Но Василий Алексеевич был очень мудрый и опытный вояка, за долгие годы службы он повидал много людей, умел разбираться в них. Видно, он понял, что информация Терченко обо мне не вполне соответствует действительности. И решил по-нашему, по-русски поговорить по душам. Предварительно, уже совсем не строго, спросил:
– Вы водку пьете?
Я почувствовал, что это уже неофициальный разговор, и так же просто ответил:
– Конечно.
– Ну, тогда предлагаю по рюмочке для более близкого знакомства. – Он поставил на стол пол-литра коньяка и тарелку с бутербродами. Выпили одну, другую. Он расспрашивал меня о фронтовых делах и, видимо, проникся уважением к моим опасным и многочисленным вылазкам за «языками».
Его отношение ко мне явно потеплело, и в ответ на мою откровенность он стал рассказывать о своей службе.
«Родился я на Северном Кавказе в курортном городе Ессентуки. Но жизнь нашей семьи была далеко не курортная. Отец батрачил, плотничал. В семье семеро детей. Я самый старший. Когда в 1914 году отец ушел на фронт, мне было 13 лет. И стал я основным кормильцем. Представляете – без профессии, без мужицких сил. Как зарабатывать? Был пастухом, батраком, подсобным рабочим на трубном заводе.
В общем, до возвращения отца в 1917 году продержались. Началась Гражданская война, стал я пулеметчиком Ессентукского полка. Так началась моя служба в армии».
Василий Алексеевич рассказал о своей эпопее в Гражданской и Отечественной войнах.
Прошло после нашей беседы много лет – полвека, я не помню многих подробностей, а жизнь Василия Алексеевича полна различными потрясениями и радостями. Поэтому предлагаю почитать, что написал о себе сам Конинский в автобиографии, вложенной в его личное дело (этот документ и некоторые аттестации мне любезно скопировали работники Пятигорского городского военного комиссариата при содействии Игоря Васильевича Калинского – заместителя главы города).
«Фронтовики организовали отряд так называемой местной самообороны. Потом из него вырос отряд Красной Гвардии, а потом и Красной Армии.
Борьба ожесточалась, начались бои. Все способное носить оружие шло или к белым, или в отряды Красной Армии. В 1918 году я пошел в пулеметную команду Ессентукского полка. В команде были фронтовики, в том числе три моих двоюродных брата Конинские, они-то и учили меня воевать.
В январе 1919 года началось страшное отступление частей 11-й армии, через Кизляр на Астрахань, по пескам. Уцелел благодаря заботам двух оставшихся в живых моих братьев – учителей. Перенес тиф, выздоровел и – снова за ружье. Попал в 1-ю Отдельную кав. бригаду, под славный тогда еще Царицын. Разгромили Деникина, дошел с бригадой до родных мест, а в мае 1920 года на Врангеля. В 1920 году вступил в партию и с тех пор состою в ней непрерывно, не имея взысканий.
В 1920 году послали учиться, сначала в Таганрог – 19-е кав. курсы. Кончилась война – сокращали сеть курсов, и начались мытарства по курсам. Послали в Полоцк – «43 Объединенные», перевели в Минск – «21 кавкурсы», и уж с них-то в 1922 году направили в школу ВЦИК.
В сентябре 1924 года М.И. Калинин на Красной площади поздравил нас с окончанием и присвоил звание Красных Командиров. Окончив в первом десятке, имел право выбирать. Выбрал 25-й Краснознаменный Заамурский полк, 5-й Блиновской дивизии. Год был командиром взвода, потом по существовавшему тогда хорошему правилу – пропускать строевых командиров через хозяйственные должности – два года был квартирмейстером и год казначеем. Это мне очень пригодилось после, да и сейчас хорошо помогает.
В 1929 году с должности командира эскадрона пошел курсовым командиром в родную мне школу ВЦИК в Кремль. Семь с половиной лет пробыл в вузах курсовым командиром: командиром эскадрона, дивизиона, преподавателем. Это была самая лучшая пора в моей службе. Тут, уча людей, очень многому научился сам.
В этот же отрезок времени два раза окончил Кав. КУКС, два курса вечернего университета в Москве. Что я пришел в военно-учебное заведение из полевых войск, имел опыт командной и хозяйственной работы, давало мне много преимуществ перед командирами, не служившими в войсках. В 1938 году был назначен помощником командира 14-й кав. дивизии.
Пройдя прекрасную школу вузовской работы, мне было легко и интересно работать в частях. Зная до мелочей строевую службу, я имел методический опыт. И если мои бывшие ученики по вузовской работе и бывшие подчиненные в частях иногда пишут и говорят хорошо, то этим я обязан тому счастливому обстоятельству, что прошел такую разностороннюю школу.
