Я помню безумие привязанности к некоторым полуслучайным строчкам, которые кружили, вороньём, до состояния полной бессмысленности – до тех пор, пока последние крупицы смысла оказываются вымыты постоянными повторениями до состояния полной невменяемости.
Голой фонетики.
Есть в этих мелодиях, в этих фразах какая-то внутренняя целостность, которая цепляется якорем, и кажется, уже невозможно избавиться – оно присутствует уже даже в непроявленном, неназванном, неназываемом виде. И, опять же, от качества сознания и собственного качества стихов, песен совершенно не зависит. "Я не нарочно, просто совпало", включило, закрутило какие-то механизмы, шестерёнки заклацали хищными зубами и… пошло-поехало. "Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра…". Или "суровый Дант не презирал сонета…" А ещё сильнее и навязчивее из Блока – "И каждый вечер в час назначенный", возможно, разгадка таится в двух этих чарующих, чередующихся "ч"?
"Смешнее" и интереснее всё происходит с песенками иностранных исполнителей. Что цепляют они? Какие крючочки пересечения фонетики и мелодических извивов заставляют нас подпадать под обаяние коммерческого продукта?
И, пожалуй, главный вопрос современности – все эти песенки падают-попадают в нас из-за своих безусловных художественных достоинств или их насильно вбивают в нас многократными повторениями и навязчивое количество однажды ненавязчиво переходит в качество.
И ты словно бы просыпаешься, словно бы пробуждаешься от многовекового сна, словно бы рождаешься заново, когда осознаёшь себя, свою жизнь в компании какого-нибудь не слишком затейливого мотивчика, которым отныне будет помечен этот конкретный период твоей жизни. Муха в янтаре, да.
Интереснее всего – что же на самом деле происходит там, под спудом сознания, пока мелодийка не выныривает на поверхность, пока не обнаружит себя под прожекторами нашей осмысленности. Какие капли и какой камень точат? Ну да, не даёт ответа, а даже если и даст – в виде заметки из субботнего, научного приложения к газете "Известия", вряд ли такая статеечка может кому-нибудь показаться хоть сколько-то убедительной?
Глава вторая
Жаров зажигает
…Олигарх плавает в бальзаме забытья. Продолжает плавать. Кажется, у него отрастают жабры, он ими дышит и вспоминает, вспоминает. Всегда был деятельным, не сидел на одном месте, хотел большего. По жизни его вёл инстинкт саморазвития, связанный с деньгами. Их в его советском прошлом категорически не хватало. Поэтому, когда началась перестройка и вышел закон об индивидуальной трудовой деятельности,
Олигарх понял: вот, наконец, пришло его время.
Тогда в бизнес обычно "комсомольцы" шли, партийные деятели нового образца, не отягощенные принципами "Кодекса строителей коммунизма".
Пронырливые вторые секретари райкомов открывали центры научно-технического творчества молодежи (НТТМ), позволявшие делать деньги едва ли не из воздуха. Ведь государство позволяло им обналичивать деньги, тогда как для госпредприятий на это стоял запрет. Вот и предлагалось обналичивание официальных счетов, проводимых госпредприятиями через НТТМ. Собственно, так и возникали первые большие состояния в стране. Вполне легитимный путь к обогащению.
Да только не все были комсомольскими вожаками (и хорошо, что не все, а то бы сидели сейчас поголовно, подобно Ходорковскому), обычные люди тоже потянулись вслед за запахом больших денег. Не все, конечно, только самые предприимчивые из них. Те, кому на месте сидеть вожжа мешала. Соученики и коллеги по научно-исследовательскому институту, где даже воздух был мёртвым как старая, пожелтевшая бумага пили горькую и изменяли жёнам. Поголовно.
И в том находили полное моральное удовлетворение. А наш Олигарх задумался об открывшихся возможностях. Занял денег и купил ручной станок с формовочным прессом да мешок пластмассовых гранул яркого алого цвета (его поставили на пыльном балконе).
Вечерами, после работы разогревал пластмассу и штамповал значки – маленькие пунцовые сердечки и губы с высунутым языком (эмблема группы "Rolling Stone"), втыкая в теплый пластик иголки. Жена, которая тогда была только невестой, сидела с ножницами, срезая пластмассовые заусеницы, придавая сувенирам "товарный вид", после чего разноцветные остывшие россыпи сдавали торгашам.
Никакого конфетно-букетного периода и "медового месяца" у них не случилось, одна лишь упорная работа каждый вечер, простая механическая работа, за которой можно беседовать и, как показала жизнь, вполне романтично женихаться. Другие просаживали зарплаты в ресторанах и тупых кинотеатрах, а будущий Олигарх и его избранница оказались захвачены "процессом накопительства". Вполне в духе времени.
Когда значки надоели, а мешки с пахучими гранулами закончились,
Олигарх вложил все деньги в купальники. Между прочим, очень удобный бизнес – женские купальники, если сжать, вполне в ладони помещаются.
То есть привезти их можно очень много. В коробку помещается несколько сотен экземпляров.
