– Не видать им ни денег, ни меня.
Он продолжал уничтожать содержимое сумки, затолкал в топку оставшиеся деньги и закрыл ее.
– Меня они не возьмут. Понятно, отец? Не возьмут. Так что либо бери пушку, либо ползи на улицу. Там они о тебе позаботятся, ты ведь знаешь, да? Как обычно. Отныне, папа… поступай как хочешь.
Жар от сотен тысяч крон был таким же, как от поленьев, только прогорели они быстрее.
Полная тишина. Иван сел возле углового столика в гостиной, защищенный двумя стенами, руки у него дрожали, когда он свернул последнюю самокрутку из последних крупиц табаку. Лео помешивал кочергой деньги, пока они не превратились в угольки и пепел. Яспер ползал по полу, стараясь следить за всеми окнами, прослеживая движения теней, оружие он снял с предохранителя и переключил на автоматический огонь.
С этой минуты каждый мог делать все что угодно.
Джон Бронкс и раньше видел такие глаза.
Ты. Или я.
Но эти окаймленные черной маской глаза, в которые Бронкс смотрел сейчас, были на его стороне.
Отряд спецназа. Шестнадцать сотрудников элитарного полицейского подразделения, вооруженные автоматическими и снайперскими винтовками, рассредоточились в снегу и укрылись за толстыми стволами елей.
Зона поисков наконец-то сузилась.
По запросу Бронкса четыре тяжелых спецавтомо-биля, похожих на маленькие танки, покинули место дислокации в Сульне и спустя пятьдесят семь минут выехали на дорогу в нескольких километрах к северо-западу от городка. Тем временем кинологическое подразделение вышло от кювета с брошенной машиной к дому и только что окружило его. Следы ведут к входной двери. Три пары следов, и теперь Бронкс знал, что принадлежат они отцу, сыну и другу детства сына, что вооружены эти трое шведскими АК-4 и боеприпасов у них полным-полно. В конце концов она все рассказала, женщина, изображавшая растерянность, рассказала все, вплоть до точного числа обойм у каждого в самодельных жилетах.
– Как долго еще… по-вашему? – спросил Бронкс у командира подразделения.
– Мы не спешим, – ответил тот.
– Кинолог считает, они пробыли здесь примерно полчаса.
– Мы ждем удобной минуты.
Снег перестал. Мороз ослабел. Пейзаж как на красивой рождественской открытке. В самом деле. Мирная картина. Освещенный домик, пушистый снег, словно вата, на водосточных желобах и фруктовых деревьях, дым над трубой.
Но это не рождественская открытка.
Свет, вероятно на кухне, зажгли вооруженные грабители, которые не остановятся перед перестрелкой с полицией. Совершив десять грабежей, они выпустили в гуще людей больше пуль, чем любая другая шведская банда до них.
Спецназовцы уже пытались вступить с ними в телефонные переговоры.
Теперь и Бронкс набрал номер стационарного телефона. Сквозь щели и окна они слышали, как внутри раздался звонок. Новая попытка убедить людей в доме добровольно выйти с поднятыми руками. Телефон все звонил, но трубку не сняли.
Им дали другой ответ. Весь свет в доме разом погас.
Они не сдадутся.
91
Три с половиной миллиона крон по объему куда меньше, чем кажется. Даже не заполняют спортивную сумку. А когда суешь пачку за пачкой в трескучее оранжевое пламя, оборачиваются пеплом, который вообще не занимает места.
Иван лег на пол в гостиной.
– Лео?
Сын прополз к окну, настолько близко, что он бы мог схватить его ботинок. Все тело сжалось и напряглось, когда он осторожно отпер оконную раму и толкнул ее наружу, спихнув сугроб с подоконника.
Щель в несколько сантиметров. Путь наружу.
– Я знаю, что ты надумал. – Иван привстал на коленях рядом с сыном. – Лео, не делай этого.
Снаружи тусклый свет в холодной прозрачности. Россыпь звезд, убывающий месяц. В оконном стекле отражение четырех глаз, как когда-то, когда они смотрели друг на друга в испещренное граффити зеркало в тесном лифте. Он тогда босиком сбежал по лестнице с седьмого этажа, уверенный, что потерял сына.
– Не делай этого.
Отражение четырех глаз в стекле. Лео тоже их видел. И знал, что́ видит в двух из них.
Сомнение.
– Они пустят слезогонку, отец. Всегда с этого начинают. Рассчитывают застать нас врасплох. А мы выберемся наружу. Здесь. Через окно.
Этот человек старше и слабее мужчины, на котором он тогда повис, оттого что тот продолжал бить, единственный раз, когда он обхватил его и понял, сколько силы в этом теле.
– Тут-то у нас и появится лазейка, несколько секунд, как после первых выстрелов при ограблении банка, когда одни только мы знаем и можем действовать. Эти сволочи небось вообразили, что им известно, какое у нас оружие, только вот про гранаты они знать не знают. Так мы и ударим. Атакуем их.
Когда-то он висел на этой шее, пытался оттащить его. Не делай этого. Теперь тело другое, усталое, сила ушла.
– Если не воспользоваться этой лазейкой, нам конец. Мы отсюда не уйдем.
Сомнение. Вот что он видел. А сомневается только бессильный.
