Написала я письмо директору предприятия – маму еще не перевезли, я просила помочь ей с переездом. Помогли.
Морозы были до 30 градусов. В больнице тоже холодно, я дочку в подушки прятала, чтобы не простудить. Пришел день выписываться. Мама за мной приехала. Она выменяла на что-то детское одеяло. Купить невозможно. У кого-то нашелся пододеяльник, из посудных полотенчиков наделали пеленок.
И вот я дома. Как раз под Новый год. Мы картошки наварили, и еще радость праздничная у нас в том, что из санатория Володя письмо прислал.
«Я уверен, что у нас родилась дочь, когда рождается первая девочка – это хорошо. По приметам народным, девочка – к миру, не к войне». Он еще не знал, а только предполагал, что родилась девочка. И вот совпало.
Вскоре он приехал к нам. Его прежнее коверкотовое обмундирование, пропитанное кровью, выбросили. В госпитале выдали сапоги, хлопчатобумажные гимнастерку, брюки-галифе. И он в таком виде приехал, худющий, на себя не похож. Ходил еще с палочкой. Кое-какие продукты нам привез. Ну, мы с мамой здесь обжились, у нас была картошка. Потом мне дали детскую карточку. Мы даже белый хлеб иногда могли получать. Молоко выменивали – за деньги никто не давал. Приходит женщина, видит на столе клеенку или, допустим, скатерть. Она ей нравится. Мама спрашивает: «Сколько вы дадите?» – «Два литра молока». – «Хорошо, берите». Вот так. Потом ей самовар понравился. Пожалуйста, берите. Девочка наша стала расти. Вскоре я подумала уже о работе. Посоветовалась с земляками. Пригласил директор: «Ты бы опять приняла комсомол?» Я говорю: «А вы помните, как вы меня приняли?» – «Ну, знаешь, теперь все ясно».
Володя был у нас недолго, уехал за новым назначением, а я стала работать.
Приближалось 8 марта, нужно было праздник организовать, доклад подготовить. Раньше, когда училась в школе, делала доклады на различные темы. Но здесь надо доклад для взрослых и обязательно, чтобы делала его женщина или девушка. Поэтому пришли ко мне с предложением, чтобы я подготовила доклад.
А у меня нет никакой литературы, ни одной печатной строчки. Я решила: главное – надо говорить искренно, от души, время сейчас такое. Доклад я делала в клубе. Народу было много. Меня все знали, знали моего отца, знали мать. Многие женщины собрались посмотреть на меня, как я выгляжу. Я же с фронта все-таки, из пекла. Да и историю мою с замужеством, с ребенком знали. Слушали очень внимательно.
Лето прожили. К осени собрались в Москву. Владимир получил назначение в бронетанковую академию преподавателем. Он чувствовал себя не очень хорошо, вот и считали, что на этой работе он долечится. Но я, когда приехала, поняла, что не для него эта работа. С утра до ночи в помещении, на лекциях, без воздуха, да при таком скудном питании. А гулять после работы уже сил не хватало. И настроение его поняла: ему хотелось вернуться на фронт.
Однажды друг его с фронта приехал, то ли в управление кадров, то ли в Генштаб, зашел к нам, навестить. Рассказал о боевых друзьях, о боях, о том, что на фронте дела пошли лучше. Да и у самого на груди два ордена, а у Владимира, кроме нашивки за тяжелое ранение, ничего нет. Его несколько раз представляли к наградам, но раньше награждал Верховный Совет, а документы с фронта не доходили: то в окружении остались, то самолет разбился и документы сгорели, война.
Я поняла после встречи Володи с другом: мой муж готовится в поход! Взвесила все и решила, не имею права держать его около себя. У меня дочь, я в тылу, все в порядке, я уже окрепла, могу пойти на работу. Володя написал рапорт с просьбой отправить в действующую армию, а в академии работать он не может. Как там решался вопрос, не знаю. Может быть, друзей попросил помочь. Пришел приказ: Владимир назначен командиром полка.
Потом я только писем ждала. И иногда получала. Дочь подросла, стала ходить. Я в райкоме партии попросила, чтобы меня направили на работу в госпиталь. Но мне сказали, подберем работу у нас в райисполкоме. Они ознакомились с моей биографией: я бывший комсомольский работник, а заместителю председателя первомайского райисполкома нужен был помощник, не секретарь, а помощник – оформлять и составлять всякие бумаги. Поработала месяц, вижу, не для меня это. И говорю: «Вы на меня не обижайтесь, но я не могу». – «Не по характеру?» – «Не по характеру. Я привыкла к более живой работе, с людьми». Тогда мне предложили идти в отдел общественного питания инспектором. Я должна была проверять точки общественного питания, чтобы не было нарушений, чтобы была полная закладка продуктов. Я сказала: «Не знаю этой работы, не сумею». А мне возразили: «Не боги горшки обжигают, проинструктируем, как к этому нужно подходить. Вы нас устраиваете. Мы верим в вашу честность». Вот так уговорили.
