Поехала я трамваем на окраину, увидела из окна корову. Решила, есть корова, значит, где-то поблизости должна быть и хозяйка, наверное, можно купить молоко. В госпитале, правда, давали порошковое молоко, даже не порошковое – соевое. Володя не мог его пить. Я нашла хозяйку коровы. Оказалось, поблизости был железнодорожный переезд. Женщина здесь работала, она согласилась менять молоко на хлеб, деньги ей не нужны. Тот хлеб, который давали мне, я стала отдавать за молоко, из литра молока я делала творог, простоквашу. Молоком поила Володю. Ел он очень мало – ложечку-две – и «больше не могу». Он настолько исхудал, что у него коленные суставы – одни кости, только обтянуты кожей. Обстановка ужасная, гитлеровцы осенью сорок первого были под Москвой.
Учреждения эвакуируются. Госпиталь тоже готовится в путь. Куда же я с таким больным, беспомощным в дорогу? Но наступление немцев отбили…
Стал Володя на молоке набираться силенок. Врачи сказали: «Надо его сажать, как бы воспаления легких от долгого лежания не было». А Володя сидеть не мог, обессиленный совершенно, падал. Я его подушками, как ребенка, обкладывала. У него даже голова не держалась. К тому же в палате было холодно. Топить начали где-то в декабре. Вот и сажать-то опасно – простудить можно. Я его укутывала перед этим. Потом я приносила огромный чайник с горячей водой из подвала, там титан стоял, брала запасное белье, накрывала одеялом на чайнике, согревала белье перед «гуляньем» – так мы сидение называли. Ночами он сильно потел, надо было постоянно переодевать в сухое. Вот я и сушила рубашки все на том же чайнике. У меня всегда была надежда на запас его прочности, раньше он занимался спортом, на брусьях параллельных, на турнике, командир он строевой, сам занятия проводил с красноармейцами. И сердце было хорошее. Ну и возраст – ему было тогда двадцать шесть лет. Постепенно окреп. Стала ему ноги опускать с койки. Потом заставляла стоять. Потом учила ходить, шаг за шагом. Когда он первый раз пошел, все няньки сбежались и плакали, глядя на него. Говорили: «Боже, воскрес из мертвых!» Пришел начальник госпиталя, Владимир сказал ему «спасибо». А начальник ответил: «Вы ей скажите спасибо. Мы только прооперировали вас, а выходила она». Я понимала, борьба наша не закончена, в библиотеке набрала книг, подчитала медицинской литературы, стала основательней разбираться в уходе за тяжелоранеными, медсестра я была фронтового образца, для первой помощи на поле боя. А мне нужно было знать больше, чтобы лучше ему помочь. В общем, радовалась я – теперь мы на ногах!
Однажды ночью сидела я около его койки и думала: оказывается, и трудные радости бывают. Вот вышла замуж, у других любовь, замужество – самое счастливое, лучезарное время в жизни. А у меня тоже вроде бы и радость, но и нелегкая она. Вот Володю выходила – радость, но как тяжко она и ему, и мне досталась! Теперь вот еще одно счастье надвигается, но и оно будет, видимо, очень и очень трудным. Какая женщина не трепещет от предстоящего счастья стать матерью? У меня это тоже приближалось. Округлилась я очень, уже ребенок стучится иногда. Надо было искать пристанище – дом, маму. Где Володины родные – неизвестно, война всех разметала неведомо куда. Моя мама жила под Тихвином, на станции Пикалово. Туда я и решила ехать, а это в сторону фронта.
Володю отправила на юг, долечиваться, ему путевку дали в санаторий. А сама стала пробиваться к маме.
Через коменданта станции добилась – мне разрешили ехать в сторону Тихвина в воинском эшелоне. Я попала к сибирякам. Приняли хорошо, с пониманием, всю дорогу опекали, берегли. Шинель постелили, чтобы я легла у печки, рюкзак под голову положили. Когда были остановки, некоторые бойцы выбегали купить что-нибудь, но у местного населения продать нечего, одна клюква. Мне красноармейцы клюкву приносили, говорят: «Тебе витамины сейчас нужны». Это было очень приятно. И вот я пила чай из кружки алюминиевой, и клюкву эту, хоть кислая, но раз витамины нужны – ела.
Однажды на остановке проверяли документы. Я спрашиваю у проверяющего: «Скоро ли станция Пикалово?» По времени, я прикидываю, должны вот-вот подъехать. Патрульный говорит, будет еще одна остановка, а уже следующая Пикалово. Ребята меня поближе к двери. Через одну остановку на руках вынесли из вагона, поставили на ноги. Попрощались. Заплакала – знала ведь, в какое пекло эти хорошие парни едут. Сына пожелали. Поезд тут же и тронулся. Я помахала на прощание.
Был вечер, сумерки, смотрю, мальчишки бегают. Я спрашиваю: «Это Пикалово?» Нет, говорят, до Пикалова еще тридцать километров надо ехать. Оказывается, поезд здесь случайно остановился, а бойцы от патрульного слышали, что вторая остановка – Пикалово, вот и высадили меня.
Что делать? Такое чувство растерянности меня охватило! Была бы здорова, ладно, а в моем положении… Я к коменданту. Он говорит: «Редко поезда сейчас ходят, я вам советую: дело к ночи, идите, пока светло, в ту сторону, там где-то завод есть, может быть, попутные машины подберут». Не пошла я к заводу, в первую же избу постучала, попросилась ночевать. Меня хозяйка, как увидела – ахнула, отвела теплое место на печке. Ночью я проснулась, что-то шуршит, присмотрелась – тараканы. Я с печки сползла. Хозяйка спрашивает: «Куда так рано?» Я говорю: «Вы знаете, там тараканы». Она смеется: «Эка невидаль!»
