– Сделаю что могу, – сказал Френкель. – Но сразу хочу предупредить, что могу я не все. Нужна помощь. И большая.
– Так затем мы и здесь, – сказал Белов. – За вас!
Выпили, запили кофе.
– Курить здесь можно? – спросил Максимчук.
– Кури, – разрешила Татьяна и принесла пепельницу. – И меня угости.
– Таня! – сказал Френкель.
– Я одну. Забыла уже, как табак пахнет.
– У тебя только что голова кружилась, – насупился Изя.
– Ерунда, показалось. Хватит брюзжать, а?
– Нет нынче в сигаретах табака, Тань, – сказал Максимчук, доставая пачку и зажигалку. – Опилки, никотином пропитанные. Гадость. Бросать пора.
– Так бросай, – сказал Шадрин. – Бери пример с меня. И с молодежи вон. Никто не курит, молодцы.
Татьяна и Максимчук закурили.
– Расскажите вкратце про свою реальность, – попросил Френкель. – Мне не верится, что Советского Союза больше нет… Ну, и обо всем самом главном.
Пока рассказывали (говорили в основном Белов и Шадрин), прошел час с небольшим. Бутылка «Наири» опустела наполовину, а Загоруйко с Дубровиным сделали всем еще кофе.
– Что ж, – сказал Френкель, выслушав. – Очень интересно. Вот уж не думал, что средства коммуникации приобретут столь всеобъемлющее значение. Да и все остальное… Ладно. Теперь наша очередь. Но для начала пара вопросов. Что ваши ученые думают о последствиях пересечения Реальностей? Полагаю, Володя, – он посмотрел на Загоруйко, – вы можете ответить? Вы ведь физик?
– Да, – сказал Закоруйко. – В числе прочего. Как вы понимаете, Исаак Давидович, нормальной рабочей теории Сдвига и возникших в его результате двух Реальностях у нас нет. Неоткуда было ей взяться, поскольку и нужды в ней не возникало до недавнего времени. Поэтому мы на вас так и надеемся.
– И тем не менее?
– Тем не менее ничего хорошего от пересечения мы не ждем. Пока по всем выкладкам выходит, что впереди полный апокалипсис.
– Я бы даже сказал – абсолютный, – подтвердил Френкель.
– Слышу по голосу вашему, что мы недалеки от истины, – печально произнес Загоруйко.
– Лавинообразное нарастание точек пересечения будет сопровождаться физическими катаклизмами. Как вполне известной, так и неизвестной природы. Причем не только на Земле, но по всему объему гелиосферы с радиусом примерно сто астрономических единиц. Это, как минимум.
– Около пятнадцати миллиардов километров, – перевел Загоруйко. – Далеко за орбитой Плутона.
– Спасибо, – сказал Белов. – Думаю, все здесь знают, что такое астрономическая единица. А почему только гелиосфера, кстати? Что, за ее пределы столкновение Реальностей не распространяется?
– Теоретически, да, – сказал Френкель. – Распространяется.
– Но практически это будет невозможно проверить, – добавил Загоруйко.
– Скорость света? – догадался Белов.
– И она тоже. Но в основном отсутствие наблюдателей. То бишь нас с вами.
– Э! – воскликнул Максимчук. – Я правильно понимаю, что по вашим выкладкам Реальности входят одна в другую… как бы это правильно выразиться… по всей ткани видимой Вселенной?
– Неизвестно, – сказал Загоруйко. – По одним данным – да, по другим – нет.
– По моим данным, скорее – да, чем нет, – сообщил Френкель. – Но не одномоментно. Процесс начинается отсюда. С Земли и Солнечной.
– Точно? – спросил Максимчук.
– С вероятностью шестьдесят два против тридцати восьми, – ответил Френкель. – По моим расчетам.
– У нас и таких нет, – признался Загоруйко.
– Атас, – сказал Шадрин. – То есть ни черта вы, ученые, не знаете?
– Никто никогда и не утверждал, что наука знает все, – пожал широкими плечами Загоруйко. – Напомню, что до недавнего времени сама возможность существования параллельных Реальностей принималась лишь в довольно зыбкой теории. И вообще, не будь того, первого Сдвига, не возникла бы и нынешняя ситуация.
– Охренеть! – фыркнул Максимчук. – Слышишь, Гордей? Зря мы с тобой мир тогда спасали, оказывается. Пусть бы шло как шло и гори все огнем. В конце концов марсиане с лунянами, глядишь, размножились бы и снова Землю заселили. А теперь что?
– Мальчики, не ссорьтесь, – попросила Татьяна. – Размер не имеет значения. Исчезнет только Солнечная система или вместе с ней Млечный Путь и вся Вселенная… Какая разница, если нас всех не будет?
– Как это – какая разница? – возмутился Шадрин. – Ну ты, Тань, даешь, прямо как не советская. А другие разумные? Где-нибудь в Малом Магеллановом Облаке? Или Большом, неважно. Живут себе, любят, строят, детей рожают, звезды изучают… Стихи пишут! Книги! Вдруг – бац! Откуда ни возьмись наползает вторая Реальность и начинается взаимная аннигиляция. Б-рр. Какой-то невообразимый ад.
– Никакой аннигиляции, – сказал Загоруйко. – Совершенно другой процесс.
– Да хоть совой об пень, хоть пнем об сову, – махнул рукой Максимчук, налил себе коньяка, выпил залпом и закурил.
– На этот раз даже марсианская и лунная колонии вряд ли уцелеют, – проговорил Френкель невпопад. – Но вы, ребята, не правы.
– Где уж нам уж выйти замуж, – буркнул Шадрин.
