Отгремела битва за Москву, готовилось гигантское сражение за Сталинград, а я все еще ходил в зэковской робе на лесоповале. Только в октябре 1942 года одно из моих писем дошло до Калинина, и меня отправили на фронт в штрафную роту.
За что осудили? В те годы попасть в тюрьму было не сложно, достаточно было сказать… Впрочем, это не имеет отношения к нашей теме воспоминаний о генерале Конинском.
Пришлось это отступление сделать для того, чтобы стали понятны наши горячие объятия с Иваном – однокашником, с которым мы расстались еще до войны при таких горьких для меня обстоятельствах.
После того как были высказаны обычные при таких встречах взаимные фразы вежливости, Иван сказал:
– Курсанты училища собраны в большом зале для проведения торжественного вечера в честь Дня Конституции. Мероприятие проводить некому – начальник училища полковник Капров в госпитале, начальник политотдела полковник Кострыкин в отпуске. Придется тебе, как говорится, с корабля на бал.
Мы приехали в родное для меня великолепное здание училища (Кадетский корпус в царское время!). Как здесь все близко и дорого моему сердцу! В актовом зале мраморные доски на стенах с датами победных боев курсантов над басмачами. Пытливые взоры курсантов, которые притихли при нашем появлении. Они мне показались очень похожими на нас – тех, довоенных. Только с погонами…
В общем, собрание я открыл, докладчик был подготовлен. Все прошло хорошо. И на следующий день я приступил к своей новой работе. Почти год я исполнял обязанности начальника училища, полковник Капров, израненный, боевой офицер, командир одного из полков легендарной Панфиловской дивизии, уволился в отставку, не возвращаясь на работу в училище.
Придется продолжить затянувшуюся ретроспекцию, но она все ближе и конкретнее будет в дальнейшем соприкасаться с Конинским.
Целый год работать одному было нелегко. И, наконец, пришло радостное сообщение – едет новый начальник училища генерал Терченко – встречайте.
Я подготовил особнячок, в котором в бытность мою курсантом жил будущий прославленный полководец генерал армии Иван Ефимович Петров.
Когда генерал Терченко вышел из вагона, сердце у меня громко застучало от радости – он был высокого, под два метра, роста, статный, широкогрудый, с румяным, пышущим здоровьем лицом.
Настоящий, великолепный генерал будет возглавлять наше училище!
Разумеется, мы не обнимались, как при встрече с Иваном, к генералу я обращался с подобающим почтением. Генерал приехал с женой, отвез их в подготовленный особнячок и оставил отдыхать с дороги.
Я был не только рад, а прямо счастлив, что у нас появился такой видный, красивый и представительный начальник.
Но радость моя была недолгой. Терченко на следующий день обошел все училище, познакомился с курсантами в актовом зале. Коротко рассказал о себе – он многолетний политработник, а потом, возможно именно поэтому, его назначили начальником Суворовского училища воспитывать молодое поколение. А теперь вот получил назначение в высшее офицерское училище.
Откровенно говоря, меня несколько смутило то, что генерал не был на фронте, правда всю войну он занимался нужными для армии делами. Но все же…
Некоторые странности в поведении нового начальника стали проявляться в первую же неделю его пребывания в Ташкенте.
После знакомства с расположением училища в городе генерал уехал в Чирчик, это в 35 километрах от Ташкента, там учебная база училища – стрельбище, спортгородки и прочее. Я хотел его сопровождать, чтобы доложить, что к чему, но он сказал:
– Оставайтесь здесь, у вас работы много. Я там разберусь сам.
Все же офицера из учебного отдела я с генералом отправил. Уехали они в пятницу. Не вернулся генерал в субботу и воскресенье. Вот, думаю, какой трудяга, даже в дни отдыха работает. Но прошли дни следующей недели, и только в субботу появился наш начальник. Мне позвонили из учебного центра, и я его встречал. Он вышел из машины румяный, пышущий здоровьем – хорошо отдохнул на природе. Был он не в генеральской форме, а в охотничьем костюме – кожаная куртка, высокие охотничьи сапоги, на голове круглая панама. Охотничьих трофеев половина багажника. Мне не предложил ни одной убитой утки. Разумеется, я и не рассчитывал на подарок, вообще не знал, что он там охотился, но все же то, что не предложил ни одной птички из целой груды, как-то кольнуло в моем сознании.
В общем, кончая ретроспекцию и возвращаясь к воспоминаниям о Конинском, коротко скажу: оказался генерал заядлым, прямо фанатичным охотником, он уезжал «на учебную базу» и охотился там целыми месяцами, когда не было на стрельбах ни одного курсанта.
Первая моя радость от появления такого величественного генерала постепенно стала угасать. Я даже подумал: поэтому он такой пышущий здоровьем, и ни одного седого волоса.
Странности в службе Терченко подметил не я один, среди офицеров, а потом и среди курсантов поползли нехорошие шуточки о генерале, например о том, как он командиров батальонов при встрече называет не их фамилиями:
– Послушайте, майор Титаренко…
– Я не Титаренко, товарищ генерал, я Трофимов.
