Олег видит внутренним зрением этот стремительный пейзаж, именно он и заменяет мысли. Дана списывает рассеянность на волнение, они быстро расстаются. Она едет к себе, он возвращается в маленькую квартирку
(отель утомляет), окна которой упираются в многоэтажку. Где слышны разговоры соседей за стеной, а хлам, выброшенный в мусоропровод, летит с шумом падающего аэростата.
Странно, но лишь здесь, в относительной тишине и пыльном покое,
Гагарин чувствует освобождение от вериг, весь вечер сковывавших руки в районе локтей.
Уже ожидая счет, он вдруг спросил Дану про вечер знакомства, помнишь ли? Дана улыбнулась: не забывается такое никогда.
– Знаешь, я очень часто вспоминаю тот день, как он сложился и к чему привел…
– Никогда не замечала за тобой подобной сентиментальности.
– При чем тут сентиментальность?
Дана пожимает плечами.
– Ну как же, начало большой любви. Шутка ли…
– Значит, все-таки любовь?
– А у тебя есть какие-то сомнения?
– Иногда мне начинает казаться, что я ничего не знаю. Про себя. Про нас. Просто плыву по течению.
– Ой, да мы все плывем. Кто-то быстрее, кто-то медленнее, но плывем, конечно, плывем.
– И ты плывешь, Дана?
– А то… Конечно. И я плыву, и ты плывешь, и он… – Дана показала на живописного мужика за соседним столиком, – тоже куда-то себе плывет.
– Куда ж нам плыть?
– На остров Цереру, Гагарин, а какие могут быть варианты?
– Значит, все предопределено? И Беловодье неотвратимо?
– Если есть деньги, то можно попробовать. Откуда я знаю про предопределенность? Т-ты спрашиваешь о таких серьезных моментах. А я девушка легкомысленная. – Помолчав, Дана добавила: – Легкомысленная и конкретная.
– Это ты-то легкомысленная?
Дана кивнула.
– Ты же железная кнопка. Твоей воли на десятерых хватит. Слушай… А если бы ты тогда прошла мимо меня?
– И что?
– Ну прошла бы мимо, и ничего не было. Представляешь?
– Нет, Олег, не представляю. Я не могу себе этого представить.
– Подумай… прикинь…
– Не могу. С тех пор, как мы встретились, я не представляю никого другого рядом. Только ты. Знаешь эту песенку – only you…
Дана пропела несколько иностранных слов.
– А вот то, каким ты тогда меня увидела…
Дана кивает: де, увидела, да. И что?
– Ну, каким ты меня увидела?
– Каким?
– Ну, да, что ты тогда подумала, в первые минуты?
– Я не помню. Во-первых, я же была пьяна. Во-вторых… – Дана задумалась и Олег понял, что "во-вторых" не будет.
– И все-таки.
– На чем ты настаиваешь? Каких слов от меня ждешь.
– Просто интересно.
– Ты ждешь от меня какого-то конкретного слова? Конкретного определения?
– Я ничего от тебя не жду. Просто спросил. Просто вспомнилось.
– Гагарин, ну я же тебя знаю. Как облупленного. Ты что задумал?
– Я ничего не задумал. Не заставляй меня оправдываться.
– Ну вот, опять. С больной головы на здоровую. Я ничего тебя не заставляю делать. Ты свободный человек из свободной страны.
– Спасибо, что напомнила. Сам знаю.
– Ну так тем более. К тому же, богатей богатеич, как тебя заставить подписаться на что-то?
Пауза. Олег делает вид, что размышляет, хотя ответ у него давно заготовлен.
– Прикинуться, что любишь.
– Ты на что намекаешь? На то, что я прикинулась? А зачем я прикинулась?
– Я не намекаю, ты спросила, я ответил. Вообще. В абстрактном смысле.
– Разве у абстрактности есть смысл?
– Не знаю, Дана, не путай меня.
– Я тебя и не путаю. Ты сам себя путаешь. Что-то там себе думаешь, не пойми что. – Изменившимся тоном встревоженной матери: – Олег, что тебя тревожит?
– Ни-че-го.
– И то хорошо. А то я уже хотела посоветовать обратиться к психоаналитику.
– Сама к нему обращайся. – После паузы: – Понимаешь, я теперь все время думаю, что бы было с нами, если бы в тот вечер ты взяла и прошла мимо.
– Вот все время? Думаешь? Делать тебе нечего?
– А если серьезно.
– Олег, ну откуда я знаю. Как я могу говорить в сослагательном наклонении?
– А ты попытайся. Вот я сидел тогда, пьяненький…
– Такой пьяненький, такой одинокий и несчастный… Я должна была подойти…
– В смысле?
– Без всякого смысла. Без всякой цели. Сидел такой напыщенный и одинокий. Словно аршин проглотил. Словно… – Дана замолчала, точно подбирая слова.
Олег понимал, что она не может решиться произнести какую-то фразу.
Решил помочь.
– Словно что?
Дана не поддалась. Пожала плечами.
– И все-таки. Какой? Какой, Дана?
– Ну я не знаю. Не знаю, как сказать. Словно не на своем месте.
– Не в своей тарелке?
– Ну, да, да. Ты меня понимаешь. Как экзотическая птичка с острова
Борнео, которую неизвестно как занесло к нам сюда…
Олег понимал, что это уловка. Дана упомянула остров Барнео, чтобы отвлечь его от сути. Чтобы он отвлекся. Но, тем не менее, сделал вид, что купился.
