– А как у тебя дела на других курсах?
– Везде А и мерзкая С по испанской истории, но все это изменится, когда я сдам этику. – Я ухмыляюсь. – Я ведь не тупой качок, каким ты меня считала, правда?
– Я никогда не считала тебя тупым. – Она показывает мне язык. – Я думала, ты просто болван.
– Думала? – Я даю ей понять, что обратил внимание на прошедшее время. – Не означает ли это, что ты видишь ошибочность своих оценок?
– Нет, ты и остаешься болваном. – Она хмыкает. – Только умным.
– Достаточно умным, чтобы сдать экзамен? – Хорошее настроение исчезает, как только я вслух произношу вопрос. Пересдача завтра, и меня уже начинает бить мандраж. Я сомневаюсь, что готов, но убежденность Ханны смягчает мою неуверенность.
– Абсолютно точно, – заявляет Ханна. – Если ты отбросишь в сторону свою субъективность и будешь придерживаться тех взглядов, что проповедовали философы, то справишься, я уверена.
– Мне деваться некуда. Мне очень нужна эта оценка.
– Тебе так важна команда? – сочувственно спрашивает она.
– Это моя жизнь, – отвечаю я.
– Жизнь? Ого. Да ты давишь на себя, Гаррет.
– Хочешь знать, что такое давление? – В моем голосе звучит горечь. – Давление – это когда тебе семь, а тебя сажают на протеиновую диету, чтобы ускорить рост. Давление – это когда шесть дней в неделю тебя будят на рассвете и гонят на каток отрабатывать упражнения и твой папаша целых два часа только и делает, что свистит в свисток. Давление – это когда тебе твердят, что ты не станешь мужиком, если потерпишь неудачу.
Я вижу по ее лицу, что она потрясена.
– Дерьмо.
– Ага, вот так, если вкратце. – Я пытаюсь отогнать воспоминания, но они уже заполнили голову, и от этого у меня в горле разбухает комок. – Поверь мне, то, как я давлю на себя, ничто по сравнению с тем давлением, которое пришлось вытерпеть мне.
Она прищуривается.
– Ты же говорил мне, что любишь хоккей.
– Да, люблю, – хрипло отвечаю я. – Я только на льду чувствую себя… живым, что ли. Поверь мне, я буду задницу рвать ради того, чтобы стать тем, кем хочу. Я… я не вправе завалить экзамен.
– А что будет, если ты все же завалишь его? – спрашивает она. – Какой у тебя запасной план?
Я хмурюсь.
– У меня такого нет.
– Всем нужен план «Б», – настаивает она. – Что, если ты получишь травму и не сможешь больше играть?
– Не знаю. Наверное, стану тренером. Или, может, спортивным комментатором.
– Видишь, у тебя есть план.
– Наверное. – Я с любопытством оглядываю ее. – А какой у тебя план «Б»? На тот случай, если ты не станешь певицей?
– Если честно, иногда я сомневаюсь, хочу ли я быть певицей. Нет, петь мне нравится, очень нравится, но вот быть профессиональной певицей – это совсем другое дело. Я не в восторге от идеи жить на чемоданах или проводить все время в гастрольном автобусе. Да, мне нравится петь перед публикой, но я сомневаюсь, что мне хочется вечерами выходить на сцену перед тысячами зрителей. – Она задумчиво пожимает плечами. – Иногда мне кажется, что я предпочла бы писать песни. Мне нравится сочинять музыку, но я не возражала бы оставаться за кулисами и предоставила кому-нибудь другому проделывать на сцене все эти звездные штучки. Если так не получится, я могла бы преподавать. – Она грустно улыбается. – А если и это не получится, я могла бы попытать счастья в стриптизе.
Я оглядываю ее с ног до головы и аппетитно облизываюсь.
– Ну, твои сиськи для этого подходят.
Ханна закатывает глаза.
– Извращенец.
– Эй, я просто констатирую факт. У тебя шикарные сиськи. Не знаю, почему ты их прячешь. Ими нужно гордиться. Тебе не мешало бы включить в свой гардероб пару шмоток с глубоким вырезом.
Она розовеет от смущения. Мне нравится, как быстро она из серьезной и дерзкой становится робкой и невинной.
– Кстати, в субботу тебе не стоит этого делать, – говорю я.
– Что, стриптиз? – насмешливо спрашивает она.
– Нет, краснеть как помидор при каждом непристойном замечании.
Ханна изгибает бровь.
– И сколько же непристойных замечаний ты запланировал?
Я улыбаюсь.
– Зависит от того, сколько я выпью.
Она раздраженно фыркает. Из ее хвоста выбивается прядь темных волос и падает ей на лоб. Не задумываясь, я заправляю заблудшую прядь за ухо.
И чувствуя, как мгновенно напрягаются ее плечи, хмурюсь.
– А вот этого делать не надо. Застывать каждый раз, когда я прикасаюсь к тебе.
В ее глазах отражается тревога.
– А зачем тебе прикасаться ко мне?
– Затем, что я должен вести себя как твой парень. Разве ты еще не знаешь меня? Я из тех, кто распускает руки.
– Ну а в субботу постарайся держать свои руки при себе, – сухо говорит она.
– Отличный план. И тогда Лапочка решит, что мы друзья. Или враги, в зависимости от того, как сильно ты будешь нервничать.
Она закусывает губу, и ее растущее волнение только усиливает мое желание подразнить ее.
– Эй, а я даже могу поцеловать тебя.
Ханна бросает на меня грозный взгляд.
– Не смей.
– Так ты хочешь или нет, чтобы Кол подумал, будто ты моя девушка? Если хочешь, тогда тебе придется изображать из себя мою девушку.
– Это будет очень трудно, – с ухмылкой говорит Ханна.
– Ничего подобного. Я очень нравлюсь тебе.
Она хмыкает.
– Я балдею от твоего хмыканья, – честно признаюсь я. – Оно меня заводит.
– Может, хватит, а? – ворчит она. – Его сейчас здесь нет. Прибереги свой флирт до субботы.
– Я хочу, чтобы ты к нему привыкла. – Я замолкаю, делая вид, будто размышляю, на самом же деле я смакую то, как Ханна смущенно ежится. – Между прочим, чем больше я думаю об этом, тем чаще задаюсь вопросом, а не стоит ли нам разогреться.
– Разогреться? В каком смысле?
Я склоняю голову набок.
– Как ты думаешь, Уэллси, чем я занимаюсь перед игрой? Думаешь, я прихожу на стадион и быстро надеваю коньки? Ничего подобного. Я тренируюсь шесть дней в неделю. На катке, в тренажерном зале, смотрю записи игр, присутствую на обсуждении стратегии. В общем, занимаюсь усиленной подготовкой.
– Это не игра, – раздраженно заявляет она. – Это фальшивое свидание.
– Но для Лапочки оно должно выглядеть настоящим.
– Ты прекратишь его обзывать?
Нет, это не входит в мои планы. Мне нравится, как она сердится, когда я обзываю его. По сути, мне нравится злить ее, точка. Каждый раз, когда Ханна бесится, ее глаза блестят, а щеки очаровательно розовеют.
– Ладно, – киваю я. – Если мне в субботу предстоит целовать тебя и прикасаться к тебе, думаю, нам необходимо все отрепетировать. – Я снова облизываюсь. – Тщательнейшим образом.
– Честное слово, я никак не могу понять, чем ты сейчас занимаешься. Морочишь мне голову? – Ханна сокрушенно качает головой. – Как бы то ни было, я не позволю тебе ни целовать меня, ни прикасаться ко мне, так что выбрось все эти идеи из головы. Если тебе хочется кое-чем заняться, позвони Тиффани.
– Да, но этому не бывать.
Я слышу в тоне Ханны ехидство.
– Почему? Вчера ты, кажется, был от нее в полном восторге.
– Это был одноразовый перепих. И не пытайся сменить тему. – Говорю ей с улыбкой. – Почему ты не хочешь, чтобы я целовал тебя? – Я прищуриваюсь. – Ой, черт. Мне в голову приходит только одно объяснение. – Я делаю многозначительную паузу. – Ты плохо целуешься.
Она аж скрипит зубами от возмущения.
– Это, безусловно, не так.
– Да? – Я понижаю голос до обольстительного шепота: – Так докажи.
Глава 16
Я как будто на машине времени перенеслась в далекий третий класс на детскую площадку. А как по-другому объяснить, почему Гаррет подбивает меня целоваться с ним?
– Я ничего никому не обязана доказывать, – заявляю я. – Так уж получилось, что я умею фантастически целоваться. К сожалению, тебе никогда не обломится попробовать это.
– Никогда не говори «никогда», – произносит он нараспев.
– Спасибо за совет, Джастин Бибер. Только, болван ты этакий, все равно этому не бывать.
Он вздыхает.
– Ясно. Тебя страшит мое мощное мужское начало. Выше нос, такое случается сплошь и рядом.
О боже. Я еще помню времена – всего неделю назад, – когда Гаррет Грэхем не был неотъемлемой частью моей жизни. Когда мне не надо было выслушивать его дерзкие заявления, или любоваться его наглой усмешкой, или реагировать на его дурацкие заигрывания.
Но лучше всего у Гаррета получается другое: бросать вызов.
– Страх – это суть жизни, – торжественно говорит он. – Нельзя, чтобы он одолел тебя, Уэллси. Все его испытывают. – Парень с важным видом откидывается назад, опираясь на локти. – Вот что я тебе скажу. Я даю тебе свободу выбора. Если ты боишься, я не буду заставлять тебя.
– Боюсь? – рычу я. – Я ничего не боюсь, тупица. Я просто не хочу.
С его губ слетает еще один вздох.
– Тогда, думаю, мы возвращаемся к проблеме уверенности в себе. Не беспокойся, дорогая, в этом мире очень много тех, кто плохо целуется. Не сомневаюсь, немного практики и упорства, и в один прекрасный день ты сможешь…
– Замечательно, – перебиваю я его. – Давай.
Он затыкается и удивленно таращится на меня. Ха. Значит, он не ожидал, что я поддамся на его провокацию.
Мы смотрим друг на друга целую вечность. Он рассчитывает, что я первой отведу взгляд, но я не сомневаюсь, что пересмотрю его. Может, с моей стороны это ребячество, но Гаррет уже добился своего, заставив меня заниматься с ним. Теперь моя очередь.
Оказывается, я снова недооценила его. Серые глаза темнеют до дымчато-серебристого металлика, но внезапно взгляд потеплел и в нем появилась уверенность, что я не пойду до конца.
Когда он заговаривает, я слышу в его пренебрежительном тоне убежденность:
– Ладно, покажи мне, что у тебя есть.
Я колеблюсь.
Черт бы его побрал. Неужели он серьезно?
Неужели и я всерьез обдумываю его дурацкий вызов? Не может быть, меня к нему не влечет, и я совсем не хочу целовать его. Точка. Конец истории.