– Вечно я вас путаю с Титаренко! – примирительно восклицал генерал.
А командиров учебных батальонов было всего три! Даже их не мог запомнить наш незадачливый охотник.
В декабре 1955-го я уехал в командировку в Ашхабад, для подбора командиров взводов – практиков из строевых частей. Потому что в училище оставляли многих выпускников-отличников командовать взводами. Я считал это неправильным, учить должен офицер, поработавший в полку, знающий особенности службы и быта далеких гарнизонов.
Вот в дни, когда я занимался подбором опытных лейтенантов, приехал в училище генерал Конинский. Он прибыл на замену генералу Терченко. Как выяснилось позднее, странности в отношении к своим обязанностям генерала Терченко замечал не только я, высказали свое мнение об этих странностях членам проверяющей комиссии и другие офицеры – в дни моего пребывания в командировке приехала комиссия из Москвы. Председатель комиссии генерал Кеносян разбирал сообщения офицеров на своем генеральском уровне. Он пытался познакомиться в учебном отделе с «листами контроля», которые составляют офицеры из управления училища (и я в их числе) после посещения курсантских занятий. Но в учебном отделе не оказалось ни одного листа, заполненного начальником училища.
На вопрос Кеносяна:
– Как это понимать? – Терченко ответил:
– Что же я сам себе буду писать замечания о проверке занятий?
– Но какие-то выводы, обобщения по ходу учебного процесса у вас должны накапливаться, – настаивал проверяющий.
– Я делал записи для себя в общей тетради.
– Я бы хотел познакомиться с вашими записями.
– Хорошо. Они у меня дома. Завтра принесу.
Принес. Генерал Кеносян обнаружил, что все записи сделаны в одну ночь, по мере того, как уставал Терченко, делая эту «липу», почерк его становился все более неразборчивым и пляшущим. Занятий, на посещение которых ссылался в своих записях Терченко, в расписаниях не оказалось. В общем, обнаружилось очковтирательство, недостойное генерала.
Проверяющие дали удовлетворительную оценку работы училища за год, но отметили в акте: «Начальник училища генерал Терченко к этой положительной оценке не имеет никакого отношения».
Доложили об этом удивительном обстоятельстве в Москву. Там срочно приняли меры.
И вот приехал новый начальник училища генерал Конинский. Все это, повторяю, произошло в месяц моего отсутствия и поездки по дальним гарнизонам.
Возвратился я поздно вечером и сразу поехал домой, отдохнуть и привести себя в порядок после долгой командировки.
Но отдыхать мне не пришлось. Вдруг приехал за мной на квартиру дежурный по училищу, с красной повязкой на рукаве и при оружии. Прямо конвойный. Он и сказал как конвойный:
– Новый начальник училища приказал немедленно доставить вас в училище.
– Какой новый, откуда? – спросил я.
– Вы разве не знаете, у нас новый начальник училища, генерал Конинский.
– Почему? А где прежний? Что с ним случилось?
– Его отстранили, как не справляющегося со своими обязанностями.
– Вот это новость! Ну, что же, поехали!
Поскольку особнячок начальника училища был занят генералом Терченко, Конинского поселили в училищной санчасти, обставив под жилье одну из палат.
Я вошел в эту палату и доложил о прибытии.
Мне навстречу пошел совершенно седой, прихрамывающий генерал. У меня мелькнуло: «Ну, сменяли ястреба на кукушку! Убрали лодыря, прислали пенсионерчика».
Не здороваясь, генерал строго спросил:
– Почему вы не доложили о прибытии из командировки?
– Я с вокзала час назад. Было десять часов, когда прибыл. Думал, поздно. Доложу о возвращении утром.
– Ну, хорошо. Садитесь, поговорим.
Мы сели к столу. Он некоторое время меня рассматривал. Потом прямо сказал:
– Я слышал о вас много хорошего и много плохого. Расскажите, пожалуйста, как жили, где и когда служили.
Здесь я, для краткости, напомню читателям о ретроспекции – я предупреждал, что сделал тогда отступление, которое нам пригодится. Все это, с некоторыми подробностями, я изложил генералу. Про себя отметил: хорошее обо мне могли ему сказать офицеры и курсанты, с которыми я работал душа в душу. Вообще я был счастлив возвращению в родное училище после такого трагического и внезапного расставания с ним.
Плохое мог сказать только Терченко, он ревновал к уважительному отношению ко мне всего личного состава училища – от кадровых офицеров до многочисленных вольнонаемных. Скажу без ненужной скромности, я отдавал все силы и любовь своей работе, которая мне очень нравилась. Терченко мог воспринимать это как некое подсиживание, как желание выпендриваться на фоне его ни шаткого, ни валкого поведения. Я подозревал – именно он что-нибудь наплел Конинскому. Как я узнал позднее, они были давние знакомые, однокашники по школе ВЦИК (так называлось Кремлевское военное училище в 20-е годы).