е.
Но были среди этих людей личности и с другим образом мыслей. Особенно отличался один выродок, не хочу называть его фамилию, назовем его С. Он предатель, перебежал к фашистам в начале войны, был власовцем, боролся с партизанами, истязал своих же украинцев, белорусов, в общем, был палачом. Боясь кары, сбежал на Запад вместе с фашистскими недобитками. Теперь бродит по свету в поисках заработка. А что он умеет делать? Убивать, пытать, вешать. Этим он и занимается. На такую работу его и берут. Бесчинствовал он в Африке, в отряде, подавлявшем освободительное движение в колонии. Побывал в Корее, когда там шла война. Служил вышибалой в ночном притоне. Сидел в тюрьме за кражи. Вот вам его лицо. Этот подонок за деньги на все пойдет. Тупой и недалекий, внешне он похож на гиену: почти без шеи, плечистый, взгляд медлительный и по сторонам все время будто озирается, чего-то боится – сразу видно: совесть у этого человека очень и очень нечистая!
В плавании С. частенько пьянствовал. Пил без закуски, чтобы быстрее захмелеть – денег-то не густо. Ну а когда напивался, вот тут и лезла из него черная предательская душа. Сначала он себя слезливо жалел, с поникшей головой говорил тихо:
– Брожу по свету, как собака бездомная. Везде и всем чужой. Однажды стояли мы под Витебском, летят в небе немецкие самолеты с крестами. Я говорю: «Наши!» А немец, ефрейторишка, поглядел на меня, как на гниду, и сказал: «Нет, наши!» Вот год я за него кровь проливаю, а он «нет, наши». На всю жизнь обидел меня тогда паршивый фриц. Везде слышу его слова, все чужое, все не мое. У всех есть дом, угол. А меня вышвырнули. Ну, погодите! Я еще вам о себе напомню. Мало я вашего брата вешал! Теперь пощады никому не дам! Я еще погуляю на своей родине. Придет время. Ух, как я вас ненавижу!»
Вот, друзья, как тоскует по родине враг и зачем он хочет вернуться на нашу землю.
В Лондоне познакомился я с бывшим русским помещиком. Он сам ко мне подошел, представился:
– Я ваш соотечественник, штабс-капитан Глебов. Не сочтите за бестактность. Тоска по родине вынуждает меня обеспокоить вас. Каждое слово о России… И так далее. Очень галантный, чистенький старичок, старается показать свою офицерскую выправку, держится прямо, щелкает каблуками, поклон одной головой. Мне трудно было сдержать ироническую улыбку – всего-то лет пять был этот человек офицером и вот уже пятьдесят лет щелкает каблуками, тянется, гордо выпячивает сухонькую грудь – играет в офицера. До революции он был помещиком, имение его было где-то под Рязанью. Он с тоской говорит о русских лесах, о липах, которые сам посадил под окном своего дома. А когда я спросил, где он был в годы Гражданской войны, старичок вяло махнул желтой рукой: «У Колчака, у Анненкова».
– А в годы Отечественной? – полюбопытствовал я.
Печальная грусть старичка совсем улетучилась, глаза его стали колкими, но на лице он все еще старался сохранить усталую мечтательность.
– Служил в немецкой армии. Последняя вспышка надежды, ужасно хотелось увидеть родную землю! Но теперь я смирился навсегда. Дело наше проиграно. Если бы вы знали, как я ликовал, как весь день ходил с гордо поднятой головой, когда в космос взлетел Гагарин – наш, русский!
– А дети у вас есть?
– Трое – два сына и дочь. Может быть, им посчастливится вернуться на родину! Почти каждую ночь мне снится Россия. Вам неведомо это странное, сладкое и невыносимое чувство тоски по родине. Один мой приятель, бывший офицер Его императорского величества кирасирского кавалерийского полка, работает ночным уборщиком в бильярдной. Он мог бы, конечно, найти место почище – шофером такси или официантом, но решил навсегда остаться в бильярдной. И знаете почему? Кирасиры носили медные нагрудники и такие же каски, а в бильярдной – медные урны. Ночью, когда в бильярдной никого нет, мой приятель начищает эти медные урны до блеска, выстраивает их и командует, как доводилось когда-то на параде в Петербурге.
Я смотрел на этого человека, как на музейный экспонат – живой помещик, белогвардеец, такой тихий и смирный. А как он зверствовал и лютовал, наверное, в бандах Анненкова и под фашистской свастикой! Нет, не верю я ему! Есть среди русских эмигрантов и порядочные люди, они отошли от политических и военных дел. Но Глебов не упустил ни одной возможности, чтобы попытаться вернуть свое имение под Рязанью. Где работают, чем занимаются его дети, рассказывать не стал – глаза его опять холодно кольнули, словно булавки. Вскоре он откланялся, опять подчеркнуто, по-офицерски. После разговора с ним эта выправка уже не вызывала у меня улыбки. Нет, здесь не только игра. Не смирился старичок! Он поддерживает свою внутреннюю строевую собранность в надежде, что она еще пригодится. Случись какая-нибудь крупная авантюра – и Глебов, и его друг, командующий надраенными плевательницами, опять пойдут с врагами на нашу землю под любыми знаменами.
