Маруся завернула чугунок с тряпицу, прихватила деревянную ложку (железная будет обжигать) и рысью, чтоб не расплескать, поспешила в санчасть. Дуня удивилась:
– Спроворила? Ну, ты даешь!
Коля схлебнул с деревянной ложки, но тут же поперхнулся, закашлялся, да так, что от охватившего все тело колотуна потерял сознание, закатил глаза и перестал дышать. Дуня могучими руками стала давить на его грудную клетку – туда-сюда. Заставила дышать. Марусе она недовольно бросила:
– Уж больно ты сразу хочешь поднять его. Не жилец он, не видишь, что ли? Нет в нем жизни. Пищу душа его не принимает. Неси свой бульон, сама съешь, того и гляди, с ног свалишься. Оставим его в покое, пущай отойдет маненько.
В белой своей приемной Дуня продолжала наставлять:
– Ты не о нем, о себе подумай. Он не жилец. Я точно знаю, глаз у меня опытный. Никакие твои бульоны и сахара его не поднимут. Я таких, как он, сотни перехоронила. У доходяги один путь – на кладбище. Кстати, сегодня очередных жмуриков повезу. Поедем со мной. Может быть, место для Коли присмотришь. Я разрешу тебе его отдельно от других захоронить.
Маруся плохо понимала, о чем говорит медсестра. Коля живой, а она его уже хоронит и ей предлагает заняться тем же. Но пренебречь временной добротой этой грубой женщины было опасно, можно испортить с ней отношения.
Маруся попросила:
– Может быть, я еще раз попробую покормить его бульоном?
– Добить хочешь?
– Не надо…
Медсестра готовила к отправке трех очередных покойников, их без гробов заворачивали в те же одеяла, под которыми они лежали в санчасти еще больными и грузили в кузов машины.
Маруся выпила остывший бульон – не пропадать же добру. И ждала, что делать дальше. Дуня скомандовала:
– Садись в кабину, втроем поместимся.
Шофер хохотнул:
– Ты одна всю кабину заполнишь, не поместится она.
– Она маленькая, на коленях у меня посидит, – и, обращаясь к троим рабочим, вольнохожденцам из зэков, пробасила: – А вы чего стоите? Грузитесь в кузов. Поехали!
Кладбище было не далеко, за селом. Старые, покосившиеся кресты, чахлые деревца – видно, не очень-то посещали усопших родственников сельчане. За кривыми рядами крестов, где кончалось кладбище, чернела длинная яма, ее вырыли небольшим экскаватором заранее, летом, когда земля мягкая – зимой ее не возьмешь ни киркой, ни ломом. А при похоронах зэков присыпали вручную по мере заполнения. Бугор прежних захоронений был довольно длинный.
Машина остановилась у открытой, незаполненной части рва. Покойников положили рядком на землю. То, что увидела Маруся дальше, едва не опрокинуло ее в обморок.
– Начнем? – спросил один из рабочих.
– Начнем, – ответила Дуня и раскрыла толстую книгу.
– Номер двести пятый, – доложил рабочий, прочитав бирку на завернутом покойнике.
– Пилипенко Захар Кузьмич, – прочитала медсестра в журнале и кивнула рабочему: – Давай.
Он взял лом и ударил им по закрытому в одеяло трупу на том уровне, где проступала грудь.
– Зафиксировано, – спокойно отозвалась Дуня. Двое других рабочих скинули покойника в яму.
Маруся онемела, не верила своим глазам. Дуня командовала:
– Давай следующего.
– Номер двести шестой.
– Горшков Иван Иванович. Давай, отметила.
И опять рабочий ударил ломом по трупу на уровне груди. То же проделали и с третьим покойником
Не понимая смысл происходящего, Маруся спросила:
– Зачем так?
Медсестра объяснила:
– Я фиксирую окончательно факт смерти.
– Но ломом зачем?
– По медицинскому заключению смерть его зарегистрировали. А может, там липа? Купили доктора. Дали ему на лапу воры в законе или богатые коммерсанты. Он и отправил его на волю через похороны. На кладбище встретят, дадут по пачке денег рабочим и шоферу, конвоя здесь нет, покойникам не положен. И свои увезут воскресшего хоть за границу. Вот мне и приказано фиксировать, что он мертвый и похоронен. Надо пульс проверить или стетоскопом сердце прослушать. Сама понимаешь, неприятное это занятие. Вот я и придумала – ломом ставить окончательную точку. После этого не убежит, факт смерти железный.
Маруся плохо воспринимала слова Дуни, у нее метались мысли: значит, и Колю также ломом! Господи, что же происходит… Как бы понимая ее, Дуня пообещала:
– Колю твоего ломом проверять не буду. Я тебе его целенького отдам. Сама закажешь гроб, могилку на общем кладбище и похоронишь по-своему. Чтобы об этом знали только ты и я, привезу его без рабочих.
На следующий день Маруся опять пришла в санчасть с бульоном. Нашла бутылочку с соской, когда-то ими бабушка внуков выкармливала.
– Настырная ты, – удивилась Дуня.
Коля соску пососал, не закашлялся. Дело пошло! Через неделю он попросил:
– Мне бы пирожка бабушкиного. Помнишь, приносила нам в детдом, с клевером сладким.
– Сделаю, Коленька, испеку! Как славно, что у тебя желание появилось. И как я сама не вспомнила о клевере!
