Не моргнув бесстыдным глазом, Колдер ответил:
– Вот и хорошо! Если бы холдинг «Батюшков и К°» был оформлен на нас обоих, у нас сегодня ничего не осталось бы! Я это предвидел. Вы погорели, а я на плаву! Мои деньги целы. Мы откроем новый бизнес. Через год все неприятности позабудутся. Женщины обязательно придут к вам со своими жирными телесами. Деньги опять поплывут рекой. И заживем мы счастливо в Америке – стране чудес.
– Нет уж, увольте! Мое имя скомпрометировано. Как я буду людям в глаза смотреть?
– Вам надо честное имя? Пожалуйста! – воскликнул Том. – Подайте на меня в суд. Банкротство произошло по моей вине? Так? Вы ничего не знали об открытом филиале. Претензии больных – к моей незаконной лечебнице. Хотите, я создам из ваших пациенток «Комитет защиты Батюшкова», устрою пикетирование суда студентами, которые будут носить плакаты «Руки прочь от Батюшкова», «Не позорьте американскую свободу и демократию»? Это будет мне стоить немалых денег, но, чтобы загладить вину перед вами, я согласен на эти расходы. Вы мне нужны, без вас у меня ничего не получится. Я уверен, вы выиграете. Суд вернет ваше доброе имя. Согласны?
Батюшков поразился не только изворотливости, но и бессовестности бывшего партнера.
– И я буду в суде обзывать вас мошенником и подлецом?
– Пожалуйста, называйте, кем хотите. У меня с этого, как говорится, не убудет.
– Нет уж, я не умею так изворачиваться. Судебная тяжба, допросы, очные ставки, адвокаты, корреспонденты, газетные сплетни – это не по мне.
– Ну, тогда остается мой вариант – будете на меня работать. Иного выхода у вас нет. Вы на мели. Если я не заплачу очередной взнос за особняк, вас с детьми вышвырнут на улицу и станете вы бомжом, потому что у вас нет денег не только на отель, но даже завтра пообедать.
Иван Петрович сознавал – Том абсолютно прав, нет не только денег, но даже близкого человека, у которого можно было бы взять взаймы. О банке говорить нечего – банкроту никто не даст. Вот как получилось: целые дни на работе – деньгу гнал! И остался без цента. Даже друга не завел за эти годы. Прав Колдер – завтра я бомж.
После долгой и тяжелой паузы Иван Петрович сказал:
– Америка, страна чудес, обокрала меня до костей: дочь – шлюха, сын – алкоголик, я – нищий.
Том холодно, на этот раз без улыбки:
– Насчет детей: вы сами виноваты. Вы отец, ваше воспитание. Надо было обращаться построже. Обдумайте мое предложение. Ваше благополучие в ваших руках.
И ушел, кивнув официально.
Обдумав и взвесив все «за» и «против», Батюшков решил: единственный выход – вернуться на родину. Благо не отказался от советского гражданства, а дети, как несовершеннолетние, еще вписаны в его паспорт.
Вечером Иван Петрович завел разговор с детьми. Объяснил, в каком положении он и они оказались. Спросил:
– Что скажете насчет возвращения домой, к маме?
Катя ответила немедленно, еще казалось, вопрос отца звучал в воздухе:
– Я не поеду! Я остаюсь в Америке! Мне здесь нравится.
Андрей ответил не сразу. Подумал и, как бы продолжая размышлять, сказал:
– Мне тоже здесь нравится. Но я не могу остаться. У меня нет не только денег, но даже профессии. Мое будущее зависит от тебя. Я, надеюсь, наследник твоего дела. Когда-то ты мне откроешь тайну своего открытия, и я будут этим зарабатывать на жизнь.
– Ты прав, – оценил отец рассудительность сына. – Значит, ты едешь. А как быть с этой, – он показал на дочь, – финтифлюшкой? Оставить не можем. Она несовершеннолетняя, у нее нет документов.
Катя вскочила и закричала:
– Это ты финтифлюх, просрал миллионы. А я выйду замуж, будут у меня и документы, и фамилия, и американское гражданство…
И выбежала из комнаты.
Катя убежала из дома, прихватив деньги, которые были в ящике письменного стола. Деньги не большие, на еду недели на две. Как она будет жить одна? Пропадет, дурочка, в этом беспощадном американском омуте.
Но судьба дочери намечалась не так уж безнадежно. Об этом сказала сама Катя. Она позвонила по телефону и, явно бодрясь, защебетала:
– Папочка, прости меня, я взяла твои деньги, но мне они нужны хотя бы на первое время.
– А как ты собираешься жить дальше?
– Я выхожу замуж! Все будет о’кей, не волнуйся.
– За кого? Разве можно так скоропалительно?!
– Мы с Джимом давно знакомы. Я рассказал ему, что у нас случилось. Он меня успокоил – будем жить вместе.
– Кто он? Полагается родителей знакомить с будущем зятем.
– Он степ-мейкер.
– Что это значит?
– Артист, чечеточник. Не могу вас познакомить. Боюсь!
– Чего боишься?
– Он черный. Негр.
– Час от часу не легче, – вскричал Иван Петрович, – только этого нам не хватало!
Катя торопливо закончила:
– В общем, я не пропаду. А вы уезжайте. Маме скажи, что я ее очень люблю.
И в трубке раздалось пипиканье, отрезающее Катю, может быть, навсегда.