Пошла я голосовать. Машин нет и час, и другой. Уже замерзаю. Потом меня осенило. Думаю, раз тут деревня, значит, есть сельский совет, колхоз, может быть, МТС. Машина или какая-нибудь лошадь там должна быть. Очень я устала, вторые сутки в дороге.
Пришла в МТС. Какой-то дежурный в конторе. Я ему документы предъявила, объяснила, в чем дело. Он говорит, лошадь есть, но нет саней.
Владимир не курил, а в госпитале давали папиросы «Северную Пальмиру», коробки красивые, у меня их накопилось изрядно. Эти папиросы у меня вроде пропуска были, потому что кто курит, для него такие папиросы – блаженство! Я и здесь папиросы на стол: «Пожалуйста, закуривайте». Он берет одну, я говорю: «Нет-нет, можете себе всю пачку оставить». И тут же он вспомнил, что рядом есть где-то саночки какие-то, пойдем попросим.
Нашлись сани, хозяйка, как женщина, сразу вошла в мое положение – сена постелила в сани, тулупом меня укрыла. Поехали. Старичок с бородой повез меня. «Не робей, – говорит, – молодуха, подвезу прямо к постели».
И правда, нашел нужный дом, к крыльцу подъехали. Смотрю, выбегает мама. В этом доме с мамой жили жена моего старшего брата, хозяйка-старушка, владелица этого дома, и старик ее. Ну, обнялись, поплакали. Весь день рассказывали друг другу, кому что пережить пришлось. Хозяйка-старушка разговор наш слушала, сочувствовала, вроде бы и сокрушалась, но поняла, если я останусь у них, значит, будут пеленки, горшок, плач детский. И вот она утром, не дав нам опомниться, говорит: «Вы себе ищите другую квартиру». Я говорю: «Хорошо, найдем». Мне подсказала соседка – недалеко от этой станции, километрах в двадцати, находится Бокситогорск. Туда нужно добираться рабочим поездом. А от Бокситогорска еще в четырех километрах торфоразработки, куда эвакуированы многие земляки с нашего завода. Мы с невесткой пустились в это путешествие. Заодно я решила ее пристроить на работу, а то ей и маме без карточек трудно. Доехали благополучно. Когда вошли в поселок, первый, кого встретили, – бывший наш сосед, инженер Константин Михайлович. Он меня сразу сориентировал, где и кого искать. Многие здесь из наших оказались. Даже тетка Василиса – родная сестра моего отца. Она меня очень хорошо приняла. Потом я отправилась в контору. Вхожу в директорский кабинет, а там сидит бывший наш предзавкома Левашов. Думала, удивится, обрадуется. А он мне говорит: «О, в каком виде ты явилась!» Я спрашиваю: «А в каком?» – «Ждешь ребенка!» – «А это разве преступление? Я верю, что жизнь продолжается, мы победим, все пойдет своим чередом. К тому же у меня есть муж, это не просто так».
Какое-то сразу между нами отчуждение возникло. Он ведь знал меня как активистку, порядочную девушку. Именно его выспрашивал Володя обо мне, когда намерился жениться. Левашов его предупреждал, что односельчане меня в обиду не дадут. И вдруг такой холодный прием! Не стала я его ни о чем просить, ушла.
Обратилась к военному коменданту. Рассказала ему, кто я, кто мой муж, попросила с жильем устроить. Он повел меня сам в пустой двухэтажный дом. Комендант, пожилой майор, видно очень больной человек, шел, задыхаясь, останавливался. В доме было холодно, неуютно.
«Может быть, вам это не нравится?» Я говорю: «Все нравится. Но тут ремонт требуется. Ничего – сама сделаю, друзья помогут». – «Что-то не радостно земляки вас встретили». – «Они сами же здесь в гостях, а не дома. Их, наверное, шокировало теперешнее мое состояние». – «Ну, что вы, это же большая радость». – «Это радость в другое время. Каждый понимает по-своему».
В общем, квартиру дали. Привезли дрова. Стала я приводить в порядок жилье и однажды подняла тяжелое. Почувствовала, надо немедленно в больницу. В коридор вышла, мальчишке говорю: «Ищи скорее бабушку». Бабушка пришла, засуетилась.
Нашли какую-то лошадь, запрягли в сани, а лошадь или из цирка, или еще откуда-то – она шла только за человеком, и всю дорогу бедная невестка моя бежала бегом впереди лошади. Приехали в Бокситогорск, нашли больницу, а нас не принимают, чужие мы, не здешние, и родами не занимаются. Я говорю, позовите врача, врачу объясняю: мне ехать некуда!
Ну, приняли. Нашли акушерку. Я одна-единственная роженица, никто в это время не рожал. Родила девочку. Сверточек мне показали. Глаза из пеленок глянули – точно, как у Владимира, даже его взгляд. Удивительно просто!
Время тяжелое, продуктов нет, давали капусту, сваренную в воде, кипяток. Больше ничего. Были у меня деньги. Гимнастерка лежала под подушкой, выяснила я, что у акушерки, которая принимала роды, корова есть. Она мне приносила литр молока в свое дежурство, а я ей давала сто рублей за литр. Таким образом я сумела подняться. Молоко есть молоко, и у меня появилось молоко. Навещали меня невестка и тетка Василиса. Передали мне передачу – одну конфетку. Это все, что было в доме, – больше передать нечего.