– Я тебя позвала потому, что ты умеешь держать язык за зубами. Я помогла Гавриловым и тебе, защитила от фашистов. Теперь ты должна мне помочь. Я увидела пытки, издевательства, расстрелы, как живых зарывали в могилах. Особенно меня перевернул поджог школы, в которую они собрали «неблагонадежных». Фашисты забили окна и двери досками и сожгли людей заживо. Они не немцы. Они какие-то искусственно выращенные существа, без души, сердца, элементарного интеллекта. Я не могу с ними сотрудничать. Не хочу участвовать в их преступлениях. Понимаешь?
Поля кивнула. Слушала она эту исповедь с не меньшим удивлением, чем когда увидела Эльзу около карты с немецкой линией фронта. Эльза Карловна между тем продолжала:
– Зачем я тебе это рассказываю? Ты теперь знаешь обо мне все. Я с ними отступать не буду. Это не мои немцы. Но после возвращения наших меня могут арестовать и наказать за то, что я у них работала. Вот и решила я искупить вину. Буду помогать нашим партизанам и подпольщикам. Мне известны некоторые секреты немцев: когда и где они намечают облавы, за кем следят. Что узнаю, буду сообщать нашим через тебя, записочкой или устно.
Поля не испугалась, но высказала сомнение:
– А где я найду партизан? Я никого не знаю.
– Это я предвидела. Мне известен адрес одной группы, за которой следят полицейские. Скоро их должны арестовать. А ты пойдешь сегодня вечером и предупредишь их. И скажешь, что я готова с ними сотрудничать. Они тебе сразу не поверят, не скажут, где скроются от ареста. А ты и не спрашивай. Укажи, где они сами могут тебя найти. Придут к тебе тайком, а ты им новую записочку от меня передашь. Вот и поверят. Наши вернутся, и у меня алиби будет. Поняла?
– А кто этот алибе? – поинтересовалась Поля.
– Это не кто, а что. Отсутствие вины по юридическим правилам. То есть я ни в чем не виновата.
– Боюсь я, Эльза Карловна, не смерти боюсь, справлюсь ли? С людьми-то я и поговорить не очень умею.
– И не надо. Суть дела скажешь, они все поймут. И главное, ни Гавриловым и никому другому обо мне и нашей затее ни слова. Ты добрая женщина и способна только на добрые дела.
Поля взяла записку, а вечером сказала Гавриловым, что идет в свою комнату на базе. Пошла по адресу, написанному на записке переводчицей. Нашла нужный дом. Постучала в калитку. Долго не открывали. Вышел бородатый мужик, типичный партизан, какими их представляла Поля.
– Чего тебе? – глухо спросил он.
Она подала послание:
– Вот. Это вам велено передать.
Бородач тут же развернул бумагу. Прочел. Внимательно посмотрел на Полю.
– Ну-ка, зайди.
Ввел ее в комнату, тускло освещенную керосиновой лампой. Позвал еще двоих, таких же бородатых. Подал им послание:
– Вот, принесла.
Соратники прочитали, стали расспрашивать, кто писал, от кого узнала адрес. Поля односложно отвечала дрожащим голосом:
– Ничего не знаю. Никого не знаю. Просили передать.
– Кто просил?
– Не знаю, не ведаю.
– Ты, красавица (явно пошутил один из них), нас не бойся. Мы тебе ничего плохого не желаем. Но нам надо знать, можно ли верить этому предупреждению.
– Ничего не ведаю. Никого не знаю. Утекать вам надо, иначе заарестуют. Поверите, ко мне приходите. Тайно (объяснила, куда). Принесут мне и другие записки, я вам передам.
– Кто принесет? Откуда?
– Ничего не ведаю. Никого не знаю. Сказали мне, чтобы вам, партизанам, передавала. Вы мне свое новое тайное жилье не выдавайте. Сами приходите ко мне опосля.
Мужики заулыбались.
– От нее ничего не добьешься. Молодец, баба, умеешь конспирацию соблюдать.
Поля не поняла, что значит это слово, тоже улыбнулась:
– Ну, я пойду?
– Иди, красавица, спасибо тебе. Не боишься одна ночью? Может, проводить?
– Не-а, не боюсь.
И ушла со двора в темную, без освещения улицу.
Гитлеровцы отступали через N-ск длинными пешими колоннами, шагали вразброд, кто по обочине, кто по центру дороги. Танки гудели и скрежетали гусеницами в обход города, по шоссейным и полевым дорогам. Отступающие побили во дворах скотину на мясо. У Гавриловых двое солдат постреляли из автомата всех кур. Уцелела одна пеструшка, упорхнувшая через сетку.
Наши проходили город без остановки, в грязных белых масккостюмах, многие в полушубках.
Восстановила работу советская власть: горсовет, райсоветы, горотдел, райотделы НКВД и милиции. Теперь арестовывали тех, кто сотрудничал с фашистами. Эльзу Зитлер тоже арестовали.
Поля не только молилась с Варварой Сергеевной по вечерам, но на рассвете опять отправлялась записываться в длинные очереди за хлебом по карточкам, за крупой, сахаром и солью в продмаг. Ей писали на ладошках номера химическим карандашом, и она иногда путала, от какого они распределителя.
