Заказ принесла молодая официантка, спелая и сочная, в самом соку, на фоне которого он вдруг увидел, что Наталья его не такое уже и юное создание. Странно, но он никогда не задавал ей вопросов о возрасте, и сам не думал об этом. Воспринимал ее как данность, ничего не зная о работе, образе жизни… Единственное, что допускается, – это воспоминания. О стране, которой больше нет, о том времени, "когда деревья были большими", а Наташа носила красный галстук, любила петь у костра, проходила практику на огромном писчебумажном комбинате, вела песенники и по вторникам готовила политинформации.
Разговоры их, в основном, получались необязательными, завязанными на сводки новостей (а в Иркутске опять самолет упал, а недавний дефолт не повторится) или на проблемы российско-китайской дружбы, знаете это промежуточное, межеумочное – "а у нас в России", "а у нас в
Китае…". Когда каждый чувствует, как его большая страна дышит в спину. Говорить о личном избегали, замещая пересказом обычаев и странностей. Хороший предлог – научить Аки говорить по-русски правильно и, главное, понимать, что говорят другие. Но сколько
Наталья ни старалась, сознание Аки продолжало напоминать ей черный ящик, непонятно, что внутри происходит и что ждать на выходе.
– А в Иркутске опять самолет упал, – начала Наташа по привычке.
Но Аки молчал, не поддерживал. Обычно он охотно, с азартом откликался, а тут – набрал молочный коктейль в рот и пузыри делает, соломинкой балуясь – ребенок и все тут. Меньший брат. Наталье его жалко стало, положила ладонь на его руку, и сразу стал виден контраст: белая кожа, желтая кожа и никаких волос – получается, что у Натальи волос на теле много больше, чем у ее мужчины.
Наконец, китаец решился и перешел к прямым вопросам. На которые, ничего не скрывая, Наталья ответила, что она замужем, у нее двое детей и она отчаянно скучающая домохозяйка, которой совершенно некуда девать силы. За детьми ходит гувернантка, в доме есть повар и уборщица, муж постоянно зависает на работе ("Летчик он у тебя, что ли?" – простодушно уточнил Аки), а ей, в минуту душевной невзгоды, и скучно, и грустно. И некому руку подать.
Вот она и подала. Аки.
– Понятно, – сказал он.
И на лице его не отразилось никаких чувств. Они, чувства, конечно, были. Распирали, раздирали ему грудь, пытались вырваться наружу.
Только со стороны трудно понять, что восточный человек чувствует.
Глаза маленькие, скрыты за стеклами затемненных очков, вот уж точно
– потемки.
Наталья поняла его сдержанность иначе.
– Не веришь?
В дамской сумочке, вместе со вторым томом "Анны Карениной" в гибком переплете ("У меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них…") оказался паспорт. Ну, точно – "Мамонтова Наталья Валериевна", штамп прописки на улице Кирова и штамп о браке, вот и дети в разделе
"Дети", двое, мальчик и мальчик.
Аки расстроился так сильно, что даже и не понял, насколько сильно: новый язык, с которым приходилось жить, отчуждал его от реального переживания происходящего, не давал приблизиться и погрузиться ни в отчаянье, ни в радость. Все казалось неокончательным, ненастоящим.
Неопределенность автоматически переносилась и на страну, к берегу которой однажды прибило. К стране, мучительно искавшей выход из собственной промежуточности – когда одна эпоха закончилась окончательно и бесповоротно, а другая, как ни старались, все не начиналась и не начиналась.
А потом ударили морозы, настоящие – со скрипом под ногами и скрежетом на зубах, и Аки понял, что такое "настоящая русская зима", фирменный деликатес, к которому теперь и он, и он тоже, имел причастность. Первые две зимы, проведенные в России, вышли игрушечными, сплошь состоявшими из оттепелей и слякоти, Аки решил, видимо, по умолчанию, что так и должно быть, и тут грянули крещенские заморозки. Ходить никуда не хотелось, сидел у телевизора, боясь высунуть на улицу даже кончик своего китайского носа.
После осеннего объяснения с Натальей отношения их пошли под откос, последовало несколько встреч, одна другой преснее. Если раньше Аки не позволял себе не найтись, тут же откликался на любой звонок
Натальи, то теперь медлил брать трубку, не брал вовсе, а то и просто отключал телефон, зачем он ему в этой чужой, чуждой стране?
Одиночество накатывало волнообразно. Иногда забывался на работе, Аки любил первую реанимацию, смотрел и впитывал, как ведут себя другие врачи. Сути их поступков он так и не понимал, но старательно копировал алгоритмы, иногда у него получалось, он понимал, что
"вписался", и тогда испытывал "чувство глубокого удовлетворения". Он не мог понять странных русских, интуиция молчала или подсказывала очевидные нелепости, приходилось жить наобум, не подозревая, что может принести завтрашний день. Непредсказуемость умножала ощущение неуюта, которым Аки щедро делился с Гагариным.
Когда он впервые увидел Олега, то вспомнил книжку "Как закалялась сталь", включенную в китайскую школьную программу. Гагарин напомнил ему Павку Корчагина, героического строителя узкоколейки, превозмогающего трудности во имя светлого будущего, в которое безоговорочно верил. Вот и Гагарин казался ему человеком светлым, устремленным вперед, к незримым берегам, на которых живут и радуются свободные люди. Угадал ли Аки своего товарища или снова ошибся, покажет время. А пока Аки не до далеко идущих планов – только бы день простоять, да ночь продержаться, решить сиюминутные вопросы приятного общества и хоть какого бы то ни было общения, поэтому – отчего и не седовласый Олег Евгеньевич? Главное, что слушает и пытается понять, не отталкивает, глаза у него внимательные, чуткие.
Если у Олега было время, они общались, гуляли по проспекту, ведущему от метро к больнице, и в сквере, где во все времена года пахло дубовой прелью. Но чаще всего (особенно после того, как возникла
Дана, точнее, блокнот и… Дана) времени у Гагарина не оставалось, и он бегло здоровался с китайским коллегой и пробегал мимо. Аки не обижался, ему ничего не оставалось, как холить и лелеять свою самостоятельность.
Вот он и холил. Вот он и лелеял.
А потом Дана неожиданно пропала, исчезла, будто корова языком слизнула. Большим, шершавым языком. Вот недавно крутилась возле зеркала, примеривая новую соломенную шляпку. В белом платье с большими алыми горошинами. Крутилась-вертелась. Кривлялась, изображая Мэрелин Монро, трубочкой вытягивала ярко накрашенные губы.
И, чу, исчезла. День нет, другой отсутствует, трубку не берет, как быть?
Тут уже точно не до китайца, такие ломки начинаются…
Глава шестая
Страх
С деньгами как с детьми. Маленькие деньги – маленькие проблемы, с большими хлопот не оберешься. Нужно вкладывать, наращивать обороты.
Если, конечно, ты не хочешь однажды оказаться перед пустой копилкой.
Сначала Гагарина не слишком заботили вопросы применения долларовой наличности, он так и не понял, тратится она или нет. Время от времени, припадая к тайнику с аккуратными пачками, Олег пытался сообразить, сколько же он потратил и сколько еще осталось. Иногда ему казалось, что сумма тратится быстрее, чем нужно (а как нужно?), и надолго ее не хватит. И тогда он включал тормоз и на пару дней переходил на режим тотальной экономии. Пил кефир и жевал сухофрукты.
Чтобы, помимо прочего, проверить, способен ли он вернуться к состоянию той, прежней, жизни, где денег всегда не хватало. В бережливости, которая стала одной из его основных свойств, не было ничего сложного, каждый раз словно бы включался другой режим существования, привычный, так и не забытый. Он легко выпрыгивал на поверхность, Олег переключался и начинал жить прижимисто.
Но с каждым разом минимум, который он намечал, становился все крупнее и крупнее, постоянно вмешивались и дополнялись траты, преднамеренные или не очень (покупка домашнего кинотеатра самой последней марки или поездка на последнюю премьеру Боба Уилсона, ведь премьеру Уилсона, если верить Дане, пропустить нельзя). Это походило на пивной живот, который растет как заведенный от нескольких кружек пива. Ведь если механизм запущен, трудно остановиться, и отныне потеря финансовой невинности оказывается невосполнимой.
Гагарин стал понимать топ-менеджеров, потерявших работу, но стремящихся найти что-то не хуже того, что они имели раньше. Дело даже не в тщеславии или переоценке собственных возможностей, просто, когда пивной животик полез наружу, его невозможно загнать обратно.
Даже если ты ходишь в спортивный зал и плаваешь в бассейне.
Разумеется, если пристрастен и следишь за внешним видом, то со временем возникают приятные изменения и стабилизация, но все они видны только тебе, пристально приглядывающему за своим состоянием в зеркало. Для других ты остаешься неизменным, все твои миллиметры и миллиграммы проходят по разряду "домашних радостей".
Поэтому Олег решил не полагаться на "русский авось" и всерьез занялся пристраиванием долларовой наличности. Пришлось обзавестись новыми знакомыми и советниками, войти в курс экономического дела, понять логику развития перспективных рынков. Дело оказалось хлопотливым и затратным. Каждый советник нахваливал что-то свое, себе особенно близкое (не забывая, разумеется, о собственной выгоде), дабы не лопухнуться, приходилось проявлять осторожность, впрочем, и без того свойственную Олегу Евгеньевичу, который после того, как разбогател, стал еще более подозрительным и замкнутым.
Теперь, когда у него есть деньги, всегда можно подозревать корысть в тех, кто тебя окружает. Мерзкое чувство, и с ним следует бороться.
Иначе оно поработит окончательно и сделает слугой мелких и недостойных чувств.
Пришлось уволиться из больницы, так как выяснение отношений с финансовыми потоками заняло все свободное время. Пришлось завести офис в центре города и посадить секретаршу, отвечающую на вопросы по телефону. Богатство притягивает, и к Олегу потянулись ходоки и просители. Секретарша нужна еще и для того, чтобы отшивать непрошеных посетителей. Если раньше Олег жил медленно, вникая в малейшие колебания воздуха, замечал и анализировал все, что происходит, то сейчас на все эти сентиментальные мелочи не оставалось сил.