Бросился вперед, обхватил рукой ствол Ясперова автомата, с силой рванул вверх.
– Феликс позвонил, сказал… – шептал тот, кого Лео узнал, кто сейчас не должен быть здесь, кто мог сию минуту умереть, шептал, прижимаясь губами к уху Лео: —…полиция уже едет – они миновали контрольную точку!
Лео крепче обнял младшего брата.
Ты должен был остаться у мостков.
– Уходи.
Я мог тебя потерять.
– И готовь лодку.
Лео взглянул на Яспера и на по-прежнему запертую стальную дверь. Винсент никогда бы не нарушил приказ, если б не чрезвычайные обстоятельства.
– Leave, now[24], – приказал Лео.
Они израсходовали свои девять минут от Фарсты до Древвикена. Он позволил еще четыре. Больше времени не осталось.
– Now[25].
Сквозь ветви деревьев Яспер увидел голубоватый свет, все ближе. Магазин почти полон, тридцать пять патронов. Лео придется подождать. Он не уйдет, встретится с этими гадами лицом к лицу.
– Now! – крикнул Лео.
Яспер побежал, но не к лодке, сначала к инкассаторам, по очереди.
– We know your names, sharmuta[26].
Он сорвал бейджики с их курток. Имена, служебные номера.
– If you ever talk…[27]
Трехметровая резиновая лодка скользила сквозь камыши. Лео на носу, Яспер в середине, Винсент на корме, держа в одной руке стартер мотора.
Дернул стартер. Ничего. Дернул второй раз. Опять безрезультатно.
– Ну давай, черт побери!
Скользкие пальцы никак не могли как следует ухватить шнур, а когда все же ухватили, он дернул шнур еще несколько раз – и опять безрезультатно.
– Блин, Винсент, дроссель! – рявкнул Лео.
Винсент до отказа вытащил квадратную кнопку, затем резко дернул стартер.
И мотор заработал.
Лео взглянул на младшего брата. Он всегда был такой маленький, но только что сам принял решение, не подчинился приказу, оставил свой пост, чтобы предупредить их. На скалистом берегу за спиной виднелись голубые проблески света, прямо-таки красивые на фоне темноты, скоро они отступят вдаль, лодка выйдет на открытую воду и исчезнет во мраке.
5
Джон Бронкс прислонился головой к большому окну. Стекло приятно холодило лоб. Листва тощих, недавно высаженных в ряд деревьев во внутреннем дворе Полицейского управления успела из желтой стать красной, а теперь и вовсе побурела и сыпалась наземь.
Без десяти семь, вечер пятницы.
За окном не очень-то оживленно, да и здесь тоже.
Надо бы пойти домой.
Может, он и пойдет, попозже.
Джон прошел на кухоньку, расположенную посредине коридора, поставил на конфорку кастрюльку, а затем вылил кипяток в одну из больших фарфоровых кружек, купленных кем-то и оставленных здесь, приготовил “серебряный чаек”. Он всегда так делал. Лишь в нескольких офисах еще горел свет: у Карлстрёма, через четыре двери отсюда, и в конце коридора, у комиссара уголовной полиции, который собирался вскоре уйти на пенсию, слушал музыку шестидесятых и спал на коричневом вельветовом диване. Бронкс вовсе не хотел кончить таким манером, ночевать на работе, избегая черной дыры одиночества, которая неудержимо тебя затягивала; он находился здесь по совершенно другой причине. Ему прятаться незачем. Просто он любил уходить домой, когда чувствовал, что заслужил, когда давал себе увольнительную.
Горячая кружка в руке, вода не больно-то вкусная, но в горло льется мягко. Стол у Бронкса выглядел как у всех. Стопки дел, параллельные дознания. Иные коллеги тонули в них, а его охватывало как бы ощущение осени, когда дышится легче.
ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д.Б.). Она лежала?
УЛА ЭРИКСОН (У. Э.). Да.
Д. Б. И тогда… вы ее ударили?
У. Э. Да.
Д. Б. Как?
У. Э. Я сидел на ней, на ее груди, верхом сидел. Ударил правой рукой. Снова.
Д. Б. Опять? Не первый раз?
У. Э. Она вечно прикидывается.
Д. Б. Прикидывается?
У. Э. Ну да, иной раз… вечно притворяется, будто потеряла сознание.
Каждый вечер, примерно в то время, когда полагалось бы ехать домой, они наседали упорнее – дознания, не позволявшие уйти, влиться в жизнь за окном.
ТУМАС СЁРЕНСЕН (Т. С.). Я отвел его к нему в комнату и спросил, все ли там как полагается.
ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д. Б.). Как полагается?
Т. С. Лампа эта, черт ее дери, была включена. Целый день горела. Вот и пришлось поучить его.
Д. Б. Что вы имеете в виду?
Т. С. Книгу. Треснул его книгой по затылку. Должен же понимать, что это стоит денег! Ведь не первый раз уже.
Д. Б. В смысле вы не первый раз его ударили?
Т. С. Лампу он не выключал не первый раз.
Д. Б. Вашему сыну всего восемь лет.
(Молчание.)
Д. Б. Восемь.
(Молчание.)
Д. Б. Вы продолжали? Бить мальчика? Книгой… толстой книгой в твердом переплете?
