У всех жизнь вошла в прежнюю колею, у каждого со своими радостями и печалями.
Прошло пятнадцать лет. Город расширялся и обновлялся. Пушно-меховая база оказалась уже на окраине. Ее снесли. На этом месте построили многоэтажный жилой дом. Поскольку хибарка, в которой жила Поля, значилась в документах как квартира № 4, то ее обладательница имела право на возмещение жилплощади. И Поля, к великому счастью, получила в новом, построенном на месте бывшей базы красивом доме однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Она ходила из коридора в комнату, в кухню, в совмещенный санузел, потом шла в обратном порядке. И так не раз, и не два. Не верила своим глазам. Вопрошала кого-то неведомого: «Неужели это все мое?» Потом она сообразила, кто этот благодетель: купила икону с изображением Христа. Укрепила ее в переднем углу еще пустой комнаты. Засветила лампадку. Одна на середине этой пустой комнаты стояла на коленях и горячо благодарила Господа за великую милость к ней, убогой и одинокой, немолодой уже женщине.
Пришли посмотреть новое Полино жилье Гавриловы. Без Саши, он, как всегда, был где-то далеко на своей военной службе. Квартира очень понравилась. Варвара Сергеевна советовала, как обставить. А Михаил Николаевич помогал конкретно:
– Заберешь у меня из флигелька кровать и тумбочку к ней. Торшер тоже забери. Варя, отдай ей три стула, у нас никогда не бывает столько гостей, чтоб занимать все восемь.
Поле очень нравился комод, который стоял в спальне Гавриловых. Она подобрала и купила себе не такой же, не из красного дерева, но со многими выдвижными, большими внизу и половинными наверху ящиками. Кухню почти всем, вплоть до посуды, обеспечила Варвара Сергеевна. Через неделю, завершив оборудование нового Полиного жилья, Варвара Сергеевна встала посредине комнаты, перекрестилась на образ Христа и торжественно сказала:
– Мир дому сему. Будь счастлива, дорогая Полюшка. Владей всем этим и радуйся, – сделала паузу и сказала тоном, не допускающим возражения: – А жить будешь у нас, – и тут же мягко, просительно молвила: – Не оставляй нас, Полюшка.
Так они и жили втроем довольно долго. Михаил Николаевич был уже пенсионер, со дня ликвидации базы. Саша помогал родителям то денежным переводом, то при личном общении. Он был уже полковник, как отец, пополнел, седина посеребрила виски. Приезжал во время отпуска со своей семьей: жена Бэлла – очень красивая, подстать ему крупная блондинка, сероглазая, фигуристая, тоже, как и Саша, добрая и покладистая. Жили они душа в душу, очень любили друг друга. Был у них и сыночек Мишенька (в честь деда) – спокойный, неторопливый, не шкодливый, настоящей гавриловской породы. А внешне – полный двойник Сашеньки, когда он был в таком же возрасте.
Поля после приезда Гавриловых-младших на несколько дней уединялась в свою квартиру, давала возможность насладиться семейной радостью старшим и младшим, надышаться друг другом. Но через пару дней приходил за ней Саша и с шутливым упреком звал:
– Ты чего это кинула нас на произвол судьбы? Давай, давай, выходи строиться. Все тебя заждались.
Жизнь в семье Гавриловых входила почти в довоенную колею. Только теперь объектом общей любви и внимания стал Мишенька.
Прошло еще пять лет. Подошла грустная пора, когда лампада угасает. Этого еще никто не избежал, но каждый раз смерть приходит неожиданно. Первой умерла Варвара Сергеевна. Кормила курочек и вдруг вскрикнула и упала, потеряла сознание. Внесли ее в дом, положили на диван в гостиной. Вызвали «скорую помощь». Врач осмотрел, послушал стетоскопом, сняли кардиограмму. Диагноз был короткий:
– Инсульт. Нужен полный покой. Обращайтесь в районную больницу. Нужна госпитализация.
В больницу определить не успели. До прихода районного врача у Варвары Сергеевны наступил «полный покой».
На ее могиле Михаил Николаевич поставил светлую, белого мрамора плиту: у верхнего ее обреза выдолблен и позолочен небольшой крест, ниже тоже с позолотой: «Варвара Сергеевна Гаврилова. 1901—1982 г.» Надпись расположена вверху плиты, низ оставлен, как понимала Поля, для продолжения. Никаких печальных слов, вроде «Дорогой жене и другу» или «Буду помнить и любить вечно», муж заказывать не стал. Объяснил: «Банально. Ни к чему. Такое в душе хранится».
После похорон Поля жила в доме Гаврилова неотлучно. Старик молча переживал свое горе. Почти не разговаривал. Поля жалела его, старалась быть во всем предупредительной, утром и вечером готовила ему чай с молоком, какой он любил раньше. А он пил, не замечая, что пьет.
Протянул Михаил Николаевич неполный год. Хоронить прилетел Саша. Один, без семьи. Появилась на белом надгробье новая надпись: «Гаврилов Михаил Николаевич. 1904—1983 г.»
Только теперь Поля обнаружила, что Варвара Сергеевна была старше мужа. Это удивило и обрадовало. Поля отметила про себя: значит, и так бывает, кто старше, кто моложе – любовь не считается.