– Остров Барнео? Почему именно он?
– Не знаю почему. Просто так вылетело.
– Просто так ничего не вылетает.
– Ну, ты сидел такой всклокоченный. Как воробей. Как воробей, напившийся талой воды. Из лужи. И твой нос, как клюв… вертелся то туда, то сюда… тебе было не по себе. И очень хотелось с кем-то поговорить. Вот я и подошла.
– Ты подошла, и что дальше?
– Это допрос или экзамен?
– Ни то и ни другое. Не отвлекайся, пожалуйста.
– Олег, я не знаю, что сказать. Ты что-то требуешь от меня. В стиле
– "пойди туда, не знаю куда…"
– Я ничего от тебя не требую.
– Нет, требуешь, требуешь.
– Хорошо, тогда чего я требую?
– А я никак не могу понять. Каких-то признаний. Но я не очень понимаю каких. И не знаю, чем тебе помочь. Чем угодить. Или как.
– Никак не нужно. Просто вспомнить то, что я не помню.
– То, что ты не помнишь? – Дана задумалась. – Ты сидел, как взъерошенный воробей. И эти твои квадратные часы, блестевшие золотом. Кстати, какой они фирмы? "Ролекс"? Я их давно у тебя не видела. Потом не видела.
– Не по статусу?
– Типа того. Мещанин во дворянстве. Впрочем, все это было написано в твоем облике. Как если ты тот, кто выдает себя за кого-то другого.
Шпион, вернувшийся с холода.
– И что?
– А то, что именно этим ты меня и купил.
– Чем этим?
– Ты был не такой, как все остальные. Выделялся. Чужак такой.
– Так ты с самого начала все знала?
– Знала что?
Разговор начинает приобретать непредсказуемые обороты. Их спасает официант с кожаной папкой. Гагарин вкладывает в нее кредитку, потом расписывается. Он прячется за этой суетой и не хочет продолжения разоблачений. Хотя, возможно, расставить все точки над "и" не мешало бы. Но…
Они выходят на влажный зимний ветер. Каждый идет к своему автомобилю. Пауза нарастает вместе с расстоянием.
В его панельных апартаментах запах нежилых комнат. Он не снимает обувь. Он ходит по коридору, не снимая пиджака. Словно его могут застать врасплох. Он еще не решил, останется ли здесь на ночь.
Сдерживает порывы уйти. Если бы его ждали. Где-то ждали. Вот Дана ждет. Или мог бы заявиться в клуб, или еще куда-то. Силы-то есть. Но сил больше нет: январь в разгаре. Зима как зубная боль – вылечить невозможно. Если только заглушить, сбежав. Сбежать в сон или пьянство.
Олег стоит с записной книжкой, словно Господь Бог, выбирающий души на спасение. Гагарин убежден, что от его приглашения невозможно отказаться. Он не уверен, нужны ли ему эти люди из прошлого. Он еще ничего не решил. Именно поэтому он сначала звонит, а потом заносит имена и фамилии в заветный блокнотик. Не хочет давить. Не хочет испытывать судьбу. Лотерея. Если бы он составил список в блокнотике, а потом начинал обзвон… Они были бы обречены. Обречены на счастье.
Обрекать на счастье – это так странно. Так сильно. Ощущение из тех, что невозможно передать.
Гагарин сильно лукавит, вспоминая забытые номера, нажимая на стертые кнопки. Ночь давно, кто ответит? Но он дает им шанс, он же справедливый. Он же порядочный. Своим присутствием в его жизни они заработали шанс на участие в розыгрыше главного приза. Шанс невелик, но. Никто не отзывается. Никто. Горожане выключают телефоны на ночь.
Отрубают звук. Не читают смс-сообщений. Все спят. Всем нет дела до других. Что за странная, непонятная жизнь?
Первые отсветы рассвета. Первые пешеходы, спешащие на службу, – самые сосредоточенные и тихие люди. Олег выходит на мороз без шапки
– высокий, стройный, пальто у него моднючее. Так и есть: птичка, неизвестно откуда залетевшая в панельное царство. Как там Дана сказала? С острова Борнео?
Идет, куда глаза глядят. Возле гастронома собирают мусор, бабушки расставляют мешки с соленой капустой и квашеными огурцами.
Открываются ставни табачного киоска, в газетном ждут свежих новостей и продавщица мается за немытыми витринами среди изобилия глянцевых физиономий. Из узких окошек-бойниц церкви Всех Святых сочится густой сироп света, притягивает внимание. Разумеется, Олег решает зайти.
Давно тут не был. С того самого дня, как.
Внутри пусто и холодно. Холоднее, чем на улице. Странно, но улицу согревает медленный ветер. И люди. И движение – машин, деревьев, облаков. А тут, внутри, воздух стоит ледяным столбом и кажется, что холод щекочет ноздри и обжигает легкие. Мерцают свечи, лики святых полускрыты в темноте, никого нет, Олег стоит возле дверного косяка, словно боится войти. Словно грехи в рай не пускают.
На дне кармана начинает вибрировать телефон. Звонка нет, Гагарин отключает его на ночь. Чтобы не отвлекали. Сначала он вздрагивает, представляя, что звонок разбудит святых и нарушит вечный покой, но вспоминает, что "режим беззвучный", и успокаивается. Шарит рукой в теплом кармане. Телефон продолжает вибрировать.