Не откладывая, тут же пошла клевер искать. Низенькие зеленые пучочки с округлыми листиками, мягкие, с травяным запахом, обнаружила всюду – прямо вдоль тележной дороги от лагеря к поселку. В поле выбирала чистую полянку недалеко от своего дома, подложила под колени дощечку и стала собирать клевер в тазик. Набрала полную посудину с горкой. На кухне помыла. Пробовала измельчить. На терке не получилось, только пальцы пожгла. Ножом мельчить долго, и кусочки твердые получаются, не проглотит их Коля. Лучше всего помогла мясорубка, легко и скоро выдала она из своей круглодырчатой решеточки зеленую, жиденькую пасту. То, что надо!
– В нее хорошо бы меду добавить. Мед очень целебный, да и вкус будет приятный. А так – трава и трава, не понравится Коле, – подсказала баба Ганя.
– Где же взять мед-то? – спросила Маруся. – Края ваши холодные, пасеки здесь не держат.
– А ты к Клавке сходи, у нее все есть, а нет – попроси, привезет тебе из города.
Клава была местная бизнесменша. Молодая еще бобылка, муж помер от распитой с друзьями паленой водки-отравы. Борясь за выживание и учитывая особенности нынешней жизни, Клава открыла в своем доме ларек. Дом – обычный, бревенчатый пятистенник – сени да горница. Вот она и приспособила сени под магазинчик. Договорилась с шофером Гришей из лагерного гаража делать один раз в неделю в воскресенье левый рейс за товаром. Ему хорошо – заработок, и ей сподручно – свой транспорт. Сколотила в сенях полки, накрыла их цветной бумагой, под небольшой прилавок стол из кухни приспособила, транзистор с хрипатой музыкой включила – вот и получился магазинчик. Первые месяцы привозила самое необходимое: спички, соль, крупы разные, масло растительное, конфеты недорогие. Ну, и главный ходовой товар – водку. Торговля шла хорошо, односельчане были довольны, даже заказы Клаве делали на нужные товары – одной кастрюля, другой лекарство.
К тому времени, когда Маруся пришла в магазин, Клава уже оперилась – пристроила сарай под торговое помещение, сделала в нем ремонт – обклеила светлыми обоями, повесила трехрожковую люстру. Полки и прилавок сбил плотник – настоящие, крепкие. К магазину сзади – пристройка-подсобка, к входу проложена плиточная дорожка. И транспорт свой завела, купила недорого подержанный «жигуль», бегал он за товаром добросовестно.
Клава встретила Марусю приветливо. В магазине поселковые новости стекаются скорее, чем в сельской управе. Покупателей немного, Клава рада поболтать с новой знакомой. Маруся, не таясь, рассказала о своем горе, о больном муже, зачем пришла в магазин:
– Меду мне надо, но вижу, нет у тебя на полках.
– Привезу, в первый же заезд привезу. Тебе какого – липового, гречишного? Я любой подберу.
– Наверное, липового, у Коли болезнь от простуды.
– Правильно, липовый надо.
И привезла, как обещала, в первый заезд, дня через два после знакомства, и домой Марусе сама принесла.
– Вот, получай, чистый липовый, настоящий, без подделки, я пробовала.
Пирожки с клевером на меду получились, как настоящее кондитерское печево. Коля ел с наслаждением, жевал и глотал уже совсем свободно. Маруся с утра несколько часов проводила с Колей – он еще не мог сидеть, лежал пластом, скелет, обтянутый кожей. Маруся умывала его, протирая лицо мокрым полотенцем, поила чаем с медом, кормила пирожками с клевером и просто зеленой пастой, замешанной на меду. Она приспособилась, побрила его «безопаской», совсем посвежел, похорошел Коленька.
Вторую половину дня Маруся проводила в поле. Не разгибаясь, часами собирала листики клевера, а потом дома готовила из них разные вкусности. Повариха она была отменная. Бабушка Ганя удивлялась:
– Золотые руки!
Кстати, бабушка тоже благодаря Марусе к жизни вернулась. Прежде одна куковала, редко кто-нибудь из соседей навещал. А теперь своя молодка в доме, да какая расторопная, находчивая, разговорчивая. С такой не соскучишься.
Дуня только видом да голосом грубая, а душа у нее оказалась добрая, русская, деревенская, широкая и бесхитростная. Говорила она обо всем напрямую, без обиняков, поэтому получалось грубовато, а в поступках была покладистая, охотно помогала и больным зэкам в санчасти, и сослуживцам по лагерю, и односельчанам советом или лекарствами.
Марусю она сначала зауважала, а потом и полюбила за упорное и неотступное спасание мужа. Удивлялась и восхищалась открыто:
– Выходила! С того света вернула. Надо же, сама – в чем душа держится, ветерок дунет – с ног свалит. А какая крепкая – кремень девка!
Время шло, Коля садился на кровати. А потом, с поддержкой Маруси, выходил наружу, на скамеечке под солнышком погреться. Охранники разрешали, хотя крыльцо и скамейка были уже за территорией зоны, но куда такой доходяга убежит, ему бы назад до койки доковылять.
Сидели Коля и Маруся на скамеечке, притулившись плечиком к плечику, держали руку в руке. Молча наслаждались близостью. Не было у них сюсюканья, ласковых слов всуе не говорили. Любили, обожали друг друга без лишних эффектов и каких-либо проявлений показной нежности.