Прикрываю глаза и помимо воли улыбаюсь.
— А друге плечи использовать нельзя?
— Вот видишь, какая ты умница. Всё сама знаешь. Передай трубочку Сергею и ни о чем не переживай. Разберемся.
Разберемся.
Звучит так просто и вместе с тем так уверенно, что сомнения уходят прочь. Арбатов слов на ветер не бросает. Если сказал, сделает.
— А Рома?
Не знаю, почему адресую этот вопрос именно ЕМУ. Наверное, потому что в моей части вселенной всеми делами в последнее время реально заведует он.
— Его уже готовят к операции в той же клинике, куда сейчас отвезут и тебя. Всё, Ари давай, милая, приезжай. Я жду.
В следующие несколько дней, что провожу в клинике под наблюдением врачей которые не отпускают меня домой, потому что перестраховываются, я часто вспоминаю этот разговор и всё больше убеждаюсь, что впервые Руслан Германович не отдавал команды, а уговаривал.
А те первые минуты, когда он вошел в мою палату.
Бывают в жизни такие моменты, которые мы особо бережем. Нанизываем их на нитку памяти, прячем глубоко в сердце и храним, как особое сокровище.
Сатана бесшумно входит в палату, закрывает за собой дверь и прислоняется к ней спиной. Стоит так несколько минут, наблюдая за мной, после чего медленно подходит и приседает на корточки. А дальше... так странно.
Едва касаясь, он трогает мое лицо. Костяшками касается дуг бровей, подушечками пальцев гладит щеки, скулы, губы. Поправляет волосы.
Обрисовывает подбородок, раковину уха. Только височную часть избегает, где наложена повязка.
Долго. Нежно. Трелетно.
- Рус.
Зову, но он запрещает.
— Тш-ини...— поглаживает большим пальцем нижнюю губу.
Склоняется ниже. Смотрит, не моргая.
Не могу объяснить, но тишина кажется громкой, говорящей за нас. Напитанной эмоциями под завязку звенящей, пронизывающей насквозь. За молчанием мужчины таится что-то настолько глубокое, мощное, что тело замирает, подчиняясь не озвученным просьбам.
Он не спешит. Плавным движением стягивает одеяло к коленям, прихватывает низ больничной рубахи и тянет ее вверх. Стыдливый румянец опаляет щеки, когда перед глазами Арбатова предстают синяки на животе и ребрах.
Не знаю откуда, но я точно знаю, что он видит е этот момент не мое, покрывшееся мурашками тело, а гематомы, ссадины и повязки.
— Руслан.
— Тиши.ши... всё хорошо, Ариш... всё хорошо.
Озноб охватывает спину и не отпускает. От внутреннего напряжения потряхивает. А потом Сатана почти невесомо касается самого краешка особо пострадавшего участка тела, и я понимаю, что его руки дрожат.
33.
РУСЛАН
Не помню, когда в последний раз так сильно приколбашивало и до одури тянуло смолить. Именно смолить, одну за одной, взатяг, чтобы кончик сигареты с шипением вспыхивал и плавился, а легкие наполнялись едким дымом и смолой.
Наверное, даже в армии, когда наша машина наехала на мину, и шансы выжить были, не сказать, чтобы велики, так не дрейфил, как в тот момент, когда ответил на звонок Арины.
Еще не слыша ни звука, нутром почувствовал, что нездоровая ерунда творится. А уж когда испуганное дыхание уловил, а следом не то всхлип, не то визг Осиповой, перемкнуло.
Кольнуло.
Ощутимо. Болезненно.
Закоротило так, что пошевелиться не мог.
Сидел.
Слушал.
Дышал или нет - не знаю. Только за грудной ломило. Невыносимо.
И стрелки часов так громко... тик... тик... тик.
Какие часы? Откуда? Да хрен знает. Вроде те, что на стене висят, почти бесшумные, но в тот момент я их слышал. Отчетливо, как и дыхание Арины.
Каждый шажок секундной стрелки, как игра в русскую рулетку.
Тик... её вдох.
Тик... её выдох.
Тик... её вдох.
Тик... ну давай же!
А на кону.
Девчонка, обычная девчонка, которая не особо много что в этой жизни видела. И в это время она, сидя в железной неуправляемой коробке, мчалась на встречу к старухе с косой. А единственной преградой на смертельном пути стоял он, ее идиот-муж Зотов.
Кажется, впервые я болел за то, чтобы у этого парня все получилось правильно.
Чтобы он одержал победу. Чтобы он выстоял и доказал, что настоящий мужик со стальным стержнем.
— Руслан, что там?
Вопрос Самкова услышал словно фоном, увидел, что друг подскочил с места и рванул ко мне... а ответить.
Сил хватило только чтобы включить громкую связь.
Я, адекватный мужик, скептик в сотом поколении, до усрачки боялся вымолвить хоть звук, чтобы не ляпнуть ничего под руку тому, кто в этот момент сидел за рулем. Это сейчас понимаю, что глупость. А тогда... я бы и в черта, и в дьявола, и в святую деву Марию поверил, если бы они могли им помочь.
Звонок Арины многое скорректировал. Заставил не то чтобы прозреть, но однозначно расставил приоритеты. Показал, что важное, а что так... наносное.
А еще я раз и навсегда уяснил для себя, какой звук самый страшный на свете.
Это не испуганный визг Осиповой.
Это не мат Зотова, не справляющегося с управлением.