– Когда слезогонка просочится сюда, мы швырнем две гранаты, прямо на улицу. Они такого не учитывают. Ты и я выберемся первыми, а Яспер задержит их, боеприпасов у него сколько угодно. Мы найдем укрытие и сделаем то же самое, пока Яспер не выберется наружу. Боеприпасов хватит. Ты можешь это сделать, отец, танцуй и бей, танцуй вокруг медведя. Он больше, но мы победим, если станем танцевать и бить. Верно?
Иван встал. Ему хотелось взять сына за плечи, крепко-крепко, встряхнуть его и кричать, пока он не услышит.
– Если станем танцевать вокруг них, мы можем победить. Если ударим, когда они решат, что одержали верх. Надень маску, отец, и приготовься!
– Победить?
Иван не удерживал его, это бы кончилось катастрофой. И не кричал. Но заговорил:
– Зачем ты сжег деньги, если думал, что сможешь уйти? Если мы начнем стрелять, все пойдет к чертовой матери. Почернеет. Сгниет. Смерть поползет вверх.
Слушая его, Лео не приготовится. А если не приготовится, то не бросится наружу, к людям, окружившим их и готовым стрелять.
– Этот малый, воображающий себя солдатом, шныряет тут, рассуждая насчет масок и первых полос! Лео! Какого черта ты слушаешь этот бред? Феликс и Винсент, ты хочешь, чтобы они увидели тебя мертвым на этой дерьмовой первой полосе, да?
– С каких это пор ты ими интересуешься? Надевай маску!
Черная маска на лице Лео. Лицо без черт.
– Я тебе сказал. Я больше не желаю! Не желаю сидеть напротив какого-нибудь поганого легавого! Никогда! Надевай маску, отец! Или я брошу тебя здесь!
Сын решил по-своему. Уходить. Прочь отсюда. Он уже ничего не слушал.
Сила, то немногое, что осталось, эхо другого времени, другого человека, – эта сила теперь совсем иссякла, и он сделал то единственное, что еще мог:
– Лео, я знаю, ты на меня не стучал.
Стукач.
– Я всегда это знал.
Стукач.
– Я говорю правду, Лео. Ты на меня не стучал. Знаю, полицейский солгал. Ты молчал. Я видел бинт у него на руке.
Черная маска на лице. Взведенное оружие в руках.
Это не имеет значения.
Подействовало! Лео больше не готовится к войне. Заставляя его слушать, Иван сохраняет ему жизнь.
– Почему же ты так говорил, черт тебя побери?
– Думал, так лучше.
– Ну и как… было лучше?
– Да.
– Какого дьявола… сперва ты все разнес, потом сдался и ждал полицию. А потом обвинил меня!
Отец смотрел на него снизу вверх.
– Ты с этим твоим дерьмом был как заноза в заднице, – продолжал Лео. – Заноза в заднице! Стукач. Годами твердил, без конца! И считал… что так лучше?
Противники в темноте приготовились к штурму.
А Яспер прополз у них за спиной к другому окну гостиной, с гранатой в руке, полный решимости выдернуть чеку.
– Лео, если мы не уйдем сейчас, нам хана! – сказал он.
– Да погоди ты, – прошипел Лео.
Он видел, как Яспер раздвинул занавески и приподнялся, выглядывая наружу.
– Я их вижу! Пора уходить! Они нас укокошат!
– Заткнись!
– Давай, Лео! Пока не поздно!
– Яспер! Заткнись! Я разговариваю с отцом, ты что, не видишь? – Он уже снял оружие с предохранителя. – Так… лучше? Да, отец? Лучше? – Он поднял ствол. – Мне бы надо укокошить тебя! Не их! А тебя!
Лео набрал в грудь воздуху, оружие в его руках не дрожало, он чувствовал огромное спокойствие. Ни малейшей дрожи. Ни в нем, ни в отце.
92
В этот миг вдребезги разлетелось первое окно.
Они выбрали кухню.
На полу волчком вертелась газовая граната, белое облако слезогонки поползло из теплой кухни в гостиную. Тогда все трое бегом устремились в спальню, но там в окно влетела вторая граната и тоже закружилась на полу. Газовые тучи встретились, обернулись лавиной.
– Ложись!
Лео бросился на пол, Иван упал с ним рядом, Яспер так и стоял в своей черной маске.
– Черт побери, ложись! Яспер…
Дальше он не расслышал, слова утонули в грохоте трех выстрелов, произведенных из белой тучи. Он успел подумать, что на фоне белизны кровь Яспера кажется краснее, чем он думал, когда она брызнула на него.
В ту же секунду глаза защипало, веки судорожно захлопали и слезы хлынули ручьем – канальцы и слизистые мембраны перестали функционировать.
– Бросайте оружие!
Приглушенные голоса из-под противогазов над головой, в гуще газовой лавины:
– На пол! Лицом вниз! И бросайте оружие!
Лео ослеп. Язык горел, грудная клетка словно вот-вот лопнет, его вырвало, из самого нутра. Кто-то повалил его, закричал, прижал к полу. Кто-то еще связал ему ноги, несколько раз пнул в бок. Еще кто-то схватил за руки. Он не мог дышать, не мог думать, но рука, державшая его, казалась знакомой, большой, со знакомыми мозолями.
Отец все говорил, говорил, нарочно все затягивая, выбивая его из колеи, не оставив ему времени выбежать наружу.
И вдруг все, что не могло случиться, стало реальностью. Он даже мысли об аресте никогда не допускал.