– Я даже не буду особо касаться философской и морально-этической стороны вопроса, – продолжил Изя. – По которой бытие миллиардов живых существ всегда лучше небытия. Подумайте о тех, кто вообще не родился бы, не выполни вы тогда свою миссию…
– А толку? – вставил Максимчук.
– Я еще не закончил, – спокойно продолжил Френкель. – По-вашему, мы с Таней просто так сидели здесь тридцать лет, в одном из самых технологичных исследовательско-лабораторных комплексов мира и ждали неизбежной смерти?
– Ага, – сказал полковник Белов. – Начало обнадеживает. Обрадуйте нас, Исаак Давидович.
– Пошли, – поднялся Френкель. – Лучше один раз увидеть.
Они вышли из библиотеки и по центральному кольцевому коридору в молчании проследовали в производственно-технический сектор. Белов хотел было задать Френкелю и Татьяне несколько вопросов, касающихся их тридцатилетней жизни под землей, но передумал. Он чувствовал, что это сейчас не так важно.
Через раздвижные двери вошли в темное помещение. Пахло металлом, пластиком и еще то ли каким-то лаком, то ли краской. Громко щелкнул рубильник, замигал и вспыхнул под высоким потолком белый яркий свет люминесцентных ламп.
– Здесь на лампах не экономим, – сказал Френкель. – Тут главное.
Больше всего помещение напоминало мастерскую фанатичного изобретателя-одиночки, каковым, собственно, и являлось. Всевозможные станки, стеллажи, рабочие столы, инструменты, разноцветные кабели и провода, какие-то приборы… Глаза разбегались. Но быстро сбегались к центру помещения и в изумлении останавливались. Там, на круглом возвышении-подиуме диаметром около четырех метров и высотой сантиметров двадцать пять-тридцать, покоилось, занимая почти весь подиум, некое устройство, весь вид которого явно указывал на его полную и какую-то даже залихватскую уникальность. Проще всего сей механизм можно было описать как сверкающую полированным металлом полусферу, из которой, словно редкие иглы гигантского морского ежа, торчали в разные стороны длинные металлические стержни. Конец каждого стержня венчал шар, из которого, опять же, торчали стержни поменьше. Каждый тоже с шариками на конце. При этом некоторые из стержней, как крупных, так и более мелких, были заключены в прозрачную, то ли стеклянную, то ли пластиковую оболочку, другие плотной спиралью обвивали разноцветные провода, а третьи были просто гладкие и блестящие, без затей. На самом теле полусферы виднелись какие-то выпуклости, прозрачные окошки и глазки-индикаторы, понять назначение которых не представлялось возможным. Впрочем, так же как назначение всего устройства.
– Советское – значит, отличное, – пробормотал Шадрин. – Что это, Изя?
– ППВК ФЛ-2, – с гордостью сказал Френкель. – Или Преобразователь пространственно-временного континуума конструкции Френкель-Лютой. Модель номер два. Действующая.
– И что он делает? – спросил Белов.
– Пока ничего, – ответил Изя. – Но я очень бы хотел надеяться, что он спасет нас всех. На этот раз окончательно и бесповоротно.
Миша Марочкин проснулся и обеспокоенно принял сидячее положение. Как всякий нормальный водила, бывавший во многих дорожных и не только переделках, он умел использовать для сна каждую свободную минутку. Кто знает, что будет дальше? Надо пользоваться, пока судьба предоставляет такую возможность.
Посмотрел на часы. До очередного сеанса связи оставалось больше часа.
«Странно. Что меня разбудило? – подумал он, оглядываясь вокруг и прислушиваясь. – Птицы, что ли?» Где-то неподалеку и впрямь шумели сороки – словно полная кухня домохозяек одновременно, быстро и неритмично натирала на мелких терках морковку. В этом беспокойном сорочьем базаре время от времени слышалось громкое воронье карканье и еще чьи-то вскрики. Явно птичьи, но городской человек Миша не смог их идентифицировать более точно. Мало ли птиц живет в лесу. Тем не менее сон с водителя и связиста слетел в мгновение ока. Крики носили явно тревожный характер, а значит, что-то где-то неподалеку шло не так. Но что?
По своему характеру Миша был веселым и даже беззаботным человеком. В том смысле, что большинство забот, от которых у других болела голова, не считал таковыми вовсе. Любимое его присловье было «Пропьем – наживем!». Это на русском. А на английском – знаменитая строчка из не менее знаменитой песни Боба Марли, гласящая Don’t worry, be happy! Тем не менее что такое опасность он понимал, дурного риска не любил, а своей чуйке привык доверять.
Каковая чуйка сейчас явно ему подсказывала, что пора принимать меры. Во избежание. Знать бы еще, какие именно…
Подумав пару секунд, он завел двигатель, сдал назад, затем воткнул первую передачу и выехал с территории за ворота. Если бы кто-то спросил Мишу, зачем он это делает, вряд ли бы у него нашелся вразумительный ответ. Захотелось.
Проехал с четверть километра до опушки близлежащего леса, остановился, не выключая двигатель. Прислушался. Птицы вроде поутихли. И тут, слева из леса выскочил здоровенный олень, в два прыжка перескочил дорогу перед самым носом вездехода и с треском скрылся в кустах справа. За ним – второй, чуть дальше по дороге. И третий. За оленями последовал медведь (Миша даже глаза протер, но медведь не растаял в воздухе, а вполне реально пропал между деревьями, подкидывая на бегу мохнатый бурый зад), две лисы, несколько зайцев и ежей и множество белок. Звери неслись так, словно под ногами у них в прямом смысле слова горела земля.