Это не скрип сминаемого железа.
Это не глухой удар.
Это ТИШИНА.
Полная. Жуткая. Мертвая.
Она наступила за какофонией шумов.
И оглушила.
Такую сцену зачастую показывают в фильмах про войну Героя оглушает разорвавшимся поблизости снарядом. Он вертит головой, оглядывается, но ничего не слышит кроме пугающего монотонного свиста-гула на одной ноте.
Вот и я, как тот солдат, был полностью дезориентирован. Вроде сидел в собственном кабинете, а мысленно в машине. Вместе с ней.
— Спокойно, приятель, спокойно.
Только когда Миха перехватил мой кулак и заставил его разжать, чтобы стряхнуть осколки стекла, некогда бывшие стаканом с водой, смог сморгнуть пелену.
— Сейчас Эльзу позову, пусть перевяжет, — выдал друг уносясь в сторону приемной
— У тебя кровь шпарит.
Отмахнулся на автомате.
— Ерунда.
Медлить было нельзя, предстояло действовать. Четко, продуманно, оперативно. С холодной головой и без эмоций. Последние гарантированно являлись лишними.
Ия действовал.
Поднял на уши всех.
Короткий негромкий стук в дверь и появившаяся следом голова Сергея отвлекают от едких воспоминаний.
Моргаю несколько раз, оставляя прошлое прошлому, и сосредотачиваюсь на настоящем. Я в клинике. Вместе с Ариной. С ней всё в порядке.
— Руслан Германович, готовы результаты экспертизы. Вы просили сообщить, как только у нас будут данные, — тихим шепотом докладывает телохранитель Арины.
Да, я его оставил на месте после некоторых размышлений, хотя желание убрать с глаз долой, как и остальных провинившихся, было огромное.
Но Савин сам попросил дать ему второй шанс. Даже то, что пару раз словил от меня по почкам и по роже за херовую работу, стремление не отбило. Ходит теперь, красавец, сияет разбитой скулой под дверью Аринкиной палаты, зато смотрит в оба глаза и посторонних отгоняет, как цербер.
Такие тут тоже попадаются. Платная клиника, закрытая часть здания. Ан нет.
Репортеры же, как ужи, везде горазды проскочить в поисках сенсации. Но урок от охраны Зотова мои хлопцы усвоили четко. Белые халаты у них теперь на особом контроле.
— Сейчас выйду.
Бросаю взгляд в сторону кровати, где отдыхает Осипова, и поднимаюсь с дивана.
Вторые сутки тут. Врачи говорят, она в порядке. Небольшое сотрясение и ушибы. В ребрах даже трещин нет, отделалась легко.
Сам это понимаю, но потом вспоминаю бурые кровоподтеки на теле и в височной части черепа и скручивает за грудиной. в общем, пусть тут лежит под наблюдением, нечего домой спешить.
— Что с машиной? — интересуюсь, пожимая руку Виктору, своему начбезу, выходя в коридор.
Забираю у него пластиковую папку с результатами обследования убитого в хлам японца и пролистываю до слова «Заключение».
— Как мы и думали. Кто-то перерезал шланг. Но аккуратно. Делали так, чтобы казалось обычной поломкой.
— Отпечатки?
— Нет. Чисто. В перчатках работали.
— Что по лихачу на приоре? Ж"пой чую, что не просто так он их подрезал.
— Видео с камер наблюдения сняли. По всему чувак реально подставлялся. Он прямо от ворот клиники машину Арины Алексеевны вел. А на пустой трассе уже стал действовать.
— Значит, конкретно ее заказывали.
— Так и есть. Рассчитывали организовать несчастный случай, но с летальным исходом. Женщина за рулем, экстремальная ситуация, сам понимаешь. Тут бы и машина с охраной вряд ли помогла, если бы началась паника.
— Единственное, что они не предусмотрели — это Зотова, — озвучиваю уже и так понятный факт.
Мурин просто кивает:
— Точняк.
— По всему выходит, что Ромашка, сам того не ведая, ее спас. Хоть где-то повел себя мужиком, думающим правильной головой, — цыкаю, потирая колючий подбородок. — Кстати, что там с ним?
— Операцию провели успешно, но состояние всё равно критическое. Серьезная черепно-мозговая травма. Он сейчас в коме. Врачи от прогнозов пока открещиваются.
— Ясно. Значит, ждать.
— Ага. Ты ж знаешь, у них на любой случай один ответ. Ждите. Ждите. Ждите, —Мурин кривит губы, будто собирается сплюнуть, но потом осмотревшись берет себя в руки.
Не любит он больнички. Ох, не любит. Хотя их никто не любит, уж если на то пошло.
— Я пока тут побуду, — киваю в сторону палаты Осиповой. — Уверен, сегодня она не усидит, рванет к Зотову, как проснется. Хочу сопроводить.
— В реанимацию же не пускают, — понимающе ухмыляется начбез.
— Всегда бывают исключения, — отзеркаливаю его оскал.
Тем более, только таким обещанием я вчера убедил Арину заснуть, а не скакать козой по больнице и не ждать под дверью окончания операции.
Когда этой деятельной язвочке что-то нужно, она танком напролом прет, отстаивая свое мнение. Куда только страх и чувство самосохранения девается — один черт знает.
— А не проще ли нам этого Зотова того... - Виктор демонстративно почесывает большим пальцем шею. — Все равно ж ты девчонку уже не отпустишь. А тут вроде как.