Опять ждали писем от Саши. Восстановилась работа областной пушно-меховой базы. Сошлись мастера-скорняки и служащие конторы. Мужики все непризывные по возрасту ни у наших, ни у гитлеровцев. Михаил Николаевич хлопотал в поисках сырья – охотничьей пушнины не было. Стали выделывать шкуры коров и лошадей. Большинство браковали, падаль не принимали.
Вымолила Варвара Сергеевна у Бога милости, пришел треугольник от Сашеньки! Опять короткая писулька: «Жив-здоров. Гоним немцев с родной земли. Я уже лейтенант. Целую всех. Привет Поле». Дата недавняя, видно, прошел он со своим полком где-то далеко правее или левее родительского дома, наступление велось на широком фронте от Белого до Черного моря.
Радовались мать и отец. Плакала от счастья Поля. Даже не от письма, а что не забыл ее Сашенька, наградил приветом.
Однажды в контору базы пришла повестка – Полину Голубеву вызывали в районное НКВД в такой-то день, к такому-то часу. А если не придет, будет доставлена под конвоем. Михаил Николаевич успокоил:
– Иди. Совесть твоя чиста. Это, наверное, насчет соседки Эльзы Карловны.
Полина пришла по адресу к большому серому дому. На окнах решеток не было, простые белые занавески. Не тюрьма, а входить страшно. Страшнее, чем в ту ночь, когда к партизанам шла.
Следователь сразу рявкнул на нее обвинительным тоном:
– Фамилия? Имя? Отчество?
У Поли пересохло во рту, не могла говорить, показала, где в повестке все это написано.
– Отвечай на вопросы, как положено! – гаркнул следователь.
Он даже не посчитал нужным говорить на Вы с этой похожей на орангутангшу женщиной. Поля действительно выглядела неказисто: приземистая, широкая в плечах – квадрат на кривых коротких ногах. Да к тому же еще и лицо сплюснутое, тестообразное, окаймленное плохо причесанными, с густой проседью космами. Поэтому и прорывалось у него недовольство в рявкающем тоне:
– Что можешь показать о шпионской, предательской деятельности Эльзы Зитлер?
Поля лепетала:
– Ничего не знаю. Никакого шпионства.
– Она у немцев работала?
Поля кивнула.
– Значит, предательница, а ты ей помогала. Она тебя завербовала?
В этот момент раскрылась дверь и вошел высокий, в коверкотовом кителе с золотыми погонами на плечах, холеный, чисто выбритый, красивый офицер, явно начальник. Он слышал последнюю фразу следователя и, видно, был недоволен его властным тоном.
– Не педалируйте, Горбунов, – и, обращаясь к Поле: – Вы часто встречались с Эльзой Карловной?
Поля немного опомнилась от его мягкой манеры обращения.
– Часто. Она наша соседка.
– А во время оккупации?
– Нечасто. Один раз она пришла и сказала Гавриловым: «Вас не тронут, я за вас поручилась».
– Значит, она у немцев имела какой-то авторитет, если поручилась?
– Она у них была переводчица. Она немка, говорить умела по-ихнему.
– А какие поручения она вам давала? Вы же с ней сотрудничали?
– Нет, она сами по себе, я сама по себе.
– Но задания она вам давала?
– Нет, никогда никаких заданиев. Только одну записку отнести партизанам. Я отнесла. А потом они ко мне сами приходили, тайно, за записками Лизы. Она мне их вроде бы мимоходом подсовывала.
– Значит, вы делали доброе дело, помогали партизанам.
– Не знаю. Я только писульки ее передавала.
– Вы и Эльза Карловна спасли жизнь многим подпольщикам и даже нашим разведчикам. Это установлено. Спасибо вам, Полина Николаевна. Давайте пропуск, я подпишу, чтобы вас выпустили. А вы, товарищ Горбунов, проводите свидетельницу до выхода.
Поля не верила своим ушам, с приходом этого доброго начальника все повернулось в ее пользу. Она кланялась, говорила спасибо и пятилась к двери.
Следователь довел Полю до дежурного, который выдавал и отбирал пропуска и неожиданно сказал мягким голосом своего начальника:
– До свидания, гражданка Голубева.
Эльзу Карловну вскоре выпустили. Она пришла к Гавриловым, рассказала свою одиссею и поблагодарила Полю:
– Ты мне очень помогла. Твои показания просто спасли меня. Не могли найти моих записок. Разбрелись, разъехались партизаны. А ты – живой свидетель.
Боевые действия откатились на запад. Письма от Саши приходили чаще, иногда в конвертах. Варвара Сергеевна и Поля стояли на коленях перед иконой теперь не так долго, как в первые годы войны. И вот, наконец, пришла весть о Победе, так же как о начале войны, по радио.
Словно солнце засветило ярче, все вокруг ожило. Люди постарели, похудели, одежда на них обносилась, но они, встречаясь, даже незнакомые друг другу, улыбались. Просто так, беспричинно. И все понимали, почему они улыбаются.
Саша приехал в отпуск. Он был уже майор! На груди два ордена и несколько медалей. Стал он мужественным, обогнал отца в росте. Военная форма очень шла ему, будто никем, как красавцем-офицером, он и быть не может.
За годы войны Сашу даже не ранило. Поля подумала: «Услышал наши молитвы Господь Бог».
В годы войны многие погибли, стали инвалидами. Но счастливых было не мало – стали полковниками, генералами, директорами заводов, институтов.
Только Поля как была, так и осталась уборщицей базы.