Сначала челночили сами, ездили в Польшу и Турцию, привозили товар и ранний загар, чуть позже, разбогатев, Олигарх нанял нескольких тучных тёток. Говорливые и громогласные, они были отчаянно честны и старались понравиться новому "боссу". Олигарх рассовывал купальники по лавочкам и снова подсчитывал прибыль. На бабки почти никогда не попадали, успех сопутствовал почти всегда, а если случались дефолты или денежные реформы, то переживали их вместе с остальным народонаселением как стихийное бедствие, как явление природы.
Прятались, подобно грызунам, в своих нычках и прятали накопленные денежки, вкладывая их в новые проекты. Тогда отечественный рынок казался ненасытным, бездонным, в ход шло всё, что только можно, и казалось – воткни в почву палку, она тут же начнёт покрываться зелёными купюрами.
Однако всё это были семечки, мелочь пузатая, аппетиты росли вместе с капитализмом, будущий Олигарх уже давно подумывал о переходе в новую лигу, однако играть по-крупному он не умел. И никто не умел: страна училась всему постепенно, методом проб и ошибок, вот и у нашего героя что-то не ладилось, процесс буксовал, не шёл, как он ни бился.
А хотелось чего-то большего. Тогда он первый раз и задумался о политике…
Политика будет потом, а пока подвернулся один нечаянный случай, после которого Олигарх стал тем, кем стал. Возвышение его оказалось столь стремительным и непонятным, что "представители криминальных структур" не могли пройти мимо такой вот вопиющей несправедливости.
Платить подати Олигарх отказался, за что теперь и поплатился двумя пулями (одна на вылет, другая где-то внутри подтачивает "важнейшие органы жизнеобеспечения"). Не спасли ни статус, ни внушительная охрана…
Всё, как всегда… Как у всех. В эпоху первоначального накопления капитала…
Олигарх облизывает пересохшие губы, вспоминая синтетический запах пластмассовых гранул и блеск сухих лоскутиков, которые потом, летом, обязательно украсят самые соблазнительные бёдра в мире. Он видит, как его молодая жена вертится возле зеркала в полный рост, примеривая образцы их продукции.
"- А что, – говорит она, – мне нравится, я бы такой, может быть, даже и купила…"
А ещё Гагарин понял, что истошно хочет горохового супа на хорошем бульоне с копчёными рёбрышками, значит, нужно снова в магазин.
Сначала мясо поставить, пока варится, в магазин сбегать.
Но не хочется, мозг начинает усиленно вырабатывать всяческие
"отмазки", дела и заботы начинают табуниться и дышать в затылок друг дружке, вставать в очередь, только бы отодвинуть момент выхода на улицу. Вот и на радиоволне, которую включил Гагарин, идёт интерактивная игра, нужно дозвониться, и, возможно, тебе обломится
"романтический вечер на двоих" в самом дорогом и престижном ресторане (V.I.P.-заведении) города, куда зайти по своей инициативе
Гагарин даже и не помыслил бы. (11) С его-то врачебной зарплатой может только на докторскую колбасу хватить.
Олег слушает в пол-уха. Дела делает, ходит из кухни в санузел и комнаты, думу думает, вроде как особенно не обращает внимания на то, что радио бормочет. Время от времени, словно бы выныривая на поверхность чистого сознания, Гагарин осознает, что, оказывается, всё это время он находится в курсе микрособытий, которыми буквально напичкана интерактивная радиопередачка. Ведёт её остроумный и энергичный малый по фамилии Жаров. Более всего ему (голосу ведущего) подходило определение гуттаперчевый (12).
(11).
Есть такой вид неазартного азарта, размазанного по будням и растянутого во времени – когда ты собираешь вкладыши из сигаретных пачек или складываешь из букв, напечатанных на обороте бульонного кубика, название компании-производителя. Или посылаешь по указанному адресу штрих-коды от пакетиков с сухариками, или серебристые упаковочные диафрагмы от банок с кофе, у тебя же не убудет, всё равно, независимо от призов, ты будешь продолжать покупать тот или иной, ставший привычным, вид продуктов. Сорт сигарет курильщики тоже меняют крайне редко (всё равно что насильно, усилием воли время года поменять), да и с растворимым кофе та же самая история.
Есть очень агрессивные маркетинговые компании, например, как у журнала "Ридер Дайджест", буквально заваливающий моих родителей тоннами наисоблазнительнейших предложений. "Поздравляем, вы выиграли пятьсот тысяч рублей… вот сертификат, подтвердите получение переводом денег… покупкой очередной серии бесполезнейших сувениров от "РД", на которые вам, именно вам и только вам предоставлена эксклюзивнейшая скидка в половину, да – больше, больше… стоимости…" Хотя папы и мамы всего-то на журнал подписались, вот теперь и сражаются с бездушной базой электронных данных, куда влетели по простодушию.
Играть с такими монстрами не хочется. Понимаешь ведь, что тебя обманывают, обязательно надуют, возникает желание поскорее отделаться, отпихнуться, выкинуть всю эту глянцевую мишуру ("конверт со словом "ДА, я хочу принять участие в розыгрыше" и "НЕТ, я не желаю иметь с вами никаких дел") в мусорное ведро, затаиться, спрятаться на самом дне своего неизбывного отчаянья (жизнь проходит мимо, её не изменить, не изменишь).