3.
— Что вы делаете? — выкрикиваю, как только получаю свободу и отскакиваю от ненормального, схватившего меня, как живую куклу, подмышки и перенесшего не пойми куда. — Совсем с ума сошли?
Рычу, кипя адреналином.
Мало того, что не могу отойти от увиденного в палате номер двадцать три, так тут уже новые неприятности атакуют:
Все это время я смотрела на свет, поэтому зрение не успевает перестроиться, и тот, кто обошелся со мной нагло и бесцеремонно, кажется всего лишь размытым серым силуэтом, а не четкой личностью.
Но лишь до той минуты, пока не открывает рот.
— Ц-ц-ц, Арина-Арина, — неприятно цокает языком мужчина, и я узнаю в нем Измайлова. — Что же ты, девочка, тут забыла? Зачем приехала?
Родной старший брат Киры делает неторопливый шаг в мою сторону, чем заставляет отступить от двери и податься вглубь помещения. Его тяжелый взгляд давит и, как мокрая одежда, липнет к телу.
— Зачем вы меня сюда притащили, Владислав? — игнорирую его вопросы и задаю свой.
Стараюсь говорить ровно и не выказывать испуга. Но тот, как возник в момент, когда ненормальный схватил меня и занес в пустующую палату, так лишь сильнее возрастает:
Для нервов есть повод. Компаньон моего мужа, явно не намеревается меня отпускать. Холодно усмехнувшись, он захлопывает дверь и неторопливо дважды проворачивает рычаг личины, запирая её.
— Тебя разве не учили, что отвечать вопросом на вопрос — некультурно? — хмыкает.
На губах, как ядовитая змея, проскальзывает и исчезает холодная усмешка, а темные глаза прищуриваются. И пусть руки мужчины убраны в карманы брюк, кажется, будто он меня лапает.
Нагло. Самоуверенно.
Сглатываю и сильнее сжимаю челюсти. При Романе Измайлов никогда себе подобного не позволял. А сейчас... разошелся.
Хочется исчезнуть и как минимум помыться.
Но для начала выйти в коридор. А еще не показать страха.
Да, я не собираюсь его бояться. Не буду, пусть он и старается меня напугать.
-Я приехала к мужу, который попал в аварию, — решаю не припираться, растягивая время, а дать ответы в надежде, что меня после этого отпустят — Привезла сменные вещи.
Дергаю рукой, привлекая внимание к бумажному пакету с чистой одеждой.
— А кто тебе сказал, что Рома в этой больнице? — следует новый вопрос.
Бесит, что по сути малознакомый человек устраивает форменный допрос и ведет себя со мной нагло и самоуверенно, но после выходки мужа, мало чему удивляюсь.
Похоже, каков Зотов, таковы и дружки. А то, что за два года этого не смогла распознать, только мой просчет.
— Увидела репортаж по телевидению. Там же узнала адрес лечебного заведения куда повезли пострадавших, — произношу почти ровно, глубоко вдохнув и выдохнув.
Нужно успокоиться и не трястись, а дыхательная гимнастика для этого случая —самое оно. Еще один глубокий вдох и медленный долгий выдох.
То, что мои действия меня успокаивают, а Измайлова, наоборот, бодрят, понимаю, словив его жадный взгляд, зависший на уровне моей груди.
Не смотрят так жадно на жен своих друзей. Не облизывают и не раздевают их плотоядным взглядом.
И ладно бы выпячивала. Была в провокационной майке или чем-то облегающем.
Так нет. Блузка, сверху пиджак. Всё прилично.
Становится неприятно. По коже проносятся ледяные мурашки. Лишь усилием воли заставляю себя не передернуть плечами и не прикрыться. Подобное хамство угнетает и коробит:
Охреневший нахал.
Нет, я понимаю, что бог меня, как говорится, грудью не обидел. Полновесная троечка, своя, родная, упругая, красивая. Но борзеть-то не надо.
Не из лесу небось выполз. Вот и держи глаза на привязи!
— Выпустите меня, — вскидываю подбородок, чтобы выглядеть уверенной и независимой. — Я хочу встретиться с мужем, а не терять время... с вами.
Усмехается, но не весело, а как-то пакостно, будто что-то решив.
Жду, что отойдет, но он остается на месте.
— Ты разве не заметила, что он... немного занят? — выдает в итоге.
«Ну да, признается в любви своей любовнице и вашей сестре по совместительству, вылизывая ей рот. Видела», - произношу мысленно, в слух же озвучиваю иное.
— Я не буду обсуждать это с вами.
Демонстративно не реагирую на «ты»-чки и обращаюсь к Измайлову, как к постороннему. Им он собственно и является.
Мне этот «дядя» - не друг.
Никогда не был.
И уже точно не станет.
— Зато я буду..., девочка, — делает ударение на последнем слове, словно хочет показать мою наивность.
Да нет же! Не хочет, а именно показывает. Носом тыкает.
Что ж, признаю: реально до сегодняшнего дня была слепой и доверчивой кулёмой, воспринимая любые слова супруга за чистую монету. И неизвестно сколько бы всё продолжалось дальше, если бы не дело случая.
НУ вот, теперь прозрела. Получила по носу охрененно отрезвляющий щелчок, и очнулась. Поделом, Арина, нельзя расслабляться и доверять, даже близким.
