Я докладывал ему стоя. Сесть он мне почему-то не предложил. Может быть, хотел подчеркнуть официальность наших отношений.
Во время нашего разговора раздался звонок телефона, и я, как и Конинский, услышал в трубке голос Терченко:
– Василий, ну сколько можно ждать, пирожки остывают!
Конинский сухо ответил:
– Я сейчас занят, прийти не могу, – и сразу повесил трубку, чтобы не слушать уговоры.
Я продолжил свой доклад.
Конинский интересовался не только тематикой, но расспрашивал об офицерах и преподавателях, которые будут проводить занятия. Я рассказывал о каждом подробно, потому что знал всех отлично.
Вдруг раскрылась дверь, и вошел улыбающийся Терченко.
– Василий Алексеевич, мы заждались тебя! Надежда Алексеевна обидится, она так старалась, такие прекрасные пирожки напекла. Пойдем. Успеется с бумагами.
И тут произошла сцена, которая запечатлелась в моей памяти на всю жизнь. Это была мизансцена шекспировского накала! Конинский встал за столом по стойке смирно. И, не глядя Терченко в глаза, а отведя свои куда-то в сторону, видно, нелегко ему было в эти секунды, сказал:
– Товарищ генерал, вы оклеветали боевого, порядочного офицера, я больше не могу бывать в вашем доме.
Наступила пауза. Она длилась, наверное, несколько секунд, но мне показалась бесконечной. Я не верил своим ушам. Не воспринимал происходящее как реальность. Произошло что-то невероятное.
Впервые я увидел Терченко бледным. Он не мог сказать ни слова. Только зло посмотрел на меня, видимо, посчитал виновником в такой перемене к нему Василия Алексеевича, коротко молвил:
– Ну, что же, – и быстро вышел из кабинета.
Конинский, как будто ничего не произошло, сказал мне:
– Продолжайте, пожалуйста.
Я стал излагать дальше ход занятий на сегодня, но во рту вдруг стало очень сухо, язык плохо меня слушался. Но я довел доклад до конца. А генерал спокойно произнес:
– Хорошо! Я пойду на занятия в третью пулеметную роту. Вы действуйте по своему усмотрению.
Я поспешил в свой кабинет. Залпом выпил стакан воды. Нет, не с похмелья пересохло в горле. Я не мог прийти в себя от того, что произошло в кабинете Конинского. Так отрезать человека, с которым знаком с двадцатых годов. И за что? За то, что он, наверное, наговорил обо мне что-то нелестное.
Правильно говорят, человека можно познать не по словам, а по поступкам. Вот на моих глазах произошел поступок, который характеризует Василия Алексеевича как благороднейшего и порядочного человека. Терченко действительно оболгал меня, и Конинский убедился в этом, расспросив меня в нашей ночной беседе и поговорив с другими офицерами. Оценил он и то, что я после рюмок коньяка не забыл о службе и «как штык» был на своем месте к подъему. Все это и заставило его так обойтись с Терченко.
Никогда на протяжении нашей многолетней дружбы мы не вспоминали этот эпизод, хоть и был он действительно на уровне шекспировских страстей.
С той минуты я полюбил Василия Алексеевича навсегда. И он ко мне относился с теплой отеческой заботливостью.
Именно отеческой, он и хвалил, и журил меня всегда очень справедливо, желая прежде всего добра сегодня и в будущем.
Мы подружились семьями. Его жена Людмила Григорьевна, в противоположность ему, была веселая, компанейская женщина. Две дочки: Наташа – 1941 года рождения и Света – 1946-го, стали и для меня родными и близкими – я в те годы был холостяком: еще в Москве умерла во время операции моя жена.
Василий Алексеевич бывал часто в моей семье, я жил тогда вместе с матерью и отцом в небольшом домике недалеко от училища.
Василий Алексеевич пренебрегал предрассудками и даже некоторыми официальными условностями, например на Пасху с корзиночкой, в которой были крашеные яйца, генерал в полной форме шел поздравить мою мать. В училище он устраивал настоящие русские свадьбы, когда кто-то из курсантов решал жениться. Да и невест многие подбирали по рекомендации Василия Алексеевича. Рядом с училищем, отделенный забором, находился Медицинский институт. Конинский всячески поощрял знакомства и сближения курсантов с медичками. Он говорил: «Врач – лучшая жена для офицера». В заборе была приличная дыра, ее не заделывали, визит через эту дырку к медичкам не считался «самоволкой».
Когда созревала очередная свадьба, Василий Алексеевич устраивал настоящее русское бракосочетание со сватами и хорошим застольем для близких, друзей и родных жениха и невесты. Помогал деньгами из скромных училищных фондов. А иногда офицеры пускали «шапку по кругу».
За короткое время генерал Конинский стал самым близким и любимым человеком для офицеров и курсантов училища.
К сожалению, мне недолго пришлось послужить вместе с Василием Алексеевичем, сделали всего два выпуска. Хрущев сокращал армию, мою должность ликвидировали. Предстояло переходить куда-то на другую работу.
