Я сажусь на свое обычное место рядом с Нелл, которая встречает меня улыбкой.
– Привет, – говорит она.
– Привет. – Я расстегиваю «молнию» на сумке и достаю ручку и тетрадь. – Как прошли выходные?
– Тяжело. Сегодня у меня была дичайшая контрольная по химии, и я всю ночь к ней готовилась.
– И как ты написала?
– Ой, точно на отлично. – Она радостно улыбается, но эта радость быстро исчезает. – Осталось только в пятницу хорошо пересдать экзамен по этике, и жизнь будет прекрасна.
– Ты ведь получила мое письмо, да? – На прошлой неделе я по электронной почте отправила ей файл со своей работой, но Нелл так и не написала, что получила ее.
– Получила. Извини, что не ответила, но я заморочилась с химией. Сегодня почитаю.
На нас падает чья-то тень, и в следующее мгновение рядом со мной садится Гаррет.
– Уэллси, у тебя есть лишняя ручка?
У Нелл едва не отваливается челюсть, а взгляд такой, будто у меня за три секунды выросла козлиная борода. Я ее не виню. Мы сидим с ней вместе с первого курса, и за все это время я ни разу не посмотрела в сторону Гаррета Грэхема, не говоря уже о том, чтобы разговаривать с ним.
Нелл не единственная, кого удивила новая рассадка. Я поворачиваю голову и вижу, что за нами с непонятным выражением на лице наблюдает Джастин.
– Уэллси? Ручка есть?
Я перевожу взгляд на Гаррета.
– Ты пришел в аудиторию неподготовленным? Дурачина. – Я роюсь в сумке, нахожу ручку и со стуком кладу ее перед ним.
– Спасибо. – Дерзко усмехнувшись, он открывает тетрадь на чистой странице. Затем выглядывает из-за меня и обращается к Нелл: – Я Гаррет.
Она несколько мгновений таращится на его протянутую руку, потом медленно пожимает ее.
– Нелл, – говорит она. – Рада познакомиться.
Тут входит Толберт, и Гаррет поворачивается к кафедре. Нелл бросает на меня еще один ЧЗЧ[25] – взгляд. Я наклоняюсь к ней и шепчу в ухо:
– Мы теперь типа друзья.
– А я все слышу, – встревает Гаррет. – И никакого типа. Мы лучшие друзья, Нелли. Пусть Уэллси не вводит тебя в заблуждение.
Нелл тихо хихикает.
Я просто вздыхаю.
Сегодняшняя лекция посвящена некоторым очень серьезным вопросам. Главным образом, конфликтам между совестью личности и ее ответственностью перед обществом. В качестве примера Толберт использует нацистов.
Нет надобности говорить, что полтора часа лекции оставляют гнетущий осадок.
После лекции мне дико хочется закончить наш с Джастином разговор, но у Гаррета другие идеи. Он категорически против того, чтобы я задерживалась в аудитории – вернее, чтобы я прямиком двинулась к Джастину, – поэтому решительно берет меня за руку и вынуждает встать. Я украдкой смотрю на Джастина, который быстро спускается по проходу, делая вид, будто хочет нас догнать.
– Не смотри на него, – почти неслышно говорит Гаррет и ведет меня к двери.
– Но я хочу поговорить с ним, – сопротивляюсь я. – Он точно собирался пригласить меня на свидание.
Гаррет продолжает пробираться вперед, сжав мое предплечье, его рука словно железные тиски. Я вынуждена бежать, чтобы поспеть за его широкими шагами, и когда мы выходим на октябрьской холод, я раздражена до крайности.
Меня так и подмывает оглянуться и проверить, идет ли Джастин за нами, но я знаю, что Гаррет отчитает меня, если я так сделаю, поэтому подавляю это желание.
– Какого черта? – возмущенно спрашиваю я, высвобождая руку.
– Ты забыла, что вся идея в твоей недоступности? Ты слишком облегчаешь ему задачу.
Раздражение перерастает в гнев.
– Идея в том, чтобы он заметил меня. Он заметил. Почему я не могу перестать играть в эти игры?
– Ты подстегнула его интерес, – отвечает Гаррет. Мы идем по мощеной дорожке. – Если же ты хочешь, чтобы его интерес не угас, тебе нужно заставить его потрудиться. Мужчины любят испытания.
Мне хочется спорить с ним, но я допускаю, что он и здесь прав.
– Сохраняй хладнокровие до вечеринки у Максвелла, – советует Гаррет.
– Слушаюсь, сэр, – бурчу я. – Ой, кстати, я отменяю наше сегодняшнее занятие. Я вчера так дико устала, и если я не высплюсь, то до конца недели буду, как зомби.
Вид у Гаррета совсем не радостный.
– Но мы же сегодня собирались приступить к самому сложному.
– Вот что я тебе скажу: я по «мылу» отправлю тебе примерные вопросы по эссе, те, которые будет задавать Толберт. Засеки два часа и напиши ответы, а завтра мы вместе их проверим. Это поможет мне понять, над чем еще надо поработать.
– Ладно, – смиряется он. – Утром у меня тренировка, потом одна пара. Приходи в полдень, хорошо?
– Хорошо, но к трем мне надо быть на репетиции.
– Отлично. Тогда до завтра. – Он треплет меня по голове, как пятилетнюю девчушку, и уходит.