— Послушай бесплатный совет, — отвлекает от самобичевания Измайлов. Его голос меняется, становится тихим и серьезным. Заставляет прислушиваться к каждому слову, — поезжай домой и сиди там тихонько, как привыкла сидеть. Не отсвечивай.
Не закатывай Ромке скандалов. Будь милой умницей, как раньше. Так для всех будет лучше.
— Что? — от нелепости «бесплатного совета» у меня глаз дергается.
— Арина, не тупи, — качает головой. — Ромка — твой муж, но от Киры он не откажется. Никогда.
Последнее слово, как оплеуха, бьет наотмашь.
Выходит, тут не разовая акция измены доверчивой жене. А прямо-таки долго и счастливо на два фронта.
Кажется, у меня глаз дергается.
— Почему? — спрашиваю, решая расставить все точки над «i», раз уж собеседник такой разговорчивый.
Сердце колет Душа в ошметки. Предательство, оно, сука такое... болезненное дело. Но не щажу себя, уточняю детали, вбиваю гвозди в гроб, где вот-вот будут похоронены все розовые мечты, связанные с Зотовым.
А братишка любовницы моего мужа — молодец, не отказывается, с удовольствием проводит внеурочный ликбез.
— Потому что они друг друга любят.
— Глупости, — отмахиваюсь, — они были знакомы до меня. И могли бы сотни раз пожениться или просто быть вместе, но…
— Но... поругались... сильно, — перебивает Измайлов. — Кирка стала чудить, хвостом вертеть. Вот Ромка психанул и женился на тебе. Правильной девочке.
— Нет.
Хочется топнуть ногой.
Крикнуть громко, а не прошептать тихо, чуть задушенно. Но я этого не делаю, потому что уже ни в чем не уверена. Ни в чем и ни в ком.
— Да, — бьет точно по ране в сердце. — А знаешь, что во всем этом самое главное? —продолжает глумиться. — Моя сестра всегда получает то, что хочет. А сейчас она хочет Зотова.
— Рома — не вещь, — качаю головой, не отводя взгляда.
Не покажу, что удары достигают цели. Перебьется.
— Не утрируй, ты прекрасно меня понимаешь, — одергивает резко.
Честно — не очень. Но признаваться не поворачивается язык.
Да мне вообще все происходящее начинает казаться каким-то дешевым театром.
Жестоким розыгрышем, гадким сном, который вот-вот развеется.
Удивительная штука — мозг. Придумывает бредовые и глупые идеи, но игнорирует самый очевидный вариант. Потому что не может это быть правдой! Зачем мужу еще кто-то, если он еще утром выглядел всем довольным и говорил, что я замечательная???
Или он имел ввиду, что я замечательная... слепая курица?
Черт.
— Если у них такая идиллия, — растягиваю губы в улыбке, игнорируя, что они дрожат, — то, пожалуй, так и сделаю. Поеду домой и соберу свои вещи, чтобы убраться подальше... от влюбленной парочки.
— Не дури, Арина. Я же тебе говорю сидеть тихо, а ты уже скандалы торопишься закатить. Не надо, девочка. Послушайся совета доброго друга, не дури.
Какой ты к чертовой матери добрый друг?
Хочется крикнуть Измайлову вопрос в лицо, но не хочу нарываться. Он по-прежнему меня пугает.
— Может, мне вообще, по вашему мнению, сделать вид, что ничего не происходит? —не скрываю сарказма:
— Сделай, — кивает на полном серьезе.
А мне страшно становится.
Он же не шутит. Он уверен в своих словах. Ужас.
— И кем я после этого буду? — вопрос сам собой срывается с губ, хотя заранее догадываюсь, что ответ не порадует.
— Той, кем и была до сегодняшнего дня. Удобной женой.
Меня еще никогда не били по лицу словами.
Сейчас происходит именно это.
Удобная жена - вот оказывается кем я являюсь.
Обалдеть, как носовой платок. Он же тоже удобен и нужен. Временами.
Мерзко и во рту кислит:
Ан-нет, это я щеку изнутри до крови прикусила, чтобы не зареветь.
Не покажу боли.
Ни ему.
Ни мужу.
Ни их обожаемой Кире.
Никому из этих троих ничтожеств.
4.
«… любимая моя...»
«всё хорошо, Кирюш, не нервничай. ты же знаешь, я всё равно только твой...»
«...брак с Ариной ничего не значит, просто ширма, нужная мне для политической карьеры. Ну ты чего, малыш? Не ревнуй, была бы причина...»
Весь вечер слова Зотова, как заезженная пластинка, крутятся в голове. Гудят, шумят, вибрируют, тревожат, заставляют истаптывать кухню и гостиную в поисках места, где можно приткнуться, чтобы ослабить боль. Пока вокруг вдруг не устанавливается гробовая тишина, словно на похоронах, в минуту молчания.
А потом тишина сменяется криком.
Громким, пронзительным, оглушительным криком, который раздается где-то внутри меня. Мне очень больно от этого крика. Так больно, что я сгибаюсь пополам, стону на одной ноте и медленно опускаю голову на стол. Прижимаюсь щекой к полированной холодной столешнице и жалобно мычу.
Грудь перехватывает. Хочется вдохнуть, но не могу, словно разучилась. И это не образное выражение. Я реально задыхаюсь. Вскакиваю в панике, хватаюсь за горло, хапаю открытым ртом, распахиваю настежь окно, впуская свежий воздух и поглощаю его маленькими глотками.