Василий Алексеевич, опять же по-отечески, со мной побеседовал, дал совет:
– Ты в управление кадров за высокой должностью не гонись. По положению, как зам. начальника училища, тебе полагается должность замкомдива или начальника штаба дивизии. Могут предложить в какое-нибудь управление в штаб округа. Не соглашайся ни в коем случае. Самая хорошая для тебя должность и школа на будущее – это командир полка. Все крупные военачальники начинали восхождение с этой должности. Ты прямо попроси кадровиков – дайте мне полк. Они любят назначать на ступень ниже положенного. Вот ты и попроси. Они будут рады выполнить твою просьбу…
И верно, все произошло, как предсказывал Конинский – я попросил, и меня назначили командиром полка, который стоял недалеко, в 35 километрах от Ташкента, в Чирчике. Меня это устраивало со всех точек зрения – дом родителей рядом, дорогое училище и Василий Алексеевич тоже близко.
Кадровик, который занимался оформлением моего назначения и писал представление командующего округом на подпись министру обороны, сказал:
– Повезло вам с начальником, не встречал я за свою работу такой аттестации, какую вам написал Конинский. Хотите почитать?
Он раскрыл мое личное дело там, где была вложена последняя аттестация. Конинский рекомендовал обязательно назначить меня командиром полка. Последние стоки меня поразили и обрадовали. Заслужить такое, наверное, мало кому удавалось, и я горжусь этим. Конинский написал в заключение: «Растущий, крупный военачальник Советской армии».
После моего отъезда из училища дружба наша с Василием Алексеевичем не прерывалась. Он часто бывал в моем полку, а я на различных торжествах в училище, все же мой геройский портрет представлен в музее училища.
Продолжалась и дружба семьями. Василий Алексеевич стал участником исторического для нашей семьи события. Я, наконец, высмотрел себе подругу жизни. Был я в те годы еще молодой человек, исполнилось тридцать четыре, полковник, Герой – в общем, модный жених. Пытались мне просватать дочек очень влиятельных личностей. Но Конинский говорил:
– Тебе нужно не положение в обществе, не богатство. Ты строевой офицер, и тебе нужна боевая подруга в жизни, настоящий друг, готовая к трудностям нашей офицерской кочевой судьбы и к жизни в дальних гарнизонах.
И вот однажды в театре во время антракта я увидел трех девушек. Одна из них сразу мне очень понравилась – чистое румяное лицо, веселые глаза, хорошая фигура и коса в руку толщиной до пояса. Ну, настоящая русская красавица! Я с ними познакомился, спросил:
– Где ваши кавалеры?
Они пошутили:
– Сегодня мы от них отдыхаем.
– А не страшно после спектакля ночью возвращаться домой?
– Не боимся.
– А у меня машина, могу вас подвезти.
Они согласились. Разумеется, двух других я развез первыми, а свою симпатию оставил напоследок. Она оказалась студенткой третьего курса пединститута, а до него окончила медицинское училище. Живет со старшей сестрой в маленькой комнатушке. Отец погиб на фронте. И как только стало об этом известно, богатенький сосед вышвырнул вещички сестер на тротуар и пробил дверь из своей квартиры еще и в ихнюю соседнюю, которая ему давно нравилась. Жалобы в военкомат, в местные органы не помогли. Так вот и ютились сестры-студентки в одной комнатке, в ожидании благополучия после получения дипломов. А тут, как говорится, я и возник в их поле зрения.
Познакомил Женю с родителями, с Конинскими. Общее впечатление – выбор прекрасный.
И стал Василий Алексеевич посаженным отцом на нашей свадьбе! Они с Людмилой Григорьевной были и официальными «свидетелями», ездили с нами в загс. Потом, как и полагается, Конинский перекинул рушник через плечо, сидел за столом рядом с моими родителями в генеральской форме, торжественный и важный, украшал застолье остроумными шутками. В общем, состоялась настоящая пышная «свадьба с генералом».
Так мы окончательно породнились с Василием Алексеевичем Конинским.
Стали мы с Женей обживать большую командирскую четырехкомнатную квартиру. Василий Алексеевич с Людмилой Григорьевной и девочками приезжали к нам в гости. Генерал шутил:
– Ну, настоящие спартанцы!
У нас были меблированы всего две комнаты: столовая – голый стол, три стула и спальня – две солдатские кровати, две тумбочки, две табуретки. На стене, у кроватей, вместо ковров – газеты, чтобы не пачкаться о побелку. Под ногами они же – не наступать на холодный пол.
– Надо тебе обживаться – ты большой человек – командир полка! – то ли шутил, то ли журил Василий Алексеевич.
К следующему визиту Конинских Женя купила на очередную мою зарплату тюль и повесила его на окна обжитых двух комнат. Стало уютно и домовито.
Конинский похвалил:
– Молодец, Женечка, не себе купила финтифлюшки, а дом украсила. Смотри, как пригоже стало!
В полку дела шли хорошо. В те годы не было никакой дедовщины. Солдат можно было отличать по внешнему виду: худенький, светлолицый – первогодок, загорелый, грудастый, мышцы распирают гимнастерку – третий год службы.
По старому штатному расписанию полк числился как горно-стрелковый. Но не было у нас горной подготовки и какого-нибудь специального оборудования. А горы были рядом, с зачетной более чем трехтысячной высотой – Чимган. Зачетной называется потому, что кто поднимается на этот пик – получает звание-удостоверение «Альпинист 1-й степени».