Т. С. М-м-м…
Д. Б. А дальше?.. Взгляните на эти фото – по спине, по телу, по шее?
Т. С. Неужто непонятно, что он заслужил?
Вечер за вечером он просматривал протоколы, в большинстве вот такие. Но не из-за тех, кто наносил побои. И не из-за тех, кто их получал. Не ради них. Он никогда раньше не встречал и не знал этих людей. И не поэтому подолгу сидел в пустом управлении. Дело в самих побоях. Папка за папкой, документ за документом.
ЭРИК ЛИНДЕР (Э. Л.). Она не сделала того, что я ей велел.
ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д. Б.). Уточните, что вы имеете в виду.
Э. Л. То и имею, что сказал.
Д. Б. И тогда… что вы сделали?
(Молчание.)
Д. Б. Посмотрите на снимок – по словам доктора, вы, во-первых, сломали продавщице челюсть.
(Молчание.)
Д. Б. А вот здесь – вы сломали ей скулу.
(Молчание.)
Д. Б. Это снимок ее грудной клетки, по которой вы нанесли несколько ударов.
(Молчание.)
Д. Б. Вам нечего сказать?
Э. Л. Послушайте…
Д. Б. Да?
Э. Л. Если б я хотел убить ее… то убил бы.
И все же. Хотя эти чужие люди и были ему безразличны. Всякий раз, когда он вел дознание по поводу насилия, его чутье и заинтересованность как бы обострялись – какая-то сила захватывала его и не отпускала. Пока преступник не оказывался в тюремной камере четырьмя этажами выше.
– Джон?
В дверь постучали. Кто-то стоял на пороге. Вошел.
– Ты еще здесь, Джон.
Карлстрём. Его начальник. Босс. В зимнем пальто, с несколькими битком набитыми бумажными сумками в руках.
– Ты знал, что в среднем за год только через меня одного проходит пять десятков дел о серьезном насилии, Карлстрём?
– Ты по-прежнему здесь, как всегда, каждый вечер.
Две страницы с фотографиями женского тела, Бронкс поднял их вверх.
– Вот, послушай: “Если б я хотел убить ее, то убил бы”.
– А в этот уик-энд, Джон? Тоже будешь торчать здесь?
Еще фотографии, из другой папки. Он и их поднял повыше.
– Или вот, Карлстрём: “Неужто непонятно, что он заслужил?”
– Если да, будь добр, отложи все это.
Новые фотографии, не особенно четкие, вероятно сделанные тем же криминалистом при том же больничном освещении.
– Погоди, это вот лучше всего: “Она вечно притворяется, будто потеряла сознание”.
Карлстрём взял документы и не глядя сложил стопкой на краю стола.
– Джон, ты слышал, что я сказал? – Он кивнул на стенные часы за спиной Джона Бронкса. – Час и семь минут назад в Фарсте напали на инкассаторский автомобиль. Похищено более миллиона крон. Грабители вооружены автоматами, стреляли. Автомобиль умыкнули на пляж в Шёндале, там тоже стреляли, когда двое грабителей в масках пытались вскрыть сейф. – Карлстрём взял пачку снимков, помахал ими. – Забудь об этом. Дела закрыты. Поезжай туда и займись ограблением. Прямо сейчас. – Он улыбнулся. – Вечер пятницы, Джон. И вся суббота. А может, и воскресенье тоже – если тебе повезет.
Карлстрём хотел было подхватить свои сумки и уйти, но передумал, достал живого, испещренного черными пятнышками омара с клешнями, перехваченными резинкой.
– Мой вечер, Джон. Домашние равиоли. Листик базилика на каждый кружок пасты. Поверх кладешь свежего омара, тертые трюфели, солишь, сбрызгиваешь оливковым маслом. Сворачиваешь каждый кружок полумесяцем, крепко сдавливаешь края, запечатываешь. Дети в восторге.
Джон улыбнулся боссу, который каждую пятницу под вечер ходил на эстермальмский рынок попробовать кусочек сырого антрекота, а после сидел в кафе, сокрушаясь, что цыплята на свободном выгуле, откормленные кукурузным зерном, попали под запрет ЕС.
Один человек с омарами, клешни у которых стянуты резинкой. И второй, которому предстоит разбираться с вооруженным нападением на инкассаторскую машину.
У тебя выходные, каких ты хотел. А у меня – каких хотел я.
Феликс не мерз, хоть и был голышом. По той же причине, по какой не выстрелил в черный автомобиль, прежде чем тот развернулся.
Все дело в спокойствии, его спокойствии.
Если бы Лео, на три года старше его, принявший главный удар на себя, – если бы Лео лежал вместо него на холме, он бы наверняка выстрелил, просто на всякий случай. А будь здесь Винсент, четырьмя годами моложе его, Винсент, которого все оберегали, которому позволяли быть ребенком, он пальнул бы из-за паники. А Яспер, которому ужасно хотелось быть четвертым братом, пальнул бы оттуда просто потому, что имел возможность.
Феликс обвел взглядом темный лес и темную воду.
Стоя босыми ногами на влажной скале, надел облегающий гидрокостюм, тонкий, с короткими рукавами и штанинами, чтобы уменьшить плавучесть, – скоро придется нырнуть.
С незажженным фонариком в руке он всматривался в поверхность озера, но видел лишь длинные волны с пенными барашками, плещущие на ветру.