Сначала для храбрости брала с собой санитарного врача. Женщина была очень милая, она снимала пробы, а я делала вид, что тоже разбираюсь в раскладке продуктов. Потом научилась. Быстро научилась. Работа была на нервах, и не только потому, что приходилось бороться с хищениями, антисанитарией. Иногда сталкивалась с такими человеческими судьбами, что сердце кровью обливалось. Вот, в одной столовой женщина-повариха остатки пищи собирала и уносила домой. Не полагается это. А она не скрывает, я, говорит, ради этих остатков сюда работать пошла. И рассказала такую вот историю. У нее пятеро детей, а свой только один, четверо приемных. Муж на фронте. А она была в какой-то комиссии. И вот пришли однажды с обследованием в детский дом, и вдруг мальчик бросается ей на шею: «Мамочка!» Как после этого его оставишь? Взяла к себе. И таким образом четверо набралось… И всех надо кормить. Вот и пошла работать поближе к еде. А потом еще беда: муж потерял ногу. И когда домой приехал, дети его не признали. Один из них пришел к ней и говорит: «Мамочка, а ведь это не наш папа». Его, наверное, немцы подменили». Она говорит: «Что ты, деточка. Это ваш папа. Ты смотри, как он обрадовался, как он любит вас всех!» Ну, это уладилось, другая печаль навалилась: вдруг найдутся родители этих детей. Это и радость – пусть бы нашлись. И жалко отдавать, потому что полюбила их, сердце отдала им.
Генеральша помолчала, улыбнулась, лицо ее просветлело. Она посмотрела на женщин ясными веселыми глазами.
День Победы мы в Москве встретили, как в кино. Да, только в кино так бывает! А Володя до последнего дня воевал.
И вот бои кончились. Приехал в Москву на совещание командир соединения, в котором Володя был начальником штаба. Пришел ко мне расстроенный, не снимая шинели, сел у окна. Вижу, не знает, как начать разговор. Наконец, решился, вымолвил: «Ваш муж ранен… в голову. Когда я уезжал, он был без сознания…» Оказывается, были стычки и после капитуляции немцев.
С этой минуты опять все закружилось и понеслось. Я стала искать возможность улететь к Володе, чтобы его в Москву перевезти.
Страна празднует Победу. Музыка весь день гремит. А у меня слезы не просыхают. Взяла дочку, поехала на вокзал, встретить фронтовиков. Брат мой воевал с первого дня, и других близких немало на фронте. На людях, когда счастье и ликование вокруг, мне то легче, то вдруг до смерти тяжко делалось. Весь день встречали эшелоны. Своих не нашли. Да тогда все были как родные!
К вечеру вернулись домой. Подъезжаем с вокзала трамваем, вижу в нашем окне свет горит. Вроде бы я днем уходила – свет не зажигала. Не могла забыть, с электричеством тогда очень экономно обращались. Поднимаемся на третий этаж. И вдруг Владимир выходит из двери с огромным букетом сирени!
Уже весна, сирень цвела. А я не цветы, бинты только на его голове вижу. А он смеется, обнимает, целует нас с дочкой, с Победой поздравляет!
– Весь день, – говорит, – к вам добирался, через столицы трех государств пролетел, а вас дома нет!
В общем, как в кино: «В 6 часов вечера после войны», причем и время было примерно такое же, к вечеру.
Вот так, наконец-то, начиналась моя нормальная семейная жизнь. Потом были частые переезды, как это у многих военных случается, жили и в палатках, и в хороших квартирах. Но это уже другой разговор.
Сейчас Владимир здоров, бодр, полон сил, назначен на очень ответственный пост. Когда в праздничные дни друзья провозглашают в честь него тосты, он всегда смотрит на меня, и я вижу в его глазах: «Это все и ты, милая, сделала!» Когда он получал повышения или награды, всегда спешил домой и говорил: «Мамочка, нас с тобой опять отметили!» Вот так мы и служим уже больше сорока лет.
Женщины сидели некоторое время молча. Может быть, сочувствовали и по-хорошему завидовали трудному, но большому счастью этой женщины. Те, кто помоложе, думали: как сложится их жизнь? И хотелось, и в то же время страшновато было пережить что-нибудь похожее.
А вечер между тем уже переходил в сумерки, дети, угомонившись, подошли, прильнули к матерям и тоже слушали рассказ. Зажглись на столбах лампочки, и одна девочка радостно сказала:
– И у нас, как в шесть часов вечера, после войны.
Все засмеялись. Вспомнили, что дома ждут дела. Поблагодарив Надежду Андреевну за откровенный рассказ, стали расходиться по квартирам.
Дома на столе Надежда Андреевна нашла записку: «Я поужинал. Приду поздно, буду проводить совещание. Видел тебя в окно. Ты разговаривала с женщинами. Не было слышно, о чем ты говорила. Но ты была прекрасна, как всегда. Целую тебя, Володя».
Надежда Андреевна несколько раз прочла записку. С нежностью подумала: «Милый мой, спасибо тебе…» Она легко вздохнула и включила свет, хрустальная люстра всплеснулась веселым ярким светопадом, будто маленькое северное сияние вспыхнуло под потолком.
…Володя придет поздно, надо готовить ужин.
Иван
Знакомы и дружим более тридцати лет. И только в преддверии 60-летия Победы осенила меня счастливая мысль! (Тугодум!) Немедленно позвонил по телефону:
– Здравствуй, я по тебе соскучился, можно навестить?
– Всегда рад видеть.
И вот мы сидим в его квартире за столом. Как полагается гостеприимной хозяйке, Алевтина Петровна предлагает: