Второй раз от неминуемой гибели (Гагарин окончательно и бесповоротно решил бороться с магией и оккультизмом) блокнотик спас Гена Денисенко.
Позвонил понурый. Голос словно из подземелья. Вместо обычного
"привет-привет" начал бубнить про заграничный паспорт и покупку квартиры, про время, которого мало ("ты что, с сотового что ли, звонишь?"), и бомбу с часовым механизмом. Олег представил Денисенко, стоящего в халате возле больничного окна (улицу за окном выбелило, черновик сменился чистовиком, снег выпал и теперь не сойдет, следует привыкать жить в изменившихся условиях), порой после особенно трудного дежурства – гора с плеч, ощущение важного, сделанного дела.
Хочется позвонить кому-то, поговорить ни о чем. Чтобы оценили.
Точнее, посочувствовали.
Олег решил сделать Денисенко красиво: ведь что тот видит, кроме дежурств едва ли не через день и спального микрорайона с редко стоящими, как зубы у оленевода, многоэтажками. На краю города всегда много ветра, природа сплевывает сквозь прорехи пространства снегом и дождем, недавно посаженные деревья трепещут яко горлицы. Решил позвать в дорогое заведение. Или покатать по набережной – когда огни расплываются в оголтелый импрессионизм и хочется говорить глупости, стихи читать или выпивать возле лавочки под кронами голых деревьев, а если замерзнешь – быстро метнуться в машину с работающей печкой и плеером, на котором музыки сколько захочешь. И какая захочешь.
Но Денисенко был глух и неотзывчив. Выслушал и не согласился.
Договорились встретиться возле родной больницы.
– Если ты такой отзывчивый и времени тебе не жалко, то просто встреть меня и довези до дому. А то сил что-то совсем не осталось, – сказал Геннадий Юрьевич.
На том и порешили.
Хорошо-хорошо, как скажешь, начальник. Гагарину было даже интересно побывать в местах минувшей боевой и трудовой славы.
Вниз, по широкому проспекту, на юго-запад, обгоняя другие машины
(нога на педали), мимо подбрюшья центра и пустот, начинающихся сразу же за центром, после которых город начинает тянуться вверх, увеличивать этажность и вставать на цыпочки.
Раньше ездил на работу под землей, дорога казалась иной, замкнутой и задумчивой, дороги по верху так и не освоил, не успел привыкнуть.
Пожалел, что не ездил таким способом раньше, когда город словно бы распахивает объятья и голодный до впечатлений кислород обволакивает спортивные прелести иномарки, сплетаясь следом в невидимую косичку.
Будто бы ты не едешь, а плывешь, раздвигая складки воздушного океана, пустячок, а впечатлений не оберешься.
Денисенко ждал возле приемного покоя, напротив сквера, где обычно гуляют больные. Гагарин и сам гулял там время от времени, выкуривал сигаретку, приходил в себя после сложных операций. Теперь оптика сменилась: теперь здесь все чужое. Отчужденное.
Вот и сам Денисенко неуловимо изменился – прежних ежедневных встреч у них с Гагариным более нет, отчего контакт утрачен и нужно начинать
"с белого листа", общаться по-новому.
Ради их встречи тучи разошлись. Солнце слепило глаза, так иногда бывает в самом начале зимы, когда природа еще не настроилась окончательно на минорный лад, на свое временное, плановое умирание.
Гена нырнул в машину, механически пожал руку, уставился в точку перед собой.
– Ну что, поехали?
Денисенко кивнул.
И они плавно тронулись с места.
Гагарин включил музыку, понял неуместность жеста, выключил. Гена молчал. Бледный, измученный. Собирался с силами.
Олег решил ехать "огородами", узкими асфальтовыми дорожками, проложенными между многоэтажек, машина ползла медленно, словно для того, чтобы не мешать разговорам. Но разговор не клеился.
– Я знаю, что ты ничем не можешь мне помочь… – наконец решился
Денисенко.
– Веселенькое начало, – ухмыльнулся Гагарин.
Денисенко улыбнулся в ответ. Улыбка вышла скомканной, жалкой.
– Ну, потому что мне никто не может помочь… Я же понимаю…
– И давно у тебя это… такая сильная депрессия? – решил помочь Гагарин.
– А… это… да как узнал.
– Что узнал?
– Понимаешь, Олег, – Денисенко развернулся к водителю. – Я узнал, что я болен.
– Так, – повисла пауза. Нужно спросить или сам скажет?
– Болен? – Скорее всего, нужно все-таки спросить. – Чем?
– Понимаешь, Олег, у меня СПИД. То есть, конечно, не СПИД. Только
ВИЧ. Но ты ж понимаешь… Ты ж понимаешь, Олег…
Рассудком Гагарин, конечно, понимал, понял. Однако название болезни, о которой, разумеется, он много слышал, много знал, удивило его своей абстрактностью.
СПИДом всегда болеет кто-то другой, кого ты не знаешь. Видел по телевизору. СПИД ходит стороной, случается в другом мире. Правда, как выясняется, иногда эти, посторонние миры протекают в наши собственные. Когда твой приятель признается тебе, что болен.
– И давно ты в курсе? – Нужно продолжать говорить. Хотя не знаешь о чем: с чего начать? Что следует спрашивать?
– Ну, какое-то время. Пару дней. Пару дней.
– И как узнал? – Главное не молчать. Почему-то. Заполнять паузы.
– Плановый осмотр, сдал кровь. Сказали. Показали положительную реакцию на тест.
– И что теперь?
– Не знаю. Теперь все знают. Скорее всего, нужно искать новую работу. Или вообще уехать… Уехать.
– Куда?
– Пока не знаю, может быть, домой. Я ж с Украины.
Действительно, с Украины. Из Харькова, что ли, или из Донецка.
Всегда шутили про сало и горилку, как же, как же.
– А твоя Женя? – Гагарин не любил очкастую жену Денисенко, но в данном случае нужно посочувствовать и ей.
– Она не знает.
– Но она… Гена, она здорова?
– А это и я не знаю…Не удосужился. Понимаешь, как узнал, руки опустились, ничего делать не могу.
– Понимаю, как не понять…
– Но, скорей всего, она тоже. Тоже. Мы же…Ну, ты понимаешь…
Какая нелепая смерть. Точнее, какая нелепость. Даже не рак. Когда обвинить (обвинять) некого, кроме Господа Бога. Со СПИДом все немного иначе.
– А как ты это… ну…
– Заразился?
Гагарин промолчал. Даже не кивнул.
– Тебе, наверное, интересно узнать, как я заразился?
– А ты знаешь?
– Нет.
– Слушай, а это как-то связано с нашей работой?
– Ну не знаю… Просто у меня в крови теперь вирус, понимаешь?
Невидимый вирус, который… – Денисенко замолчал.
– Который что? – Хотя Олег знал ответ.
– Который не видно. Оказывается, его нельзя увидеть. Нельзя выделить. Он есть – и его как бы нет. Врачи фиксируют лишь антитела.
Организм реагирует на воспаление, выделяет антитела. А самого тела вируса не существует. Прикол, да?
Гагарин мысленно согласился: действительно, забавно. Хотя "забавно" в такой ситуации не самое точное определение.
– Слушай, я все-таки думаю… – Олег выворачивал на стремительный проспект. – Может, какие-то больные? Чужая кровь
– Не знаю. – Денисенко было все равно "как". Он помолчал, встрепенулся. – Кстати, а ты сам давно сдавал кровь на анализ?
Гагарин уставился на дорогу. Вряд ли. Да минует меня чаша сия. Пока ведь ничего, тьфу-тьфу-тьфу. Хотя накуролесил он за последнее время знатно. Много и знатно. Есть над чем задуматься. Чего испугаться.
Так вот для чего ты, книжка без картинок, нужна мне, вот зачем судьба выдала мне этот пропуск в рай. Серая, липкая жалость, тяжестью оседающая в желудке. Генке, ребята, надо помочь. Гагарин представляет себя то ли на кафедре в медицинской академии, то ли на поминках (чьих?). Выступает, все ждут его скупых, взвешенных слов.
Блокнотик, отправленный в почетную ссылку на Даниной даче, замурованный в подсобке под грудой многоэтажной макулатуры, снова извлекается на свет. Как бы нехотя. Исподволь. Так как надо. Так как иных способов разрешить ситуацию нет и быть не может. Какие другие способы, если у человека ВИЧ? Ужас-то какой. Дожили. Впрочем, паниковать и выставлять оценки будем потом. Сначала нужно помочь.
Клятва Гиппократа и все такое. Привычка. Инстинкт. Не размышлять, действовать.
Гагарин взволнован: давно не прибегал к услугам. Достает из бара бутылку, долго не может начать волшебство. С каждым разом труднее.
Ходит по пустым комнатам, разминается. Формулирует. Выпивает.
Слушает пронзительные песни – нечеловеческая музыка, привезенная
Даной из Европы.
"Как хороши, как свежи были розы, моей страной мне брошенные в гроб": Гагарин думает о себе. О своей собственной защите. О своей собственной судьбе. Решая чужие задачи, исподволь думаешь, что, если придет время, кто-то поможет тебе. Кто-то должен помочь. Но кто и как? У него все в ажуре, в шоколаде. Трудно заподозрить. Еще труднее помочь. Если не ты сам, то. На других нет надежды. Ты "один и разбитое зеркало". Черный человек маячит на горизонте. Заглядывает в окна. Усилием воли Гагарин разгоняет видение. Выпивает. "И я бы мог как шут…" Захлестывает пафос. Процедура затягивается.
Олег садится писать. Разгоряченный виски, не может остановиться.
Подробно описывает состояние организма, который нужно избавить от смертельной напасти. Состояние крови. Состояние иммунной системы.
Выходит небольшой трактат. Непонятным, докторским почерком с готически срезанными углами гласных и согласных. Выпивает. Пишет дальше. Вечереет. Бумага становится синей. Спасен? Спасен! Дано и не отнимется. Отныне все прочее – проблема уже не Гены Денисенко, а его, Олега Евгеньевича Гагарина, который хотел было избавиться от волшебного якоря, да, слава богу, слаб оказался, не смог. Снова не выполнил поставленных перед собой задач. И спас еще одного человека.
Человечка. Порой эти люди… они такие забавные… забавные… да.
Утром, потирая лоб, рассматривал пьяные каракули. Исписал больше, чем нужно. Чтобы наверняка. В приливе алкогольного энтузиазма.