Где она? Кто этот чечеточник Джим? Расспрашивал Андрея. Он видел Катю с ним на дискотеке: очень черный, блестящий, как баклажан, с кудрявыми завитушками на голове. Больше ничего об этом негре не знает.
Сборы, суета, не отъезд, а, по сути, бегство из Америки закружили Ивана Петровича. Искать и что-то предпринимать для спасения Кати было бесполезно. Надо было не спускать глаз и с Андрея, как бы он по примеру сестренки тоже не решил остаться.
Возвращение
Иван Петрович и Андрей летели в Россию маршрутом, каким они прибыли в Америку: Нью-Йорк, Шеннон, Москва. Под самолетом медленно проплывали сначала океан, потом реки, леса Европы. Все было таким же. Только воспринималось это зеленое многообразие теперь совсем по-иному и даже прямо противоположно. На пути в США Батюшков смотрел на все с неба с восхищением, он открывал новый неведомый мир с его, как тогда казалось, огромными богатствами и возможностями. Радость предстоящей свободы, осуществления своего открытия окрыляли его. Нью-Йорк, как под вспышкой огромного фотоаппарата, ослепил, вызвал восторг, восхищение небоскребами и невообразимой толчеей на улицах людей и автомобилей. Полосато-звездный флаг трепетал на ветру повсюду, и казалось, звезды его искрятся и в глазах счастливых американцев. Город-гигант был освещен ярким солнцем и выглядел сказочным. Смотрел и не верил, что можно возвести такие громадные небоскребы.
Отъезд – полная противоположность: серенький, мелкий дождь, под которым сморщился, повис, как тряпка, звездный флаг. Люди и манекены в витринах улыбались одинаковыми мертвыми улыбками. Теперь Батюшков знал: сервис работников в аэропорту, в лайнере, белозубые улыбки, наглаженная красная спецодежда – все это тяжелое амплуа хорошего работника. За этим светлым фасадом втайне страх недоулыбнуться, вызвать недовольство клиента, шефа (хозяина) и, ужас, потерять работу, что хуже пожара в доме.
Европа под крыльями, когда самолет снижался, обходя грозовые облака, теперь выглядела одним перенаселенным городом с множеством чадящих труб и паровых извержений. Города, поселки, связывающие их дороги покрывали все видимое пространство, похожее на замусоренный двор огромного, изношенного предприятия. Только редкие реки пересекали эту неприглядную картину, да и они были серые, склеротические, их перехватывали тромбы плотин, электростанций, промышленных сливов.
И вдруг словно огромный занавес перед самолетом раздвинули – засияло солнце, запушистились мягкие белые облака, на земле зеленый простор, кудрявые малахитовые леса, голубые ленты речек. Ивану Петровичу стало легко на душе, он сказал Андрею:
– Границу перелетели. Смотри, какая благодать.
Андрей не ответил, скривил кислую мину, его явно не радовала потеря Америки.
В Шереметьево Иван Петрович из суматошного терминала шагнул в солнечную прелесть веселой Москвы.
Их встречала Елизавета. Она обняла первым Андрея. Потом, не отпуская его, немного отстранилась и пристально вглядывалась, не веря глазам, что это ее сын, такой большой, элегантный. Немножко чужой, иностранный, но свой родной, выношенный под сердцем. И она опять прижималась к сыну, дышала ароматом родной кровинки.
Потом она обняла Ивана Петровича, по-доброму, приветливо, ласково целовала его в обе щеки, держала его голову в своих руках. Иван Петрович тоже целовал жену, охваченный вихрем счастья, одна мысль металась и трепетала в сознании: «Господи, какое счастье! Господи, ничего на свете мне не надо – все у меня есть! Вот огромное счастье – Лизонька, Андрюша. Придет время, и Катя вернется».
Немного успокоясь, отмечал для себя: Лиза прекрасно выглядит, помолодела, похорошела. И слезы в ее глазах не те тусклые, которыми провожала, а веселые, с маленькими солнечными зайчиками. Батюшков ожидал увидеть жену постаревшей, согбенной от одиночества и тоски, а она вдруг такая цветущая, румяная, как в день свадьбы. И одета не в старое знакомое платьице, которое он тоже предполагал увидеть, а в новый светло-сиреневый костюм. И только туфельки из прошлого – ее любимые «лодочки», которые, как она говорила, всегда в моде. И туфельки эти, как и в молодости, подчеркивали, заставляли глядеть на красивые, стройные ноги Лизы.
Время радости всегда коротко, кончилось и это. Елизавета с тревогой спросила:
– Где Катя? Почему она не прилетела?
Иван Петрович молчал, не зная, что сказать. Ответил Андрей:
– Она осталась в Нью-Йорке.
– Почему? Как вы могли ее оставить?
– Не захотела возвращаться. Она теперь американка.
– Но ты, Ваня, отец, почему ты ей разрешил?
Иван продолжал молчать. Опять отвечал Андрей:
– Ее уговорить! Бзыкнула и убежала из дома. Ее с полицией искать нельзя. Мы сами полулегально уехали.
– Ну, ладно, – смирилась мать, – дома разберемся. Поехали домой.
– Сейчас я такси подгоню, – встрепенулся Андрей, но мать его остановила:
– Не надо такси, у меня машина припаркована на платной стоянке.
Иван Петрович удивился:
– Ты не одна? Кто в машине?
– Одна. Я сама за рулем. Наш старенький «жигуль» гоняю.