Осталась Поля одна-одинешенька в своей чистой ухоженной квартирке. Работала, как и прежде, уборщицей. Такую работу не трудно найти. На двери почти каждого магазина и учреждения наклеена бумажка: «Требуется уборщица». Выходные дни Поля проводила на кладбище, весной высаживала цветы на могиле Гавриловых, летом ухаживала за ними, красила ограду зеленой краской. Никого более близких у Поли не было. Пошла однажды в центр города навестить старых знакомых в фотосалоне. Салон работал, только обветшала деревянная отделка витрины, да выставлены новые, незнакомые фотографии.
Борис Робертович стал очень похож на отца, такая же бородка клинышком, лохматая шевелюра с проседью. Он воспринял приход Поли как-то настороженно. Наверное, подумал, что она будет денег просить. Говорил с ней мимоходом, вроде бы очень занят своим делом, ходил по салону, что-то искал, перекладывал с места на место, даже ушел в темную комнату, где негативы обрабатывались. Наверх, в квартиру, к жене и детям не пригласил. Поля попрощалась:
– Ну, будьте здоровы, передавайте мой привет вашим…
Было у Поли два заветных дня – Пасха и день рождения. Отмечала она их по-своему, в одиночестве. На Пасху в церковь ходила, куличи, яички крашеные освящала. Дома одна тоже молилась, да чай пила со сладостями. Соседей она не знала. В больших домах иногда живут на одной лестничной площадке много лет рядом и не знают, кто есть кто. Не принято. Тем более что Поля иногда месяцами не появлялась в своем жилье. Второй праздник – день рождения. У Поли был целый свой ритуал. Она доставала из комода и раскладывала на столе многочисленные грамоты, которыми награждали ее в праздничные дни на базе. Особое место в центре стола занимали фотографии Варвары Сергеевны, Михаила Николаевича и Саши. Центрее всех Саша в военной форме. Сбоку лежала фотокарточка Эльзы Карловны. На обороте снимка было написано: «Дорогой Поле с благодарностью. Э.К.З.»
Соседка умерла и была похоронена без участия Поли и Гавриловых. Оказалось, в городе существует землячество немцев, непохожих на тех, которые нападали на нашу землю. Это землячество и похоронило Эльзу Карловну на своем немецком кладбище, которое тоже существовало где-то в городе.
В день рождения, разложив все свои памятные документы, Поля вспоминала обстоятельства, при которых вручали ей грамоты, работников базы, Михаила Николаевича, как все они относились к ней очень по-доброму. Особенно тепло ласкала взглядом фотографии семейства Гавриловых. Вспоминала, как ночами молилась за Сашу вместе с Варварой Сергеевной в дни войны и слова ее: «Видно, Бог услышал мои молитвы, уберег тебя, Сашенька.
Очень глубоко в душе, даже пряча от самой себя эту тайную мысль, Поля сладко надеялась: «Еще неизвестно, чьи мольбы за Сашеньку услышал Господь».
Саша, теперь полковник Александр Михайлович, приезжал иногда осенью, один, без семьи, навестить могилу родителей. Он заезжал за Полей на такси и вез ее на кладбище. Саша покупал у входа цветы, клал их к белой мраморной плите с именами родителей. Потом они долго сидели молча на скамеечке в ограде, которую сделали рабочие кладбища по заказу Саши.
Эти минуты для Поли были счастливейшими в ее жизни. Она находилась в полной сладостной прострации. Близость Саши не только опьяняла ее, но кружила, возносила куда-то ввысь, где она парила, не ощущая ни себя, ничего вообще окружающего. Только состояние невесомости от близости Саши. Она знала, что это за состояние. Но не смела даже в глубине души своей признать, что «это» называется любовью. Понимала, не имеет права об этом даже мечтать. Однако от Поли, видимо, исходили такие пылкие флюиды, что Александр Михайлович ощущал их. Но и он понимал несоизмеримость и несовместимость их положения, делал вид, что ничего не подозревает о чувстве Поли. Он благодарил ее за внимание к праху родителей, давал ей денег, гораздо больше, чем стоили цветы и уход за могилой. А она, не поднимая на него взор, боясь, что глаза выдадут ее окончательно, брала эти деньги механически, не понимая, о чем он говорит и что желает на будущее.
В очередной приезд, через два года, Александр Михайлович был уже в звании генерала. В красивой форме с красными лампасами, в фуражке нового образца, очень большой, на высоком верхнем выступе которой блестели крылья золотой птицы, он выглядел еще выше ростом и величественнее.
Когда он подъехал к дому, чтобы забрать Полю и отправиться с ней на кладбище, соседи даже с этажей выше и ниже вышли полюбоваться на красивого генерала. Они сообщили ему печальную весть:
– Поля умерла.
– Как умерла? Когда?
– В прошлом году. Как все старые, больные люди.
– Почему мне не сообщили?
– А куда?
– Разве она не сказала адрес?
– Мы не знаем. Она умерла в больнице.
Гаврилов поехал в больницу, там объяснили:
– Ввиду большого количества умирающих и очень ограниченной территории кладбищ, старых и новых, в подобных случаях умерших кремируют, а урны сдают в колумбарий.
По дате смерти и фамилии «Голубева» в колумбарии, среди одинаковых серых, гипсовых сосудов нашли Полин прах и выдали под расписку: