— Мирвир… Точно не шутишь?
— Нет. Я вернусь к службе при обители. Как и хотел мой отец. А Ульцфельд… Пожалуй кому-нибудь верному.
Рейнхильда, окончательно убедившись в серьезности его намерений, закрыла ладонями лицо. Альдору показалось, что она всхлипнула, но в следующий момент она взяла себя в руки. И все же глаза ее горели мольбой.
— Альдор, почему? Почему сейчас? — хрипло вопрошала она. — Мы наконец-то установили мир, мы можем быть вместе…
Могли бы. Но Альдор больше не считал себя достойным. Признаться, никогда и не считал. Те краткие моменты счастья, что она даровала ему, и без того стали для него непозволительной роскошью. Вкусив запретной сладости, трудно не пойти дальше, а затем еще и еще, пока не ослепнешь от счастья и не оступишься. Он не мог позволить Рейнхильде оступиться. Слишком многое теперь от нее зависело.
— Я люблю тебя, — выдохнул он. — Никогда никого так не любил и никогда не полюблю. И я рад, что смог дать тебе все, чего ты желала. Но пора остановиться. Мне пора остановиться. Я существовал лишь благодаря Грегору, и вместе с его солнцем закатится и мое. Пусть годы, что мне остались, пройдут в покое и с пользой.
— Но сын…
— Ты воспитаешь его великим правителем, — улыбнулся Граувер и дотронулся до ее руки. — Мне пора. Прощай, моя королева.
Он видел, что первым порывом Рейнхильды было преградить ему путь, заслонить выход, не дать уйти. Видел по ее глазам, что она негодовала и считала себя преданной. И все же Рейнхильда была Волдхардом. Правильным Волдхардом. И потому она отстранилась, давая ему дорогу.
— Прощай, брат Альдор, — тихо сказала она. — Да осветит Гилленай твой путь к покою.
8.3 Миссолен
Симуз поймал себя на крамольной мысли, что императрице невероятно шел траур.
Виттория, облаченная в черное от самых сапожек до кружевной вуали, в одиночестве шла рядом с повозкой с телом Демоса. В одной руке императрица держала традиционный факел, другой крепко ухватилась за обтянутый траурной материей борт повозки.
Перед ней шествовала небольшая группка церковников — монахи пели гимны, восславляя славную жизнь и трагическую кончину императора. С другого края молча шла Десария — тоже в черном, тоже с факелом в руке.
— В мирное время покойников сопровождают мужи. После войны это всегда достается женам, — тихо сказала Артанна на ухо Симузу и указала на людей, столпившихся вдоль улицы. — Гляди, сплошные бабы. И им теперь все это разгребать.
Расщелину, что тянулось от полуразрушенного дворца через площадь, заделали обломками и валунами, а сверху накрыли досками. Не самое лучшее решение, но оно хотя бы временно помогало людям не сорваться в пропасть или покалечиться. Телеги проезжали с трудом, и все же так было безопаснее.
Трупы убрали. Многих успели сжечь и захоронить их прах в ободранных Императорских садах еще до возвращения императрицы. Город медленно отходил от оцепенения, жизнь понемногу налаживалась, но время текло невообразимо медленно. Симуз видел в лицах горожан лишь растерянность, скорбь и тоску. Победа далась слишком большой ценой.
Эклузум почти не пострадал, не считая Великого Святилища. Храм убрали, даже заделали ворота, но теперь службы велись стоя, а вместо алтарной статуи наставники проводили обряды подле гигантского серебряного диска, который удалось спасти. И все же люди молились: каждый день Симуз видел толпы женщин, детей и искалеченных мужчин, стекавшихся на утренние и вечерние службы. Все чаще звучали молитвы, обращенные не к Хранителю или Гилленаю, но к Демосу-мученику. Симуз знал, что император не особенно жаловал церковников, да и в Хранителя толком не верил, и оттого искренние мольбы о заступничестве одновременно трогали своей наивностью и казались Медяку ироничными. Судьба посмеялась над всеми ними.