На моих губах появляется ироничная улыбка, когда я смотрю Гаррету вслед, как он шагает навстречу ветру, прижимающему к его груди серебристо-черную хоккейную куртку. Я не одна такая – еще несколько девчонок едва не свернули себе шеи, обернувшись на него. Я живо представляю, с какой скоростью они сбросят с себя трусики, стоит ему улыбнуться им.
Презрительно фыркнув, я иду в противоположном направлении. Я не хочу опоздать на репетицию, особенно учитывая то, что мы с Кэссом так и не договорились по поводу его нелепой идеи об участии хора в нашем дуэте.
Но когда я прихожу в репетиционную, Кэсса там нет.
– Привет, – говорю я Эм-Джи, сидящей за пианино и изучающей листок с нотами.
Она поднимает светловолосую голову и улыбается мне.
– Ой, привет. – Она замолкает. – Кэсс сегодня не придет.
У меня в животе тут же холодеет от тревоги.
– В каком смысле не придет?
– Он несколько минут назад прислал мне эсэмэску. У него мигрень.
Замечательно. Я точно знаю, что группа наших однокурсников, в том числе и Кэсс, вчера вечером где-то выпивали, – один из ребят прислал мне сообщение с приглашением как раз в то время, когда мы с Гарретом смотрели «Во все тяжкие». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два: у Кэсса похмелье, и поэтому он слинял.
– Но мы все равно можем порепетировать, – говорит Эм-Джи. Ее глаза загораются. – Было бы здорово прогнать песню без остановок на споры.
– Согласна, только что бы мы ни сделали сегодня, завтра он все зарубит. – Я сажусь на стул возле пианино и устремляю на нее пристальный взгляд. – Ведь идея с хором полнейшее дерьмо. И ты, Эм-Джи, знаешь это.
Она кивает с видом побитой собаки.
– Знаю.
– Тогда почему ты не поддерживаешь меня? – спрашиваю я с негодованием.
Ее бледные щеки заливает краска.
– Я… – Она судорожно сглатывает. – Ты умеешь хранить секреты?
Черт. Не нравится мне все это.
– Конечно…
– Кэсс пригласил меня на свидание.
– О. – Я стараюсь не выдать своего удивления, но у меня плохо получается. Эм-Джи милая девушка, и ее нельзя назвать непривлекательной, однако она точно не принадлежит к тому типу, который заинтересовал бы Кэсса Донована.
Как бы сильно я ни презирала Кэсса, он очень эффектен. Его лицо из тех, что очень выгодно смотрятся на обложке журнала, и когда-нибудь именно благодаря этому фактору вырастут продажи его записей. Я не утверждаю, что девчонка с простенькой внешностью не способна обратить на себя внимание какого-нибудь красавца. Но Кэсс – это напыщенный, придурок, одержимый своим имиджем. Он никогда не стал бы опускаться до серой мышки, вроде Мэри-Джейн, какой прекрасной ни была бы ее душа.
– Все нормально, – со смехом говорит Эм-Джи. – Я знаю, что ты удивлена. Я тоже удивилась. Он пригласил меня еще до репетиции в тот день. – Она вздыхает. – Ну, когда заговорили о хоре.
Вот все детали мозаики и встали на свои места. Теперь ясно, чего добивается Кэсс, и мне стоит огромного труда сдержать свой гнев. Одно дело, добиться, чтобы Эм-Джи поддерживала его в наших спорах, и совсем другое – обманывать бедняжку.
Но что мне ей сказать? «Он пригласил тебя только ради того, чтобы ты поддержала его безумную идею»?
Я отказываюсь быть последней дрянью, поэтому растягиваю губы в вежливой улыбке и спрашиваю:
– А ты хочешь встречаться с ним?
Она становится пунцовой и кивает.
– Серьезно? – скептически произношу я. – Он же самая настоящая дива. Такая, что Мерайе Кэри даст сто очков вперед. Ты же это понимаешь, да?
– Понимаю. – У нее смущенный вид. – Но это только потому, что он неравнодушен к пению. А так он может быть хорошим, когда захочет.
Когда захочет? Она произносит это как девиз года, я же считаю, что люди должны проявлять доброту просто потому, что они добрые, а не ради выгоды.
Однако я держу это мнение при себе.
– Так ты боишься, – тактично спрашиваю я, – что если ты не согласишься с его идеями, Кэсс откажется встречаться?
Эм-Джи морщится.
– В такой формулировке это звучит очень жалко.
Гм, а какую еще формулировку она ждала от меня?
– Я просто не хочу, чтобы ты создавала трудности, понимаешь? – неловко бормочет девушка.
Нет, не понимаю. Совсем.
– Это же твоя песня, Эм-Джи. И ты не должна менять свое мнение ради Кэсса. Если тебе так же, как и мне, ненавистна эта идея с хором, скажи ему. Поверь мне, мужчины высоко ценят женщин, которые не боятся высказывать свое мнение.
Еще не договорив, я понимаю, что Мэри-Джейн Харпер не из таких. Она робкая и стеснительна и почти всегда прячется за пианино или сидит, скукожившись, в своей комнате в общаге и пишет песни о юношах, которые не отвечают взаимностью.
Да неужели! Меня вдруг осеняет. А не о Кэссе ли эта песня?
Меня тошнит от мысли, что, возможно, трогательная песня, которую я пою уже несколько месяцев, – о типе, которого я ненавижу всеми фибрами души.
– Она мне не ненавистна, – идет на попятный Эм-Джи. – Она мне не нравится, но я не считаю ее ужасной.
И в этот момент я со всей отчетливостью понимаю, что на зимнем конкурсе позади нас с Кэссом все же будет стоять трехъярусный хор.