— Эта шутка — квинтэссенция онтологической проблемы. Если только задуматься...
— Черт побери,— со злостью сказал он.— Кот весит пять фунтов. Это чушь — он не мог съесть мясо, если весы верные.
— Вспомни о хлебе и вине,— спокойно сказала Энн.
Он вытаращил глаза. До него, кажется, дошел смысл сказанного.
— Да,— продолжала она,— Кот — это не мясо. А тем не менее... он мог быть формой, которую в этот момент приняло мясо. Ключевое слово здесь — «быть». Не говори нам, Барни, что то, что проникло в Палмера Элдрича,— Бог, поскольку ты не знаешь Его до такой степени, никто не знает. Однако это существо из межзвездной бездны может быть — также, как и мы,— создано по Его образу и подобию. Тем способом, который Он выбрал, чтобы явиться нам. Так что оставь в покое онтологию, Барни, не говори о том, что Он из себя представляет.
Она улыбнулась ему, надеясь, что он ее поймет.
— Когда-нибудь,— сказал Барни,— мы, может быть, будем поклоняться этому памятнику.
«И не в знак признания заслуг Лео Булеро,— думал он,— хотя он заслуживает — вернее, будет заслуживать — уважения. Нет, мы все как один сделаем то, к чему стремлюсь я,— мы сделаем его олицетворением сверхъестественных сил в нашем убогом понимании. И в определенном смысле мы будем правы, поскольку эти силы в нем есть. Однако, как говорит Энн, что касается его истинной природы...»
— Я вижу, что ты хочешь остаться один на один со своим огородом,— сказала она.— Я, наверное, пойду к себе в барак. Желаю успеха. И, Барни...— Она протянула руку и крепко сжала его ладонь.— Никогда не пресмыкайся. Бог, или кем бы ни было это существо, с которым мы столкнулись, не хотел бы этого. А если бы даже и хотел, ты не должен этого делать.
Она наклонилась, поцеловала его и пошла.
— Ты думаешь, что я прав? — крикнул ей вслед Барни.— Ты считаешь, имеет смысл устраивать здесь огород? Или все это кончится как обычно...
— Не спрашивай меня. Не знаю.
— Ты заботишься только о спасении собственной души! — со злостью крикнул Барни.
— Уже нет,— сказала она.— Я страшно сбита с толку, и все меня раздражает. Послушай...
Она снова подошла к нему, ее глаза были темны и лишены блеска.
— Ты знаешь, что я видела, когда ты схватил меня и отобрал порцию чуинг-зет? Действительно видела, мне не показалось.
— Искусственную руку. Деформированную челюсть. Глаза...
— Да,— тихо сказала она.— Электронные, искусственные глаза. Что это значит?
— Это значит,— ответил Барни,— что ты видела абсолютную реальность. Истину, скрытую за внешними проявлениями.
«Пользуясь твоей терминологией,— подумал он,— ты видела стигматы».
Несколько мгновений она вглядывалась в него широко раскрытыми глазами.
— Значит, такой ты на самом деле? — наконец сказала она, отшатываясь от него с гримасой отвращения на лице.— Почему ты не такой, каким кажешься? Ведь сейчас ты не такой. Не понимаю. Лучше бы я не рассказывала тебе этот анекдот про кота,— дрожащим голосом добавила она.
— Дорогая моя,— сказал он,— для меня ты выглядела точно так же. Какое-то мгновение. Ты отталкивала меня рукой, которой явно не было у тебя при рождении.
И так легко эго могло случиться снова. Постоянное Его присутствие, если не физическое, то потенциальное.
— Что эго — проклятие? — спросила Энн.— Я имею в виду, на нас уже лежит проклятие первородного греха, неужели это повторяется снова?
— Ты должна знать, ты помнишь, что ты видела. Его стигматы: мертвую искусственную руку, дженсеновские глаза и стальную челюсть.
«Символы его присутствия,— думал он,— среди нас. Непрошеного. Не желаемого сознательно. И нет таинства, через которое мы могли бы пройти, чтобы очиститься; мы не можем заставить его с помощью наших осторожных, хитрых, испытанных временем кропотливых ритуалов, чтобы он ограничился специфическими проявлениями, такими как хлеб и вода или хлеб и вино. Он везде, он распространяется во всех направлениях. Он заглядывает нам в глаза, он выглядывает из наших глаз».
— Это цена,— сказала Энн,— которую мы должны заплатить. За наше желание познать чуинг-зет. Это то же самое, что и яблоко с древа познания.
В голосе ее звучала горечь.
— Да,— согласился он,— но я думаю, что я уже ее заплатил.
«Или был очень близок к этому,— подумал он.— То, что мы знали лишь в земной оболочке, пожелало, чтобы я заменил его в момент смерти; вместо Бога, принимающего смерть за людей, который был у нас когда-то, мы столкнулись — на какое-то мгновение — с высшим существом, которое требовало, чтобы мы умерли за него.
Можно ли из-за этого причислить его к силам зла? — думал он.— Верю ли я в аргументы, которые я представил Норму Шайну? Ну что ж, это наверняка ставит его на низшую ступень по сравнению с тем, кто пришел к нам две тысячи лет назад. Кажется, что это не что иное, как желание, как говорит Энн, существа, созданного из праха, достичь бессмертия; мы все этого хотим, и все мы охотно принесли бы ради этого в жертву козла или ягненка. Жертва необходима. А стать ею никто не хочет. На этом основана вся наша жизнь. И это именно так».