Однако императрице было не до шуток. Она вернулась, уже зная о произошедшем. К чести Виттории, она на людях не проронила ни слезинки, не позволила горю затмить разум, хотя и Симуз, и Десари знали: императрица с трудом мирилась со смертью любимого мужа. Лишь по утрам, докладывая о новостях Виттории и Ихразу, Медяк отмечал заплаканные глаза женщины. Но она держалась. Наверняка ради сына. Симуз и сам прошел через многое только ради Десари.
В один из дней Виттория вызвала к себе Магистрессу. Они провели вместе полдня — Ихраз распорядился, чтобы дам не беспокоили. Симуз мог лишь догадываться, о чем они говорили, но после этого в императрице стало меньше скорби, но больше гнева. Все чаще заходили разговоры о коронации малыша Ренара, о суде над Грегором Волдхардом, об избрании нового Великого наставника. Но чаще всего звучали призывы поднять на пики Линдра Деватона, даже если ради этого придется сровнять Амеллон с землей.
— Когда суд? — спросила Артанна и поправила черную повязку на глазу.
— Ихраз сказал, что через три дня.
— Уже выбрали способ казни?
— Сперва растягивание на дыбе, затем четвертование. И сожжение заживо.
— Не уверена, что Демосу бы это понравилось, — ответила вагранийка.
— Виттория была готова лично разорвать Волдхарда в клочья. Ихраз еле оттащил ее от него и уговорил подождать.
— Сложно ее за это винить.
— Никто бы и не обвинил. Но она вскоре станет регентом при Ренаре. Ей уже сейчас нужно играть по правилам, а цивилизованный подход требует суда. Благо свидетелей наберется достаточно. Фештан от Ваг Рана, Десари от Магистрата, будет делегат от Рикенаара. — Симуз указал на площадь перед Святилищем. — И новый Великий наставник.
— Ласий показался мне здравомыслящим человеком.
— Ихраз тепло о нем отзывается. Говорит, однажды Ласий спас Демоса от самого Ладария. Рад, что избрали именно его.
Траурная процессия дошла до соборной площади, в центре которой располагались десятки костров. Самый высокий предназначался для Демоса, остальные — для павших защитников. Великий наставник Ласий поклонился императрице и осенил ее священным знаком. Ихраз держался позади императрицы, по привычке меча взгляды в толпу. Народу столпилось немыслимо, но на этот раз люди почти не шумели. Боль утраты, скорбь и страх перед неизвестным будущим заставили умолкнуть даже вездесущих коробейников и торговцев цветами.
Артанна и Симуз взяли по факелу из рук гвардейцев, и, кивнув друг другу, разошлись к кострам. Их примеру последовали и остальные военачальники.
Виттория первой поднялась на украшенную цветами Таллонидов трибуну, за ней проследовал яйцеголовый Ласий, а затем Ихраз и служанка-кормилица с маленьким принцем Ренаром на руках.
Остатки гомона утихли. Императрица подняла вверх руку, собираясь говорить.
— Император Демос Первый пал, защищая город, — начала она. — Ваш правитель сражался рядом с вами и отдал за вас свою жизнь. Меня переполняют боль и ярость, ибо я потеряла не только своего императора. Я потеряла мужа, которого любила. И единственное, что заставляет меня дышать — любовь к моему сыну Ренару. Сыну вашего императора и вашему будущему правителю.
Толпа заволновалась, но Виттория знаком пресекла шум.
— Грегор Волдхард не смог покорить нас, даже объединившись с северянами, даже заручившись поддержкой предателей. Все потому, что Миссолен — величайший город на земле, и в нем живут храбрейшие люди. Я благодарю всех защитников, солдат и ополченцев, юных и дряхлых, жен и мужей. Я благодарю вас за то, что вы взглянули в глаза страху и выстояли. Мы с Ренаром навеки в долгу перед вами, и каждый день до последнего я буду взносить молитвы вашему подвигу. И все же радость наша омрачена. Мы выстояли. Мы победили, но это еще не окончательная победа. — Императрица шагнула к самому краю трибуны. — В темнице дожидается суда Грегор Волдхард, мятежный захватчик. И я клянусь вам, что справедливый суд будет совершен, а король-еретик ответит за всю кровь, что пролил.
Толпа взорвалась ревом.
— Свершится суд, — продолжала Виттория, откинув траурную вуаль с лица. — Но я не остановлюсь на этом. Нас предали, нас предал член императорской семьи, и я добьюсь отмщения. Линдр Деватон, хранитель Амеллона, перешедший на сторону Волдхарда, получит по заслугам! Он уже однажды предал моего покойного мужа, но Демос пощадил его из братской любви. Я ему не сестра и я щадить не стану. К Миссолену уже движется войско из Рикенаара и пятитысячный отряд эннийских наемников. Остаток нашей армии и воины наших добрых союзников из Ваг Рана соединятся со свежими силами и двинутся на Амеллон. Я клянусь вам, что притащу Линдра Деватона в Миссолен в цепях, и вы обрушите на него свой гнев! Я клянусь, что больше не будет пощады тому, кто посягнет на империю и ее жителей. И воспитаю сына достойным преемником Демоса. Прощайтесь же со своим императором, добрые люди Миссолена! И помните: последнее слово будет за нами!
Рев горожан стал таким громким, что последние слова Виттории утонули в шуме. Солдаты били мечами о щиты, ополченцы вскидывали вверх руки со сжатыми кулаками. Симуз заметил, что лишь тогда императрица позволила себе улыбку, и улыбка эта была кровожадной.
— И получит Линдр от своих же требушетов, — мрачно усмехнулся стоявший рядом сотник и перехватил факел. — С удовольствием надеру предателям задницы.
Императрица взяла на руки ребенка и показала толпе.
— Славьте императора Демоса и его сына Ренара! — Хорошо поставленным голосом воскликнул Великий наставник. — Славьте нового императора!
Когда славления поутихли, Виттория с сыном отошли назад, давая дорогу Ласию. Яйцеголовый церковник не надел короны с хрусталем, но облачился в торжественное одеяние, расшитое сотнями сверкающих камней.
— Я, Ласий, избранный Великим наставником, обращаюсь к вам, верные слуги Хранителя. — Он раскинул руки в стороны, призывая тишину. — Война стала испытанием нашей веры, наших ценностей и нашей праведности. Многие годы мы жили по установленному порядку, но эта война многое изменила. Родились новые идеи, появились новые проповедники, гремели жаркие споры об истинности путей. Мы видели, как люди, называвшие себя праведниками, убивали и калечили невинных ради праведных ценностей. Мы видели, как колдуны, которых мы проклинали и боялись, встали на защиту тех, кто их ненавидел. На нашу с вами защиту. Я многие годы служил при Эклузуме и своими глазами видел, сколько хорошего и плохого может дать человеку вера. В чем-то сомневался, в чем-то убеждался или, наоборот, разочаровывался. Но война, которую я увидел, наконец явила мне истину. — Ласий указал на сложенные поленья костров. — Все есть дар Хранителя. То, что мы называем чудом и то, что мы же именуем колдовством, дано нам свыше. Разница лишь в том, как мы применяем этот дар. Демос Деватон явил нам чудо, хотя в прежние годы мы назвали бы это колдовством. В венах императора текла сила, которой мы привыкли страшиться, но эта сила нас спасла. И потому отныне Эклузум не будет преследовать носителей колдовского дара. — Он перевел дух и с улыбкой взглянул на ребра нефа главного собора. — Погибший за веру император Демос Первый отныне именуется Святым покровителем Миссолена Демосом Опаленным. Да славятся его имя и деяния в веках.