Довелось мне разговаривать и с бизнесменами, и с предпринимателями в разных странах. Это были неофициальные разговоры, часто короткие, случайные, какие обычно ведут туристы. Бизнесмены не были похожи на карикатуры, которые рисуют в газетах. Все они были вежливые, тактичные люди, говорили любезно, и трудно было представить, что такие вот, как они, по сути дела, и являются зачинщиками и вдохновителями агрессий, военных нападений, мятежей, лишь бы прибрать к рукам новые рынки сбыта, сырьевые источники, получить побольше прибыли.
Особенно запомнился американский делец – он тоже восхищался нашей Родиной. Холеный, румяный, благоухающий отличным одеколоном, мистер Прайс просто причмокивал от удовольствия губами, когда мы разговорились с ним в Версале, любуясь фонтанами.
– Ваша Россия – это колоссаль! Это не страна, а хранилище, набитое богатствами. У вас доллары под ногами, вы не умеете их собирать! Нефть, уран, золото! Ах, если бы мне позволили приложить руки. Вы знаете, я бы даже ничего не строил, ничего не добывал из земли. Я бы просто создал туристскую компанию, позвал бы людей и показывал: смотрите на эти богатства, любуйтесь этой красотой! Я бы привез в Россию весь мир! И получил бы за это вагоны долларов! Вы не умеете это делать. Я много раз бывал в вашей стране. Я привозил с собой много денег, но ваши туристские компании, ваш сервис не смогли забрать у меня эти деньги.
– Наш сервис рассчитан на простых людей, – возразил я. – Мы имеем в виду, что туристы зарабатывают деньги на обычной работе, у них нет лишних денег, а отдыхать должны все…
– Нет, я с вами не согласен. Я не могу уважать людей, которые не могут взять у меня деньги, мне не нравятся порядки, при которых я за свои деньги не могу получить удовольствия.
– Да, мы не успели еще взять от природы все, но не забывайте, мистер Прайс, больше десяти лет пришлось вести оборонительные войны, вторые десять лет – залечивать раны. Ну а если еще напомнить, что после революции и Гражданской войны мы начинали строительство почти с нуля, то за немногие годы мирной жизни мы совершили просто чудо: из неграмотной и отсталой страны создали мощное многонациональное государство.
– Да, работать вы умеете! Работать! Работать! Это, пожалуй, самый главный призыв вашего времени. Но мне все-таки очень жалко, что вы ходите по деньгам и даже не нагибаетесь, чтобы поднять их!Для разнообразия расскажу вам о типе, отличающемся от тех, с кем вас уже познакомил. Однажды мы с женой осматривали исторические достопримечательности Парижа. Нам несколько раз встречался молодой человек с длинными, по моде отпущенными волосами и пристальным взглядом. Глаза у него были черные, немигающие, смотрел в упор, жестко, будто хотел подойти и сказать что-то неприятное.
Этот человек появлялся у гробницы Наполеона, у Эйфелевой башни, у дома, где жил Ленин, и в других местах, которые обычно посещают приезжие, поэтому мы посчитали его за туриста. Но однажды, улучив момент, когда я был один, молодой человек быстро подошел ко мне и без долгих объяснений сказал по-русски:
– Мне нужно с вами поговорить.
– Пожалуйста, мы уже говорим.
– Я бы предпочел наедине.
– Мне кажется, нам и сейчас никто не мешает.
– Ну, хорошо, – согласился молодой человек и продолжал, понизив голос: – Я из журнала «Посев», знаю, что вы писатель. Может быть, у вас есть какие-то произведения, которые не пропускает «советская цензура», – мы готовы их опубликовать.
Я знал о существовании этого журнала и о его антисоветской направленности, в общем, понимал, с кем имею дело. Как поступить? Обругать за оскорбительное предложение? Послать наглеца к черту или куда-нибудь еще дальше? Но этот тип может устроить скандал, пойти на любую провокацию. Поэтому я решил отвязаться от него спокойно и даже в какой-то мере удовлетворить свое писательское любопытство. Я сделал вид, будто ничего не знаю о журнале.
– Скажите, пожалуйста, кого представляет, чей печатный орган «Посев»?
– Мы представляем истинных патриотов России, с нами те, кто любит Родину и желает ей добра. Мы печатаем подлинно художественные ценности.
– Значит, вас интересует чистое искусство?
– Да.
– Но такого искусства нет, оно всегда несет в себе политический заряд, что-то утверждает или опровергает.
– Мы не согласны с этой марксистской теорией, мы за чистое искусство!
– Но ваш журнал назван так многозначительно – «Посев» – значит, он не нейтральный, а что-то сеет?
Молодой человек не смутился и, продолжая смотреть на меня строгими черными глазами, сказал:
– Вы прекрасно понимаете, о каких произведениях я говорю. Я сам недавно вырвался «оттуда». В общем, если у вас есть что-то с собой – давайте нам. Если оставили дома – там, – молодой человек махнул рукой, имея в виду нашу страну, – мы можем помочь вам переправить сюда. Если вы раньше не писали таких вещей, но можете их создать, мы готовы поддерживать с вами связь и даже выдать аванс.
– А если я не чувствую потребности писать антисоветские вещи?
Молодой человек молчал. Молчание его было достаточно красноречиво, он был сердит на меня.