— До свидания,— сказала Энн.— Я оставляю тебя одного, можешь сидеть в кабине экскаватора и докапываться до истины. Может быть, когда мы снова увидимся, оросительная система будет закончена.
Она еще раз улыбнулась ему и пошла в сторону своего барака.
Посмотрев ей вслед, он вскарабкался в кабину и запустил скрипевший, забитый песком механизм. Машина жалобно взвыла.
«Счастливы те, кто спит»,— подумал он.
Для машины как раз прозвучали трубы Страшного суда, к которому она еще не была готова.
Он выкопал около полумили канала, пока еще лишенного воды, когда обнаружил, что к нему подкрадывается какое-то марсианское животное. Он сразу же остановил экскаватор и выглянул наружу, пытаясь в лучах холодного марсианского солнца разглядеть, что это.
Оно немного напоминало худого, изголодавшегося старика, стоящего на четвереньках, и Барни сообразил, что это наверняка тот самый шакал, о котором его постоянно предупреждали.
Во всяком случае, что бы это ни было, оно, вероятно, не ело уже много дней, оно жадно глядело на него, держась на безопасном расстоянии. Внезапно он уловил его мысли. Он был прав. Это был шакал-телепат.
— Можно тебя съесть? — спросил шакал, тяжело дыша и с вожделением разевая пасть.
— Господи, только не это,— сказал Барни.
Он лихорадочно искал в кабине экскаватора что-нибудь, что могло бы послужить в качестве оружия, пальцы его сжались на рукоятке тяжелого гаечного ключа. Он недвусмысленным жестом показал его марсианскому хищнику: ключ и то, как он его держал, говорили сами за себя.
«Слезай с этой штуки,— с надеждой и отчаянием думал марсианский хищник.— Там мне до тебя не добраться».
Последняя мысль не предназначалась Барни, но, видимо, вырвалась невольно. Зверю явно не хватало хитрости.
«Я подожду,— думал он про себя.— В конце концов ему придется слезть».
Барни развернул экскаватор и двинулся обратно к бараку Чикен-Покс. Машина, с шипением и треском, двигалась удручающе медленно, казалось, что она вот-вот сдохнет. Барни чувствовал, что не доедет до барака.
«Может быть, зверь прав,— подумал он.— Мне придется слезть и достойно его встретить. Меня пощадила наивысшая форма жизни, которая овладела Палмером Элдричем и появилась в нашей системе,— а теперь меня должен сожрать глупый зверь. Конец долгому бегству,— думал он.— Окончательное решение, которого еще пять минут назад, несмотря на свои способности к ясновидению, я не предвидел. Может быть, не хотел предвидеть... как триумфально объявил бы доктор Смайл, окажись он здесь».
Экскаватор взвыл, затрясся и с болезненным стоном остановился, еще несколько секунд в нем теплилась жизнь, потом она прекратилась.
Несколько мгновений Барни молча сидел за пультом машины. Старый марсианский шакал сидел неподалеку, не спуская с него глаз.
— Ладно,— сказал ему Майерсон.— Иду.
Он выскочил из кабины, размахивая тяжелым ключом.
Зверь бросился на него.
В пяти футах от Барни он заскулил, внезапно свернул в сторону и промчался мимо, не коснувшись его, Барни обернулся, глядя на шакала.
— Нечистый,— думал зверь, остановившись на безопасном расстоянии и со страхом глядя на человека.— Ты нечистый,— с отвращением сообщил он.
«Нечистый,— подумал Барни.— Как это? Почему?»
— Просто нечистый,— мысленно ответил хищник.— Посмотри на себя. Я не могу тебя съесть, я бы заболел.
Зверь не двигался с места, глядя на него с разочарованием и отвращением. Он был испуган.
— Может быть, мы все для тебя нечистые,— сказал Барни.— Все земляне чужие для этого мира. Все пришельцы.
— Нет, только ты,— угрюмо сказал зверь.— Взгляни только на — тьфу! — свою правую руку. С тобой что-то не в порядке. Как ты можешь так жить? Ты не можешь каким-то образом очиститься?
Барни не утруждал себя разглядыванием своей руки, в этом не было необходимости.
Спокойно, со всем достоинством, на которое он был способен, он двинулся по рыхлому песку к своему бараку.
Ночью, когда он укладывался на свою узкую койку, кто-то постучал в дверь.
— Эй, Майерсон! Открой.
Он надел халат и открыл дверь.
— Этот корабль опять прилетел! — возбужденно крикнул Норм Шайн, хватая его за рукав.— Ну, знаешь, тот, с людьми из «Чуинг-зет». У тебя еще остались скины?! Если так, то...
— Если они хотят меня видеть,— сказал Барни, высвобождая рукав,— им придется спуститься сюда. Можешь им так и передать.
Он закрыл дверь.
Норм ушел, громко топая.
Барни сел за стол, достал из ящика пачку — последнюю — земных сигарет и закурил; он сидел и размышлял, слыша наверху и вокруг топот ног соседей.
«Как большие мыши,— подумал он,— почуявшие приманку».
Дверь его комнаты открылась. Барни, не поднимая глаз, продолжал рассматривать крышку стола, пепельницу, спички и пачку «Кэмела».
— Мистер Майерсон...
— Я знаю, что ты хочешь сказать,— ответил Барни.