В 1940 году меня, как и три десятка других общевойсковых командиров, послали учиться в Академию ВВС, но, не доучив, в мае 1941 года назначили командиром 9-й авиадесантной бригады, которую формировал в гор. Резекне Латвийской ССР. Не успел сделать ни одного прыжка, грянула война. Походным порядком вышел в Двинск, 24 июня занял оборону, а 26-го, не имея соседей, никем не управляемый, вступил в бой, а до этого через мои боевые порядки прошли в беспорядке тысячи людей, что, естественно, отражалось на моральном состоянии моих десантников. Сведений об обстановке никаких, прошедший накануне штаб Фронта об обстановке пытался у меня осведомиться. Связи ни с кем никакой, пытались формировать из бегущих, но ничего не получилось, будучи деморализованными, только мешали и деморализовывали моих людей. Вот в этих условиях полтора суток держали Двинск, держали бы и больше, но бронебойных снарядов не было ни одного. Противник обошел мои фланги и вышел на мои тылы. Семь суток от Двинска до Резекне, задерживаясь на отдельных рубежах, дрались. Начальников за это время у меня перебывало множество: и начальник пехоты, и начальник бронетанковых войск округа. Все они старше меня чинами и все командовали. Задачу поставит, штабов у них нет, связи нет, обстановки никто не знает, в самый крутой момент моих начальников нет. И вот в такой сутолоке, западнее шесть километров Резекне продержался, а противник занял Резекне и все дороги в различных направлениях, и я со штабом и остатками бригады остался в тылу. С 4 по 27 июля ходил по тылам врага. Все попытки связаться с кем-либо ничего не дали. Никем не управляемые, били немцев ночью в лесах. Снабжение – местные ресурсы. Зажиточные латыши нас предавали, из-за этого беспечные командиры и бойцы гибли. Так погиб почти весь Особый отдел. Начальник штаба бригады и с ними люди.
В районе Великие Луки, станция Великополье вышли к своим. Нашел свой штаб 5 корпуса уже в районе ст. Бологое в начале августа. Туг я с начала войны увидел корпус, который пополнялся, формировался. Тут же и была спасаемая командиром корпуса 101-я бригада, но тоже потрепанная, хотя боев особых и не вела. Оказывается, я уже был отстранен командиром корпуса и проклят как предатель вместе с моим штабом и комиссаром. Прокуратура две недели вела следствие и пришла к другому выводу, а командующий Северо-Западным фронтом, ознакомившись с делом, приказал восстановить в должности и дело прекратить.
Таковы были горькие уроки начала войны. За это время я убедился, что немцы трусы без танков, что их бить и побить можно, не так они страшны, как казались на первых порах. А бродя по тылам – видел, как уже загоралась в народе месть. Сколько патриотизма проявляли дети, старики, особенно старые солдаты, служа у нас то проводниками, то разведчиками. А сколько горьких упреков мы слышали от наших людей, и особенно от тех же старых солдат.
В начале сентября вызвали меня в Москву, а 13-го я уже ехал в Новосибирск формировать 75-ю кав. дивизию. Кто-то придумал штаты легкой, рейдовой дивизии. Ни артиллерии, ни обоза, ни кухонь, ни автотранспорта. Проводной связи также не полагалось, а раций нам никто не давал. Но, имея уже опыт, зная, что нужно на войне, обратились в обком, а тот мобилизовал народ, и нам дали и автотранспорт, и кухни, и даже в примитивных мастерских, по нашим образцам, стали делать кое-какое оружие.
Восьмого ноября дивизия грузилась, формируясь и обучаясь всего полтора месяца. Удивляюсь даже сейчас, как и когда бралось время. За полтора месяца мы провели столько различных учений, занятий, больше, чем теперь за полгода, хотя программ и планов мы не получали, сами их составляли. Люди были прекрасные, в возрасте от 25 до 40 лет. Рвались скорее по-сибирски подраться. Сила, ярость у них была, но не хватало «мелочи» – оружия у нас почти не было.
Выгружались в двадцатых числах ноября в Рязани, каждый эшелон бомбился, но потери были незначительны. И мы воспользовались этим, чтобы доказать, что бомбежка не так уж страшна, страшна паника. Явился к своему командарму 10 генералу т. Голикову. Первый вопрос, как с оружием. Доложил – два орудия, шесть станковых пулеметов, 19 ручных, одна треть винтовок и десятка три автоматов. Вот и все наше вооружение. Пятого декабря началось наступление, сибиряки рвались драться, а не с чем. Наконец командующий согласился, предварительно поставил условие – вооружиться чужим и своим оружием, собирая его на полях боев. Бросились собирать и через три дня получили задачу: обгоняя свою пехоту, охраняя стык с соседним слева Юго-Западным фронтом, гнать противника на запад. Из горького опыта первых дней войны я знал, что противника надо бить ночью, обходить фланги и выходить на тылы. Этому быстро научились мои командиры всех степеней, и поэтому мы, почти без особого сопротивления и не имея больших потерь, вышли к Плавску.
К этому времени уже хорошо вооружились главным образом за счет трофеев. Фуража никакого, это крепко мешало делу, начался отход конского состава. Самое главное, не было средств связи. Командарм приказал установить старый казачий способ – летучую почту, это помогло, но не надолго. Оторвались далеко, глубокий снег, большой расход людей и медленно. Попытались с ходу взять Плавск, но не удалось, крепко засел немец. Подошла пехота, и еще два дня дрались. А мы по приказу Командарма спустились южнее километров 18, и тоже днем не удалось, главным образом, потому, что не умели вести разведку вообще, а минных полей – в особенности. Все-таки ночью прорвали, перерезали дорогу Плавск – Горбачев у Молочных двориков и вышли плавской группе немцев на тылы, и как водится – он побежал.