равно.
– Я слышала, как ты ему угрожал. И могу в точности повторить, что ты сказал.
– Ты что же… собираешься на меня донести? – Он придвигает руку ближе, почти касается ее лица. – Настучать собираешься? Да?
– Папа, не надо!
Феликс бежит к папе и маме, к руке, которая дрожит перед ее лицом.
– Папа! Не надо! Папа…
Он кричит, дергает отца за карманы брюк, пока тот не опускает руку.
– Ты никогда больше не станешь выступать против моей семьи.
Затем все разом приходит в движение.
Лео видит, как папа проходит через кухню на балкон, перегибается через перила. Мама трет руками глаза, идет в ванную, закрывает дверь и включает воду. Феликс идет за ней, старается догнать, стучит в дверь, хочет войти. А Винсент бежит к себе в комнату, к мячикам-бомбам и громко рыдает, бросая их.
Все в движении, ничто не стоит на месте.
Кроме Лео.
Только он один стоит, не поднимает руки, не кричит, не плачет.
Теперь он знает.
Что папа дрожит в квартире, которая стала меньше. Но на сей раз и изнутри, и снаружи.
50
Вообще-то темнота ей по душе. Долгие ночи в лечебнице, тишина, чей-то кашель в палате для пациентов, требующих особого ухода, тех, кого нужно переворачивать в постели, или тех, кто просыпается от кошмара и кого нужно успокоить – подложить под голову подушку, обнять, дать стакан воды. Темнота за окнами спальни совсем другая – преследует ее. Она долго ворочалась и в конце концов легла на правый бок, глядя, как он храпит на расстоянии ласки или пощечины, волосы и наволочка мокрые от пота. Через несколько часов он проснется, полный раскаяния, будет смотреть на нее, безмолвно просить прощения.
За дверью спальни слышны шаги, через секунду-другую входная дверь открывается и закрывается. Она садится на край постели, ищет под кроватью шлепанцы с помпончиками, выходит в коридор.
Там никого.
Кухня, гостиная, мастерская, комната Винсента. Все как обычно. Пока она не входит в комнату Лео и Феликса и не обнаруживает, что одна из кроватей пуста.
Она бросается на кухню, выбегает на балкон. Знает, что если кто-то спустился по лестнице, то выйдет через парадную.
Весь Скугос, кажется, спит. И дверь по-прежнему закрыта, никаких теней под уличными фонарями.
Она возвращается в комнату, садится на покинутую постель. Одеяло на полу, три подушки одна на другой.
Феликс.
Он кричал, требовал, чтобы отец убрал руку от ее лица, в панике стучал в дверь ванной и исчезал, прежде чем слова оборачивались угрозами. Но никогда не поступал так, как сегодня ночью. Может, поэтому она мерзнет, хотя на самом деле вовсе не так уж холодно. И не чувствует руки на правом плече, хотя она там уже довольно давно.
– Мама?
Она вздрагивает. Лео. Проснулся.
– Ты спи, спи, дорогой.
– Я его найду.
Она обнимает его. Мальчик взрослеет. Десятилетнее тело едва умещается в руках.
– Тебе надо поспать, мы с папой…
– Я знаю, где он.
– Он не выходил из подъезда.
– Знаю, он вышел через черный ход.
Старший сын одевается, выхватывая вещи из беспорядочной кучи на стуле – джинсы, свитер, пиджачок, ботинки, – и входная дверь хлопает второй раз за ночь.
Она стоит в кухне, одна. Круглые часы на стене тикают ужасно громко – где бы в квартире она ни находилась, они отсчитывают секунды. Она отодвигает полную пепельницу и билеты лото, смотрит на стены, которые некогда были ее домом.
Кровать, где храпит мужчина, весь в поту, с раскаянием.
Еще одна кровать, пустая, потому что кое-кто сбежал.
И еще одна, пустая, потому что он ищет того, кто сбежал.
А еще одна пуста, потому что она тяжело опирается локтями на кухонный стол и размышляет, не сбежал ли он потому, что около полуночи подслушал ее телефонный разговор с матерью, шепотом, но отчетливый и ясный, поскольку решение принято.
51
Сегодня ночью луна почти полная, и ее свет растекается по чистому небу и льется вниз, на задворки семиэтажного дома в стокгольмском предместье.
Вдох, выдох. Перед Лео крутой горный склон, где они любят играть, он отделяет жилые кварталы от леса, который год от года становится чуть меньше.